Текст: Надежда Беленькая
Фото: scoop.it
Без малого три десятилетия назад наше поколение — то есть те, кто не только застал, но и хорошо помнит начало 90-х — стало свидетелем великого тектонического сдвига: материк СССР откололся от всего того, что худо-бедно держится на плаву до сих пор, и пропал…
Куда пропал? Уплыл. Или утонул. К сожалению, для большинства чилийский поэт Неруда исчез вместе с этим континентом — а если и не исчез, то отправился куда-то в очень далекое и долгое плавание. И если «откуда-то оттуда» он вместе с нами наблюдает за новейшей историей, то удивляется, надо думать, не меньше нашего. А может, и ужасается. Уж ему-то — нобелевскому лауреату, популярнейшему и действительно любимому в СССР поэту, выходившему миллионными тиражами — было что терять вместе с тектоническим сдвигом.
Но стихи Неруды остались. Остались на бумаге — как-никак,
тиражи его книг в СССР были фантастическими
даже для эпохи, когда много чего издавалось десятками тысяч экземпляров.
Но время и перемены коснулись и их тоже. Стали ли они хуже? Не стали. Скорее, поблекли, потускнели. Как камушек, который достали с живого морского дна и высушили на бетонном парапете набережной. А если быть совсем точным — они затерялись. Новое время требует новых откровений, и прежние не всегда находят аудиторию… Во всяком случае, не так запросто, как раньше, пробиваются к свету.
Потенциальным читателям Неруды с некоторых пор приходится отыскивать дорогу к поэту заново. Старые приметы не работают. Прежние путеводные карты истерлись на сгибах и рассыпаются в руках. К тому же титан и исполин Неруда отпугивает ленивых новичков звездным величием, регалиями, политической ангажированностью, своей судьбой, да и попросту объемом написанных им поэтических творений. Еще бы: его книг — более тридцати! А когда, уже после смерти поэта, исследовали архив, выяснилось, что материалов в нем хватит еще на десяток сборников. Слишком громадное наследие: не подступиться. Да и сама
фигура Неруды выглядит неоднозначно, непонятно, сложно.
Он родился в Чили и наречен был вовсе не Нерудой, а Риккардо Нафтали Рейесом. Неруда — псевдоним, который он в юности заимствовал у чешского поэта Яна Неруды. Прежний псевдоним — «Сашка Жегулев» от Леонида Андреева — не прижился бы в условиях испанской фонетики. То ли дело Неруда! По звучанию похоже на «Сернуда», «Кеведо» или «Мачадо». Слава пришла к поэту после публикации книги «Двадцать стихов о любви и одна песнь отчаяния». Почти одновременно началась карьера дипломата. С 20 лет Неруду назначали консулом то в одну, то в другую страну Южной Америки, затем — Юго-Восточной Азии. «Меня отправляют в какую-то страну, а название я не помню», - шутил Неруда. Вступил в компартию Чили. Был изгнан из страны президентом Видалем, которого с энтузиазмом поддерживал во время выборов, не разглядев в нем будущего диктатора. Получил в 1953 году Международную Сталинскую премию. Без пяти минут президент Чили, снял свою кандидатуру с выборов в пользу
Сальвадора Альенде. Был трижды женат — всякий раз по любви. От первого брака родилась единственная дочь — Мальва Марина — «…совершенно нелепое существо, своего рода точка с запятой», — писал о ней сам поэт: дочь страдала гидроцефалией и умерла в 9 лет в приемной семье. Свои знаменитые «Сто сонетов о любви» посвятил третьей жене («Надо же, — зловредно рассуждали мы когда-то. — Такие стихи, да в таком количестве — и какая-то, понимаешь, учительница музыки»). В 1971 году получил Нобелевскую премию по литературе за сборник «Всеобщая песнь» — поэтическую энциклопедию Латинской Америки. Умер от рака в 1973-м, вскоре после военного переворота и прихода к власти Пиночета. Последнее обстоятельство породило устойчивые слухи о том, что поэт был отравлен сторонниками режима — слишком очевидно совпала смерть Неруды с воцарением диктатора. Сомнения были настолько серьезны, что 2013 году останки поэта эксгумировали и произвели экспертизу, которая показала: насилия не было, Неруда умер от рака.
Величайший поэт Латинской Америки, дипломат, нобелевский лауреат, левый интеллектуал, символ «всего хорошего», «бесконечный человек», поэт-антифашист, поэт-коммунист, переводимый на русский язык лучшими переводчиками, и одновременно — человек немалых финансовых возможностей, который приобретал недвижимость там и сям… и т. д. и т. п. Все это сложно воспринять современнику, тяготеющему (по крайней мере в поэзии) к уюту и некоторой камерности, в определенной степени уставшему от большой политики (опять же в поэзии), с
понятной осторожностью относящемуся к различного рода левизне, в которой Неруду упрекали даже современники-интеллектуалы. К тому же в наше время монументальные труды и обширные энциклопедии «про всё» не в моде. А главное,
титулы, заслуги, масштаб и размах Неруды отодвигают на задний план поэта-метафизика, поэта-философа, который, подобно ветхозаветному Адаму, давал имена вещам.
Когда-то, во времена СССР, их точно так же отодвигал статус борца за коммунистические идеалы.
Так имеет ли смысл читать сейчас стихи Неруды? Однозначно, да. Особенно если вы всерьез и надолго застряли в Макондо Маркеса. Или если пасмурный пейзаж за окном в один прекрасный
день навсегда стал чуточку Буэнос-Айресом под гипнозом Кортасара, способного обратить в свою веру даже Париж. Или если вы подозреваете, что тоже могли бы написать «Книгу песка» и не написали только потому, что за вас это сделал Борхес. Такое тоже бывает, если человек подхватил неизлечимую болезнь: вирус латиноамериканизма. Чаще всего с возрастом его действие ослабевает: наиболее острому течению подвержена юность. Но до конца он не проходит даже у тех, кто, исполнив себе некоторое количество лет (калька с испанского: cumplir — «исполнять», возраст человек исполняет себе сам), отказывается от прежних кумиров и идеалов. Из «латиноамериканцев» можно вырасти. Но выдавить их из себя полностью — никогда. Так вот: Неруда неотделим от этого мира. Он не просто его часть: он его создатель.
Не «культурно-исторический феномен», а
творец латиноамериканского универсума (модное когда-то слово), латиноамериканской картины мира
(слова, ставшие модными чуть позже). Книжку Неруды вытряхивает из своего рюкзака девушка-медвежонок в рассказе Кортасара «Киндберг» прямо «на столик времен Франца Иосифа, с позолотой и арабесками» — а значит, Неруда путешествовал с ней автостопом. Гарсия Маркес называл его «лучшим поэтом ХХ века». Хулио Кортасар, несомненно, охотно бы произвел этого жизнерадостного Homo Ludens в почетные хронопы и также признавался ему в любви. Пабло Пикассо и музыкант Пабло Казальс причисляли его к «трем великим Пабло».
Его поэтика — фрагмент все того же волшебного узора, который однажды изменил нашу реальность. И не только нашу: реальность всего литературного мира. Он неотделим от волшебного континента, который мы по-прежнему старательно выстраиваем и у которого увы, не имеется фактической географии.
С чего же начать? Моя каталонская подруга, актриса и поклонница «всего русского» (русского, в первую очередь, в ее понимании), убеждена, что начинать любить Неруду следует с «Двадцати поэм о любви и одной поэмы отчаяния». И она права. Во-первых, это действительно очень-очень. Во-вторых, это сборник ранний, еще «до всего», а ранние стихи часто бывают наиболее обаятельными. А уж продолжить — любым другим сборником. Пусть это будут уже упомянутые «Сто сонетов о любви». Или «Плавания и возвращения», «Ода изначальным вещам»… И еще: Неруда не только поэт настроения, состояния, особенной латиноамериканской атмосферы, но также и поэт строк. Эдакий поэтический Довлатов. Автор неповторимых, очень своеобразных метафор. Дело в том, что среди стихотворений замечательных и даже гениальных у Неруды довольно много шлака — пустой породы — это следует признать, это отмечали и критики, называя его «плакатным поэтом», упрекая во всеядности, гигантомании и «поэтической неряшливости». Но автор «Оды Ленину» («Ленин! Работали руки твои, и отдыха разум не знал…») одновременно и автор таких замечательных фрагментов:
И снова март приходит с тайным светом,
и по небу скользят большие рыбы,
и мутный пар крадется, разрастаясь,
и в тишине предметы исчезают.
(«Сто сонетов о любви», перевод М. Алигер).
Или таких (помню наизусть): «Быстрые ножницы неба снуют и снуют, и кромсают сквозную его синеву: Ах, ласточки, всем вас хватает, никто не в обиде!» («Ода сентябрьским крыльям»). Или:
Когда горит почтенный дом,
зову пожарного и вижу:
спешит на зов мой поджигатель,
и это я.
(«Нас много», перевод О. Савича)
А есть еще «Ода вещам», «Три уточки», «Черепаха», «Каменное сердце» из книги «Камни Чили»... И многое другое. Выбирать из этой породы божественные искры — особенный, ни с чем не сравнимый труд не только читателя и почитателя, но и исследователя. А материала хватает: в одной только «Всеобщей песни» 15 000 строк! Каждый в стихах Неруды найдет свою искру. Но будьте осторожны: несколько шагов в этом направлении — и вы тоже рискуете подхватить вирус латиноамериканизма, если только не подхватили его до сих пор.
(Один маленький совет. Когда-то это помогало лично мне понять Неруду.
Отбросьте все титулы, перегрузившие его имя и его образ.
Не вспоминайте о них. Пусть Неруда будет для вас просто «собирателем ракушек» — он в самом деле их коллекционировал).
В заключение — несколько стихов Неруды, которые со мною давно и, вероятно, навсегда.
То, что со мной не случилось,
было настолько внезапным,
что так я там и остался,
неведомый никому
и ни о чём не ведая,
как будто упал за комод,
как будто в ночи затерялся:
таким было то, чего не было,
и я таким и остался.
«Одиночество» (фрагмент; перевод П. Грушко)
Или:
Чтобы подняться на небо, необходимы
два крыла,
одна скрипка
и разная разность
без счета и без названья,
удостоверенная дальнозорким медлительным глазом,
надписи на ноготках миндаля,
заголовки трав в книге утра.
(«Книга сумасбродств», 1958, перевод О. Савича)