Текст: Наталия Курчатова
Мучительное вооруженное противостояние на востоке Украины станет, как уже ясно, одной из главных поколенческих «точек сборки» для людей от семидесятых до девяностых годов рождения. Для тех, кто постарше, — кульминацией, точкой кристаллизации мировоззрения. Для тех, кто помоложе, — краеугольным камнем в здание личности. Осмыслять же этот длинный, от кровавых низов до сакральных вершин, зубец исторической кардиограммы, предстоит еще не одно десятилетие.
Стихи появляются в унисон с подобными событиями; прозе нужна некоторая дистанция. Впрочем, донбасскому конфликту уже четвертый год, многие жизни и судьбы уже безвозвратно прерваны ею или же изменены коренным образом. Постепенно настает пора оглянуться и попытаться понять, что же, собственно, с нами произошло. Так что появление первых литературных ласточек, несущих на своих крыльях запах пороха и гул близких разрывов — только махни через достаточно условную, по крайней мере в культурном смысле границу, — вполне закономерно.
Дмитрий Лекух. «Летом перед грозой»
М.: Пятый Рим, 2017
Сразу надо сказать, что в аннотацию, сообщающую, что речь в романе пойдет о последнем мирном лете, вкралась даже не натяжка, а серьезная ошибка. Ведь
речь в книге идет не о предвоенном, а о первом военном лете, лете 2014 года, времени самых горячих боевых действий в Донбассе.
Впрочем, учитывая, что персонажи романа проводят это лето не в степях Новороссии, а на маленькой речушке бассейна Белого моря, то можно сказать, что гроза до них пока не докатилась, громыхает в сотнях километров в югу. На воюющий Донбасс герои скорее собираются, чем едут; а едут они всего лишь на рыбалку, и на лесной заимке предаются нехитрым мальчишеским развлечениям в виде легкого браконьерства, выпивки, здорового чревоугодия и соперничества из-за единственной женщины в компании, молодой сериальной актрисы. Правда, где-то во второй трети романа, когда читатель уже уяснил, насколько удалась жизнь троих плюс-минус сорокалетних друзей с подвязками в спецслужбах, одного из них, того самого, что собирается после рыбалки поехать добровольцем (совсем как герой «Патриота» Андрея Рубанова), едва не до смерти задирает медведь. Но и это происшествие ненадолго омрачает качественный отдых московских альфа-самцов. Тут можно вспомнить фаталистическую народную мудрость, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет, но
вопрос, к чему же в потоке пацанского хвастовства заявлена в качестве основной столь серьезная и болезненная тема, так и остается нерешенным.
Платон Беседин. «Дети декабря»
М.: Эксмо, 2017
Прямо на обложку вынесен то ли подзаголовок, то ли обозначение жанра: «антивоенный роман». И «благословение» Людмилы Улицкой, уверяющей, что это «настоящая русская литература — о жизни и смерти». При этом текст построен как цепь новелл, в каждой из которых собственный главный герой, так или иначе связанный с остальными протагонистами. Собственно донбасской войне посвящен только первый рассказ, или первая глава — «Стучаться в двери травы», где автор рассказывает историю подростка-беженца.
Похоже, Беседин неплохо изучил контекст по рассказам и открытым источникам.
Но интересен принцип отбора, который можно назвать довольно специфическим. Интенция Беседина действительно может быть опознана как «антивоенная»; но в этом очередном сообщении о жестокостях и грязи войны и околовоенного быта нет ничего, что хоть на йоту приблизило бы читателя к ощущению ее характера или, тем более, пониманию причин.
Больше всего авторский ракурс напоминает работы недавней нобелиатки Светланы Алексиевич; вставная новелла о войне уже Отечественной, которую рассказывает новоявленная бабушка главного героя, и вовсе кажется написанной по своего рода литературной франшизе. В подобном отношении кроется известное лукавство: получается,
нет никакой особой надобности разбираться в подробностях и пружинах конкретного гражданского конфликта, достаточно просто воспроизвести принятую в определенных творческих кругах матрицу отношения к практически любой войне на восточноевропейских территориях
как к бесконечной кровавой бессмыслице, свинству, в котором замазаны все и каждый не просто без различия правых и виноватых, но даже без возможности предположить наличие мотиваций, приподнятых над животными инстинктами.
Подобной оптикой грешат и последующие эпизоды книги, посвященные Евро- и Антимайдану («дети декабря» — это же как раз «дети майдана») или просто житью-бытью обычных людей в Крыму (где живет и сам Беседин) после референдума 2014 года. Можно было бы предположить, что мы имеем дело со своеобразной реакцией на преобладающий с обеих сторон ура-пропагандистский тон, если бы не знакомство с предшествующей прозой Беседина.
Сразу следует подчеркнуть:
«Дети декабря» действительно являются для автора новой ступенью ремесла, хоть и эта ступень, откровенно говоря, не выше поребрика.
Но если в ранних вещах такие приметы таланта и мастерства, как логика изложения и чувство языка, отсутствовали напрочь, то новое сочинение хотя бы предъявляет уровень, достаточный для того, чтобы говорить не только о недостатках формы, но и о проблемах содержания. Основным направлением которого, по ощущению, является попытка понравиться уже не патриотическому, - с этого Платон начал свою интеграцию в российскую литературу, но скорее влиятельному интернациональному лобби. Подобное переобувание в прыжке довольно много говорит как о современности, так и о рассматриваемом авторе, но практически не оставляет надежды на серьезное отношение к роману в контексте заявленной (анти)военной темы.
Борис Евсеев. «Казнённый колокол»
М.: Эксмо, 2017
Последняя из рассматриваемых книг может сразу отпугнуть как пафосом названия, так и автобиографическо-публицистическим подходом. Тем не менее,
это единственная работа из представленных, честно посвященная рефлексии на тему Донбасса.
И к тому же явно написанная на основе собственных живых впечатлений и проникнутая потребностью поделиться с читателем открытиями, которые непременно сопровождают писателя на этой (впрочем, наверное, на любой) войне. Первое, что хочется отметить, — удачно найденная форма и структура книги: «Колокол» собран из разнообразных историй, от путевых заметок до сказочных баек, балансируя между литературой факта и, ни много ни мало, редким на отечественном поле магическим реализмом.
Герои ездят по конкретным степным дорогам и торчат на реальных блокпостах, заходят в распивочные и навещают больницы, при этом в убедительный контекст то и дело вторгаются фантастические истории, от авантюрных до героических, и довольно скоро читателя уже не удивляют повороты вроде сирийского наследства девушки-айсорки, практики обмена с возлюбленным лоскуточками кожи или же вознесения погибшего под обстрелом музыканта в ангельский чин вместе с прижатым к губам мундштуком трубы. Книга лишена пропагандистской однозначности и вместе с тем пронизана особенной убежденностью в праве на метафизический запрос. А еще — ощущением единства человеческого сообщества, связанного одной судьбой.
Любопытно, что
именно жестокая и чудесная поэзия сказки лучше всего попадает в реальность этой странной войны,
совпадая с непосредственным впечатлением от событий, принципиально не укладывающихся в логику обыденности; спрессованные в этих достаточно лаконичных заметках чувства и сюжеты идеально попадают в нерв бесконечного удивления, смешанного одновременно с болью, ужасом и эмоциональным подъемом, которые, полагаю, испытывает каждый восприимчивый человек, попадая в жгучий эпицентр исторического творения, в своего рода глаз бури.
Соответствует теме и повествовательный стиль — он довольно причудлив, горяч, иной раз сбивчив и неправилен, сочетает поэзию с сугубой конкретикой и носит приметы как традиции — в интонации сквозит то Бабель, то Пильняк, — так и личного опыта, чем очень подкупает.
«Колокол» написан явно не от недостатка, но от избытка, переполненности сердца
и нужды поделиться оглушенностью свалившегося на писателя ощущения того, что, по правде, до конца не может быть понято в режиме повседневного опыта. А лишь в отчаянной попытке заглянуть в шурф бездны, иной раз пронизывающий реальность. И, так вышло, открывшийся и нам — правда, лишь тем, у кого достанет дерзости туда заглянуть.
Интересно, конечно, как писатель иного поколения — Евсееву хорошо за шестьдесят — скорее всего, и не ставя себе такой задачи, легко "сделал" тех, кому предназначено осмыслять этот опыт по праву и времени рождения; в чем тут дело — в самодовольстве молодых, нелюбопытстве или же банальном карьеризме, как в случае Беседина, но
из трех книг я смело могу рекомендовать читателю лишь последнюю: только там и брезжит настоящая правда и настоящая боль о том, что происходит с нами прямо сейчас.
Ссылки по теме:
Андрей Рубанов: Я видел войну, и мне не понравилось - 12.10.2017
«Взвод» Прилепина окопался на площади - 03.06.2017
В Москве подготовят вторую книгу о Донбассе - 22.09.2015