Текст: Денис Безносов (член жюри Премии Андерсена, заведующий отделом культурных программ РГДБ, поэт и страстный книгочей)
Обложки взяты с сайтов издательств
1. Aravind Adiga. The White Tiger
Atlantic Books, 2008
(На русском издана в переводе С. Соколова под названием «Белый тигр»; М.: Фантом Пресс, 2008)
Оказывается, если ты беден - особенно если беден в стране с архаично-кастовым делением, - то вряд ли ты преуспеешь в жизни, так сказать, легальными методами. Вот и живешь ты в нищей индийской глубинке, один из многочисленных детей среди многочисленных родственников, работаешь водителем, а в свободное от работы время убираешься в хозяйском доме и вечерами размышляешь, как так получилось, что твой хозяин (неплохой, между прочим, человек) идейно за коммунистов, а все равно - по-прежнему твой хозяин. Живешь, трудишься на чужое благо и начинаешь однажды понимать (безо всякой раскольниковской теории), что остается или смириться, как когда-то смирился отец - водитель велорикши, или ударить хозяина чем-то тяжелым по голове и в обнимку с его деньгами умчаться на его же машине в закат. Такой чрезвычайно оригинальный сюжет излагает Аравинд Адига, демонстрируя нам, неискушенным, что общество в Индии страшно разобщено, что кастовое деление - это плохо и что если человеку не дать возможности разбогатеть, он пойдет грабить и убивать. Мол, довели богатеи народ до белого каления, вот он и бесчинствует.
Читаешь такое и гадаешь, почему эти романы по-прежнему пишутся и - самое главное - откуда к ним берется читательский интерес.
Автор ведь мог сделать ставку на историю и неожиданно вывернуть сюжет, мог сосредоточиться на персонажах, на их мыслях и воспоминаниях, но вместо этого взялся сообщать замусоленные банальности, да еще и черт-те как. Но - да здравствует премиальный процесс - не прогадал.
2. Нагиб Махфуз. Торжество возвышенного (пер. В. Зарытовской)
М.: Центр гуманитарного сотрудничества, 2008
Четыре персонажа по очереди рассказывают одну историю. Каждый из них - ненадежный рассказчик. Каждый недоговаривает, врет, сообщает информацию порциями, расставляет выгодные для себя акценты. Каждый в той или иной степени замешан в происходящем. Все они против собственной воли становятся героями пьесы, которая, подобно гамлетовской «мышеловке», написана, дабы поведать правду. Все они ведут между собой бесконечные диалоги, как будто их повседневная жизнь вписана в ту самую пьесу.
Сама по себе эта структура неоднократно отрабатывалась модернизмом, но Махфуз, предварительно высушив текст, прихотливым образом смешал ее с восточной интонацией.
И фолкнеровская разноголосица зазвучала по-египетски. Несмотря на корявый перевод, напоминающий скорее составленный наспех подстрочник, «Торжество возвышенного» умудряется преодолеть эти препятствия и выйти за пределы очередной экзотической безделушки. То есть книгу читать интересно не потому, что ее написал единственный нобелевский лауреат из Египта, а из-за безусловных качеств самого текста и причудливой структуры, которая, несомненно, удалась автору.
3—5. Ханс Хенни Янн. Река без берегов (пер. Т. Баскаковой)
СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2013—2015
Деревянный корабль (Часть первая)
Первая книга эпического шедевра немецкого модерниста-классика Ханса Хенни Янна в исполнении одного из внимательнейших русских переводчиков современности Татьяны Баскаковой выстроена по принципу умозрительного лабиринта. За каждым его поворотом скрывается нечто странное, выбивающее у читателя почву из-под ног. Сначала вроде бы все понятно - перед нами некая символистская аллегория о реке времен и тщетности человеческого бытия. Но через пару страниц аллегория внезапно перерастает в разветвленную метафору и вскоре, расплываясь по тексту, утрачивает всякие границы. Диалоги героев становятся чересчур высокопарными, даже вычурными, смыслы их рассуждений путаются, назревает гнетущая, удушающая атмосфера, а иные события кажутся алогичными. Сама ткань текста весьма витиевата: синтаксис намеренно вывернут, многословные отступления полны непривычной лексики, а язык чрезвычайно вязок.
Вероятно, дело в том, что все происходит в сновидческом пространстве либо где-то внутри пограничного состояния, которое «ни сон, ни бденье» и нуждается в соответствующей экспериментальной репрезентации.
Причем эксперимент здесь творится посредством самой структуры языка, благодаря которой и создается ощущение полусна-полуяви. Янн сознательно не раскрывает в романе ни одной загадки: почему нутро корабля начинено тайными проходами, что и куда в своем трюме везет корабль, кто этот груз отправил, где именно и в какой исторической эпохе мы находимся и, наконец, если это сон, то кому он снится. Коридоры текста-лабиринта расходятся в разные стороны и погружаются во тьму. Благо щедрые приложения и комментарии переводчика помогают немного в этой тьме сориентироваться.
Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Часть вторая; Книга первая)
Во второй части метафизического эпоса Густав, слепой пассажир с деревянного корабля-лабиринта, обретает полное имя и затем постепенно обрастает чертами архетипичного для немецкой литературы героя. Он - и Иоганнес Крейслер, и Вильгельм Мейстер, и Генрих фон Офтердинген, и Фауст, и даже Ганс Касторп. Густав Аниас Хорн отправляется в долгое странствие по миру, стараясь, с одной стороны, нащупать будущее музыкальное сочинение, с другой - разобраться в себе и в том, что именно произошло внутри него на том бесследно затонувшем корабле. За ним повсюду следует другой выживший после кораблекрушения, некто Альфред Тутайн, двойник Хорна (вполне возможно, воображаемый).
Авторский язык в «Свидетельстве» несколько проще и «выпрямленнее», чем в первой части,
что неудивительно - повествование ведется от лица самого Густава, иной оптики нам не дали. Но сновидческая сущность событий, их смещенная внутренняя логика и странноватые персонажи, встречающиеся на пути у героев, по-прежнему путают все возможные тропы. К тому же Янн пишет нарочито длинно, избыточно, как будто демонстративно выпячивая свое многословие. Он подробнейшим образом изучает своего героя, тщательно записывая наблюдения, не упуская ни одной, пускай и лишней, детали. Так, какое-нибудь сиюминутное переживание Густава может описываться на пяти страницах, а случайный разговор преподносится полностью, со всеми отступлениями. Посредством такого избыточного письма вкупе с лапидарными описаниями создается эффект чрезвычайной размытости всего происходящего (если вообще здесь что-то происходит на самом деле). Это зыбкое пространство трудно интерпретировать, потому что при наличии только одного объяснения могут быть утрачены прочие, что явно противоречит авторскому замыслу.
Свидетельство Густава Аниаса Хорна (Часть вторая; Книга вторая)
Пока Густав Аниас Хорн продолжает свое метафизическое хождение по онейрическим пространствам, эпос Хенни Янна постепенно перерастает в макабрическую элегию. В третьей книге «Реки без берегов» время замедляется, а текст становится еще неповоротливее и многословнее. Самые короткие бытовые реплики едва укладываются в полстраницы, персонажи подолгу собираются что-то сделать, но по непонятной причине не могут справиться с задуманным и либо бездействуют, либо делают что-то совсем другое. Если первое «Свидетельство» рассказывало о творческом процессе, о жизни, об обретении музыки, о поиске смысла, то
вторая часть преимущественно о смерти, об осознании ее природы и о нежелании воспринимать смерть как нечто окончательное.
(Поэтому, когда Тутайн умирает, Хорн мумифицирует его и на протяжении нескольких лет живет с его гробом, скрывая ото всех случившееся.) Процесс умирания, как и все ему предшествовавшие процессы, явно связан с тем самым деревянным кораблем и его загадочным грузом. «Ты когда-то вообразил, будто весь груз корабля состоит из трупов и гробов», - говорит Хорну его слуга Аякс. Быть может, так и есть. Быть может, эти полторы тысячи страниц - своеобразный комментарий к «Деревянному кораблю», где все приговоры уже были вынесены и приведены в исполнение, а в трюме уже тогда покоились те самые герои, которые, будучи давно неживыми, продолжают рассуждать о мироздании и сочинять музыку.
6. Tom McCarthy. Remainder
Alma Books, 2007
(На русском издана в переводе А. Асланян под названием «Когда я был настоящим»; М.: Ад Маргинем, 2011)
Реальность, кажущаяся настоящей, на самом деле состоит из ненастоящих, бесконечно повторяющихся ритуалов. Чтобы обрести ощущение реальности, необходимо каким-то образом от нее отстраниться, стать ее свидетелем извне. Тогда ты будешь настоящим, а она - нет. Для этого нужно сделать муляж, точную копию реальности, реконструкцию, населить ее копиями людей и наполнить циклами искусственно сочиненных событий. Тогда наблюдающий ощутит свою уникальность, оставаясь непричастным к происходящему. Безымянный персонаж Маккарти действует именно так, но приходит к подобным выводам не сразу. Когда ему на голову «что-то падает с неба», он частично утрачивает память, получает компенсацию в размере восьми с половиной тысяч фунтов и принимается тратить деньги на реконструкцию жизни. Он покупает дом, нанимает актеров, педантично воссоздает ситуации: скажем, кошки определенного цвета должны гулять по крыше с определенным покрытием, пока этажом ниже соседка определенным образом жарит свиную печенку, а пианист двумя этажами ниже, запинаясь, играет определенную мелодию и в определенные периоды времени ругается с мотоциклистом за окном. Вскоре герою Маккарти становится мало реконструкций своих событий, и он берется за чужие: сначала копирует безобидные уличные сценки, затем - бандитские разборки и убийства. Однако воссозданные им события все равно слишком искусственны, чтобы на их фоне он мог почувствовать себя настоящим, и тогда возникает необходимость в уникальном событии с самыми что ни на есть реальными последствиями.
Так, Remainder - потрясающе точная книга о замкнутой цикличности мира и невозможности выбраться из этой петли, о ложном ощущении отдельности и обреченности наблюдателя быть участником происходящего.
7. Salman Rushdie. Quishotte
Jonathan Cape, 2019
В романах Рушди действительность всегда перемешана со сказочно-фантастическим вымыслом - будь то девушка-зверь из Shame, пожирающая всех на своем пути, люди с суперспособностями из The Midnight’s Children или вторжение джиннов в Two Years, Eight Months and Twenty Eight Days. К тому же тематически и технически его проза тесно связана с восточной фольклорной традицией, прежде всего со сказками из «Тысячи и одной ночи». Все вышеперечисленное так или иначе отразилось и на Quishotte, самом канонично-постмодернистском произведении автора, где он впервые использует избитую формулу романа-в-романе, но использует мастерски и более чем уместно. Некий писатель под псевдонимом Сэм Дюшан пишет роман о чудаковатом старике Кишоте, который, как и его сервантесовский предок, вдохновившись телепередачами (вместо рыцарских романов) отправляется на «Шевроле Круз» на поиски ведущей одной популярной передачи. В скором времени парафраз классического романа выходит из берегов: Санчо Панса оказывается воображаемым сыном Кишота из черно-белого кино, Магда Р. (она же новоиспеченная Дульсинея) - зависимой от опиатов, а события из жизни Дюшана проникают в его роман, и наоборот. В итоге Сервантес обрастает Джойсом (а через него немного Гомером), Ионеско, научной фантастикой, детективными историями и современной поп-культурой с многочисленными отсылками самого обширного размаха - от рэпа до Game of Thrones.
Таким причудливым образом фокусник Рушди вслед за своим испанским предшественником рассуждает о старости и угасании, о свободе заблуждаться и об иллюзорности любой свободы.
Его персонажи, как герои Джона Барта, живут внутри странноватого сюжета и видят, как сквозь вымысел мелькает действительность. Видят и при помощи сказки пытаются ее преодолеть.
https://godliteratury.ru/public-post/dnevnik-chitatelya-sentyabr-2019-goda
https://godliteratury.ru/public-post/dnevnik-chitatelya-avgust-2019-goda
https://godliteratury.ru/public-post/dnevnik-chitatelya-iyul-2019-goda