Текст: Катерина Шаронова
Иллюстрация: кадр из фильма Владимира Вайнштока "Всадник без головы". Иллюстрации в тексте: belpressa.ru
Текст предоставлен в рамках информационного партнерства «Российской газеты» с издательским домом «Мир Белогорья»
150 лет назад англичанин Майн Рид написал «Всадника без головы». Роман стал самым громким его произведением, а первый перевод на русский язык, впоследствии признанный каноническим, сделала Алла Юльевна Макарова. Причём работала она над ним в посёлке Викторополь нашего Вейделевского района. Сегодня мы расскажем эту удивительную историю, а еще поговорим о трудностях художественного перевода с его практиком Станиславом Минаковым.
Как творимая легенда
После Октябрьской революции 1917-го, окончив Бестужевские курсы и сдав госэкзамены в Петроградском университете, Алла Кречман (фамилия в девичестве) эмигрирует в США. Здесь она изучает искусствоведение в Колумбийском университете (получит звание магистра) и работает референтом по русской естественнонаучной литературе в Музее естественной истории Нью-Йорка. Шёл 1920-й, когда выдающегося учёного-экономиста Николая Макарова командировали в США для изучения сельского хозяйства. Он причаливает к американскому берегу, где его встречает блестящий советский учёный-генетик Николай Вавилов, друг и родной брат его почившей от чёрной оспы жены Лидии.
В это же время в Нью-Йорке обосновывается легендарный Николай Рерих — их третий друг, с которым они и встречаются.
Из архивных записей Аллы Макаровой: «Нас познакомил Н. К. Рерих — знаменитый русский художник. <...> От него я узнала, что в Нью-Йорке сейчас организуется выставка под названием „Созидание Америки“ (America making). Председатель комиссии по устройству русской секции выставки — молодой профессор Макаров, недавно приехавший из Москвы. Я приняла участие в работе по устройству выставки как член комиссии. Наш павильон хорошо знакомил посетителей с русским искусством. Не удивительно — ведь в работе по подготовке выставки принимал деятельное участие Н. К. Рерих!»
И вот уже 7 сентября 1921-го Николай и Алла праздновали свадьбу, а Вавилов и Рерих были их свидетелями. В июне следующего года молодожены покинут Америку и отправятся в Европу — в Чехословакию и Германию; через два года вернутся в Москву. И всё будет складываться успешно до рокового лета 1930-го. Обвинение по сфабрикованному делу контрреволюционной Трудовой крестьянской партии, одним из вдохновителей и функционером которой якобы являлся Макаров. Арест, следствие, пять лет в ярославском политзоляторе... Наконец, ссылка (реабилитирован будет в 1987-м). Николай Павлович отправляется в наши края — в зерносовхоз «Викторополь». Алла следует за ним.
Викторополь: назад на 80 лет
За воспоминаниями о Макаровых туда отправились и мы. К той единственной, кто может о них что-то рассказать, — старейшине посёлка и собирательнице его историй и легенд Ираиде Валюженич.
Из белорусского Могилёва её отец Александр Николаевич перевёз семью, жену и двоих детей в Викторополь как раз в 1935-м. В руках женщины — их фото, а в следующий момент — уже альбом с портретами папы и Николая Макарова. Они познакомились и прониклись друг к другу симпатией ещё в 1929-м. Валюженич стал одним из лучших агрономов страны и приехал в Москву на курсы по переподготовке агроперсонала, где читал лекции и профессор Макаров. К слову, возглавлял их сам Михаил Калинин. Только после смерти отца в 1939-м Валюженичи узнают, что Макарова сослали и считают врагом народа. Его фото из общего альбома Александр Николаевич не вырезал, как было приказано, а пожевав хлеб, с помощью мякиша заклеил.
Спустя шесть лет пути их снова пересеклись в Викторополе. Валюженича назначили главным агрономом совхоза, сосланного учёного — экономистом.
«Макаров приходил к нам в дом. Единомышленники, хорошо понимающие друг друга, с отцом они состояли в очень тёплых отношениях. Никаких застолий не было, никогда не выпивали. Постоянно обсуждали дела совхоза, производство, зерновые, посев и уборку... Других разговоров от них я не слышала. Помню, пришёл к нам однажды Николай Павлович, папа взял жестяной лист, сверху положил тряпочку и бумагу, насыпал зерна, смочил водой и отправил в печку. Через несколько дней они считали, сколько зёрен проросло. Только став учителем биологии, я поняла, что так исследуют энергию прорастания семян», — вспоминает Ираида Александровна.
Тем временем мы подходим к дому на Садовой, 45. Здесь в одной его части с 1935-го по 1940-й квартировали Николай и Алла Макаровы: Алла жила на два дома, московский и викторопольский.
Ираиде Александровне в то время было всего два — совсем малышка. И понятно, помнит она не так много:
"Аллу Юльевну я видела издали. В основном во дворе этого дома. Помню, что она курила. Видела их сыновей — Андрея и Юрия. Они приезжали на каникулы. Очень красивые: стройные, высокие, подтянутые".
— А когда вы впервые прочитали «Всадника без головы»? И было ли вам известно, что автор перевода — Макарова?
— В годы войны, в 1943-м, как раз «Детгиз» выпустил первое издание романа. У главного инженера нашего совхоза Наума Фильковского была очень большая библиотека. Там мой старший брат Олег и нашёл «Всадника без головы». Отличник, он прекрасно читал. И вот вся окрестная детвора с нетерпением ждала новой встречи и собиралась в нашем доме, чуть только вечер спустится. Мы заслушивались майнридовской историей. Зимой, при коптилке — ухх. Тогда нам и невдомёк было, что роман перевела Алла Юльевна. Узнали об этом только годы спустя, когда сей факт сообщил наш краевед Виталий Щербаченко.
— А когда вы наконец узнали, что почувствовали, подумали?
— Я пребывала в шоке, в восторге. Как? Здесь? В Викторополе?
Кстати, можно предположить, что, будучи в Викторополе, Макарова перевела ещё одно, менее известное, произведение — «Саджо и её бобры» канадца Арчибальда Стэнсфелда Билэйни, или Серой Совы (Куоннезина Вэши). Сопоставим даты: журнал «Пионер» опубликовал эту повесть в 1939-м. Отдельной книгой она вышла через год.
В предисловии к книге Алла Юльевна написала: «Я работала с большим напряжением душевных сил, стараясь дать нашему читателю такую же прекрасную повесть на русском языке, какую Серая Сова написал на английском...»
Думаю, такое отношение можно распространить на все переводы, которые она выполнила, и, разумеется, «Всадник без головы» не исключение.
Из нашей переписки с внуком Николаем Андреевичем Макаровым, археологом, историком, академиком РАН, директором Института археологии РАН:
"Бабушка любила индейскую тему, которой прониклась будучи в Америке. Знание английского пригодилось в России, переводы давали заработок, когда дед был арестован и бабушка осталась одна с двумя маленькими сыновьями. Но она делала всё это с большой охотой".
Факт: интерес Аллы Юльевны лежал в области американской приключенческой и научно-фантастической литературы и индейской культуры. Сама она написала научно-популярную книгу для детей «Путешествие в страну майя» (1980) — история об экспедиции археолога Джозефа Стефенса и художника Фредерика Казервуда в Центральную Америку и на Юкатан — «страну майя».
Звучащие тексты
Отыскать переводчика художественной литературы и поэзии в Белгороде оказалось совсем непросто. И, возможно, этот текст не состоялся бы, если б из Харькова в наш город не переехал Станислав Минаков — поэт, писатель, эссеист, очеркист, публицист - и переводчик. К тому же десяток лет руководитель молодёжного семинара русской поэзии при Харьковской организации Национального союза писателей Украины, в рамках которого обсуждали и проблемы художественного перевода.
Минаков согласился участвовать в нашем проекте не раздумывая и высоко оценил труд Аллы Юльевны:
"Для меня совершенно очевидно, что этот перевод сделан, что называется, от сердца, для души, с любовью и профессионализмом, с желанием поделиться с ближним тем, что дорого переводчику. Подтверждением высокого качества перевода Аллы Макаровой является тот простой факт, что книгу читают уже более полувека с неизменным интересом разные поколения, разные возраста. Книга стала русской".
А снимать мы отправились в конноспортивную школу БелГУ. Здесь нас уже ожидали прекрасная наездница Дарья Шальнева (первый квалификационный разряд по выездке) и её вороной друг Загряд.
Terra poetica, или Трудности перевода
Вам известно, что Алан Милн, автор любимого нами цикла книг о Винни-Пухе и его друзьях, ещё и стихи писал замечательные? Лично я узнала об этом несколько месяцев назад, случайно обнаружив в нашем Литературном музее сборник «Где живёт ветер» (1991). Стихи — Милна, перевод — Станислава Минакова.
Минаков — первый, кто перевёл основной милновский около-винни-пуховский массив стихов на русский язык (прежде некоторые из них переводили С. Маршак, Н. Слепакова, М. Бородицкая, Н. Воронель). Как когда-то Милн сочинял истории о забавном медвежонке для своего сына Кристофера Робина, так и Минаков переводил его поэзию для своих детей. Тогда же заинтересовали переводчика и абсурдистский, парадоксальный мир британского фольклора Nursery Rhymes (дословно «Детские рифмы»). И «Бал бабочки» Уильяма Роскоу — то самое произведение, благодаря которому появилась наша «Муха-Цокотуха».
Станислав Минаков: «Роскоу, ливерпульский банкир, сочинил „Бал бабочки“ для своего ребёнка, как водится. Из этой небольшой поэмы начала XIX века Корней Чуковский, который много черпал из английской поэзии, взял систему образов и некоторые сюжетные линии, лейтмотивы. Что у него вышло — пересказ, парафраз, сочинение на тему? Не так важно. Главное: „Муха-Цокотуха“ — потрясающее русское произведение. Лет 20 назад я тоже перевёл „Бал бабочки“. Получилось, в общем-то, неплохо, но следуя букве автора — то есть совсем иначе, чем у гениального Чуковского».
— Станислав Александрович, выскажу расхожую мысль: сколько переводчиков — столько и стихов.
— Безусловно. Посадите сейчас пять выдающихся специалистов и дайте им один исходный текст — в итоге получите пять разных переводных стихотворений. Но при всех расхождениях они будут похожи по духу. Сравните, к примеру, различные переводы «Если» Редьярда Киплинга — и убедитесь.
Только «детскими» книгами Минаков не ограничился, и переводить ему довелось с разных языков — английского, армянского, эстонского, украинского, древнегреческого... Это вовсе не значит, что поэт владеет каждым из них в совершенстве. Для него достаточно, чтобы были подстрочник и известен размер оригинала (именно с размером связана главная несвобода переводчика). А после наступает «сладкая каторга» творца.
Приедет в Харьков армянская поэтесса Лусинэ Аветисян, предоставит Минакову подстрочник своего сочинения — и из армянских корней родится русское стихотворение. Отправится он в Коктебель, встретит там знатока древнегреческой литературы, полиглота Александра Шапошникова — и претворит в поэзию пересказанные учёным строки Гиппонакса Эфесца. Объявят конкурс переводов с эстонского — готов опус «Из Юхана Вийдинга», который переводчику по-прежнему нравится. Известный славист из США Джерри Смит пришлёт поэту в подарок большой том Уильяма Батлера Йейтса — и...
"Я с радостью стал эту книгу изучать. Мне было понятно, что знаменитый ирландец-нобелиант Йейтс переведён на русский изрядно, но драматическую картину «Голгофа» не переводил, кажется, никто. Да это и не было суть важно. Просто когда я раскрыл страничку с пиеской, что-то в сердце щёлкнуло. Так бывает, когда предощущаешь нечто для себя значительное. И моя «Голгофа» случилась".
Минаков принял участие и в масштабном проекте известного переводчика и популяризатора западной поэтической классики Евгения Витковского. Витковский, осуществивший множество крупных переводческих проектов, приступил к созданию уникальной антологии «Семь веков английской поэзии» (2007). Работа над трёхтомником продлилась восемь лет. В неё вошёл гигантский массив поэзии — около 500 имён авторов Англии, Шотландии, Ирландии, Уэльса, Оркнейских островов и острова Мэн. Их стихотворения представлены в переводах огромного количества специалистов, начиная от Василия Жуковского до современных мастеров. И все эти переводчики — поэты, поскольку Витковский не верит в то, что «не поэт замечательно переведёт стихотворение».
«Для антологии я перевёл около тысячи строк восьми авторов, начиная с сэра Роберта Эйтона (1570–1638) и заканчивая шотландским поэтом-коммунистом Хью Макдиармидом (1892–1978). Проект, не имеющий аналогов, долго находился в замороженном состоянии, наконец, в 2007-м Витковский нашёл финансирование. И в столичном издательстве „Водолей“ вышли три больших тома. Вы можете найти их в библиотеках. Купить вы их тоже можете, но стоят они недёшево. Большую часть этих моих переводов я включил в свою книгу „Хожение“, изданную в Москве в 2004-м», — говорит Минаков.
— Читая ваши поэтические переводы, понимаешь, что вы не буквалистски следуете за автором, а становитесь сотворцом. Выходит, в известной оппозиции вы на стороне вольного перевода?
— В большинстве случаев так и есть. Ведь в конечном счёте нас как читателей интересует, сколь хорошо, гармонично стихотворение на русском языке. И если исход успешен — значит, переводчику удалось пройти между Сциллой и Харибдой. То есть при том временном, культурном, личностном разрыве, что существует между автором и переводчиком, последнему удалось соотнестись с индивидуальностью поэта, с эпохой, в которой тот жил, с культурой того времени... но при этом воплотить нечто своё. Скажем, Пушкин «перевёл» фрагмент «Чумного города» Джона Вильсона — и мы получили «Пир во время чумы», конгениальное оригиналу полотно.
— Но ведь иногда переводчик осознанно не унифицирует себя, не выступает функцией, а утверждает как автор, создаёт своё произведение на основе или по мотивам...
— Возможно, и так бывает. Но всё же чаще личность переводчика проявляется бессознательно. Предположим, есть я со своим мировоззрением, опытом, степенью дарования, лексикой, и, чтобы я ни переводил, это моё проступает. Вряд ли можно считать недостатком то, что совершенно естественно и неизбежно.
Есть и ещё одно обстоятельство... Цветаева говорила: «Поэт — издалека заводит речь. Поэта — далеко заводит речь». Никогда не предугадаешь, что получится в результате. Но когда всё завершилось, тебе хочется поступить как Маршак. Чуковский писал в дневнике: похоже, Маршак хочет, чтобы на книге переводов большими буквами значилась его фамилия, а где-то внизу петитом «Шекспир». Но знаете, я Самуила Яковлевича понимаю. Да, ты взял первооснову, скажем, у Милна, но написал хорошее детское стихотворение. И с этих пор ревниво относишься к вопросу авторства. Вот эта болезненная амбициозная двойственность здесь, безусловно, присутствует. Походит на эффект суррогатного материнства.
Вообще более сложной литературной работы, чем перевод стихотворений, написанных классическими размерами, я не знаю. Как не знаю и более морально изматывающего, эмоционально опустошающего труда. Но всё это окупается в случае творческой удачи, если у тебя получилось по-настоящему хорошее произведение.