Текст: Анна Жучкова
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Обложки взяты с сайтов издательств
Конец эона
Отвернется от людей земля, пропадет сила воинов, пишет Шамиль Идиатуллин. Море уйдет, иссякнет любовь, продолжает Мария Лабыч. И отпущенное нам время закончится, подытоживает Сергей Лукьяненко.
Эсхатологические настроения – частое явление в литературе. Франсуа Вийон, барокко, fin de siècle... Но такого масштабного «конца» еще не было. Не век закончился, не тысячелетие, а «длительность времени» – эон. Эон (вечность) есть ребенок, играющий в шашки, его и царствие (Гераклит). И царствие это подходит к концу.
Но конец одного – начало другого. В древнерусском языке слово «конец» имело значение «граница»: что-то кончается и что-то начинается. «Мы живем в самом начале неизвестной цивилизации, мы притронулись к каким-то неведомым источникам силы, энергии, знания»[1]. Нам снова нужны мифы и магия. И тексты, соединяющие сказку и притчу – с реальностью.
Шамиль Идиатуллин. Последнее время. М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020
Не так-то просто найти новые смыслы и новые слова. Вот, скажем, начинаете вы читать книгу Идиатуллина – и не понимаете ничего. Не фигура речи, действительно ничего не понятно. Странные слова: силовой подрост, орт, лайвуй, малки, мары, одмары, кам-мары, кырымары, и законы несуществующего мира: ложе съеживается «до размеров сморчка», мясо растет из земли, одежду надо «закладывать на дозревание» и «ежевечерне варить» – наложенные на фирменный стиль писателя (начинай с середины, потом разберемся), дают неописуемый эффект.
Вот, например: «касаться Смертных или околосмертных деревьев, даже невесомо или мысленно, – опасно, а в присутствии старцев – чревато: сочтут это излишним и сделают тебе общий отказ, сплошной и долгий – на луну, если не на три». Это восьмая страница, а до того: мальчика взяли в плен, девочка проснулась, позавтракала и побежала за серебряным грибом для приворота, птены все перетрах... «судя по щебету, пыхтению и стонам, приступили к утреннему единению». Много чего произошло, однако рассказать, что за Смертные деревья такие и «общий отказ», автор не успел.
Может, в этом и есть художественная задача? Показать, насколько необычен и чужд мир древних смыслов.
А то этническое фэнтези так лихо использует архаику, словно и правда в ней разбирается. Но так ли это? Не отделяет ли нас от того знания «абсолютная эпическая дистанция»? Аккуратнее надо быть с архаикой, словно говорит нам Шамиль Идиатуллин. Вдумчивее. А то сунешься в нуль-переход через дупло, а он выплюнет тебя обратно, пережеванного. А тихая лайва сожжет. Сложно, короче, с этой природой и архаикой, если не знать законов.
Покинув лес, мы переносимся в условный средневековый город с его интригами и жестокостью. Героиня этой части книги – блондинка-феминистка, владеющая искусством боя на спицах. Она пытается выжить в мире мужчин, для которых является лишь сексуальным объектом, и воссоединиться с сыном. Попутно убивая всех насильников и хамов. И если в первой части книга как бы намекает, что является кавер-версией славянского фэнтези Марии Семеновой, то здесь «Волкодав» встает в полный рост.
В третьей части книги героиня номер два отправится в земли героини номер один (той, что бегала за серебряным грибом), чтобы добыть растение-трехсмертник, чья функциональность прояснена мало. Собственно, как и прошлое героини, и фигура ее сына, который всегда молчит и тем напоминает пупса. Но зато здесь много приключений и полный набор этапов пути героя (теперь уже мужского пола): подростковая неуверенность, обретение друга, восторг и разочарования первого секса, предательство, встреча с собой. Еще читателя ожидает эпическая битва (даже со спецэффектами), пара героических самопожертвований и превращение заморыша в спасителя.
Одна беда – нам так ничего и не объяснят.
Ни про тихую лайву, ни про смертные деревья, ни про все остальное. По мере приближения к финалу крепнет чувство, что действие, обросшее подробностями, как Дейви Джонс щупальцами, не кончится ничем, оборвется, как у Харуки Мураками с овцами и Робин Хобб с живыми кораблями.
Но такого читательского разочарования Идиатуллин не допускает. Развязка в книге есть: похожая на Армагеддон и Рагнарек одновременно. «Последние времена, матушка Марфа Игнатьевна, последние... шум, беготня, езда беспрестанная! Народ-то так и снует, один туда, другой сюда»[2].
Земля отказывается держать племена людей. Начинается ломка старого и постижение нового. А новым оказывается – возвращение к себе.
Роман Шамиля Идиатуллина состоялся не как приключенческий квест, а как пророчество.
Вода станет горькой. Земля перестанет рожать. Лес – защищать. Грядет великое переселение. Но спасет всех тот, кто вспомнит себя и изначальную правду. Жизнь и язык своих предков.
Пусть ему недоступны высокие технологии нуль-перехода через дупло. Пусть он традиционен в межполовых связях, в отличие от продвинутых птенов. Пусть страдал долгое время от своей «ущербности». Но теперь он просыпается. Осознает себя. И начинает новый эон.
Мария Лабыч. Путь Тарбагана. М.: Издательство ФТМ, 2020
В книге Марии Лабыч катастрофа начинается незаметно. «Десятилетия год за годом стоки ирригационных систем, несущие ядохимикаты с хлопковых полей, сбрасывались в морские воды». Что происходило там, на глубине, никого не интересовало: «промышленные интересы человека не простирались так глубоко». Но море незаметно, год за годом, мелело. И однажды ушло совсем. И пышный приморский город стал ядовитой пустыней с пыльными бурями. Жили ли после этого там люди? Да. Потому что белая радиоактивная пустыня, потрескавшаяся бетонная набережная, брошенный в песках маяк – не просто место на карте. В романе Марии Лабыч это образ нашего будущего.
Людям некуда уйти, потому что пустыню сделали они сами: незаметно, десятилетиями, год за годом, теряя любовь. Она отступала, обнажая рациональность, эгоизм и расчет.
Роман начинается как детектив: четкий и точный язык, яркие краски, стремительное действие.
Это история о девушке-снайпере, которая заканчивается взрывом метро. (Судя по всему, на Лубянке в 2010 году. Спасибо Марии Лабыч, что написала об этом. Отраженное – отпускает.) Но самое страшное не взрыв. А то, что история увлекает: в нее включаешься, желаешь, чтобы у героини все получилось... хотя что может получиться у девушки-снайпера?
«Был человек. Ты спускаешь курок… то есть, я спускаю курок… и навсегда избавляю его от одышки.Она ухмыльнулась. Он ненастоящий. Все дело в том, что он ненастоящий!.. Мы все — покемоны в зоне прямого прострела. Нас нет».
Это правда. Читая про снайперов, гастарбайтеров, мертвого бизнесмена, террористку-смертницу и другие реалии нашей жизни и внутренне не возмущаясь, увлеченно следя за сюжетом, мы становимся покемонами. Нас нет.
Подарив читателю это неожиданное открытие, роман резко меняет направление. Начинается совсем другая история.
Люблю тексты Марии Лабыч.
Во-первых, за прекрасный язык: ясные интонации, точные эпитеты, лаконичные метафоры. «Рабочий день иссяк. Окна залило чернилами».
Во-вторых, за художественный метод. Это не реализм и не модернизм. Не психологические детали, не поток ассоциаций и не суггестия. А «облитая прямым солнечным светом» философия. Чеканные образы, отказ от детализации намекают то ли на Брехта, то ли на жанровую прозу. Но казавшееся формульным художественное пространство выворачивается, рождая «неповторимое ощущение обратной перспективы». Реалии плавятся, обретают иные очертания, «все сущее выстраивается в закономерности и взаимосвязи». Пейзажи, характеры, мотивы, символы – фигуры на шахматной доске, где автор – магистр игры, а содержание романа – ее ход и рисунок.
Девушка-снайпер лишь одна из фигур на доске. Есть и другие.
Белые – люди призвания. Мальчик-путешественник Тихон ищет ушедшее море. Советские-ученые заняты тем же, но в предыдущей реальности. Старуха-кормилица из совсем уж древних веков взрывает жертвенный камень, чтобы прервать кровавый обряд. Белые готовы шагнуть за границы очевидного.
Черные же – крысы, чья главная цель – выжить самим. Их дальний родственник тарбаган и дал название роману: «Тарбаган был сыт. Шерсть его лоснилась. <...> Он был самым богатым тарбаганом мира. Ему принадлежал балкер с зерном».
Есть два способа жить. Сделать свой выбор и пойти за мечтой, по белой пустыне в поисках моря – или решить, что выбора нет, и жить в балкере с зерном. Быть снайпером, выполняющим приказы. Иметь мужа, работу и дом, но не любить.
Важный образ романа – башня с двойной винтовой лестницей: один пролет под другим. Первая лестница ведет наверх, к маяку. Вторая – к комнате, где лежит чумной труп. Две лестницы, одна башня. Две реальности, один мир. Какую лестницу выберут герои? Будет ли у них возможность изменить цвет?
Роман Марии Лабыч – игра-головоломка.
Чтобы найти решение, надо ответить на все вопросы, и тогда все мотивы в нем обязательно сойдутся.
Но главное: читая Лабыч, видишь, как меняются контуры мира. «Словно в привычных трехстах шестидесяти градусах разверзлись дополнительные шесть или семь, и <...> все вокруг немного изменилось».
Мир меняется, да.
Сергей Лукьяненко. Маги без времени. М.: АСТ, 2019
Как мог я
Человек, образ и подобие
Божие
Устроить себе
Такой кошмар
Как я мог
Сделать себе
Вот это вот всё
Как я мог...
Д. Данилов
Закончив первую часть трилогии «Порог», Сергей Лукьяненко – по собственному признанию – неожиданно написал роман «Маги без времени». Что напоминает историю создания «Шинели», написанной Гоголем на полпути от первой части «Мертвых душ» ко второй. Люблю такие внезапные тексты. И роман ожидания оправдал.
Лукьяненко собрал в нем свои основные темы в единый пучок смыслов.
Есть тут «Иные» – маги, использующие ресурс человечества в личных целях. В отличие от туманных намеков Дозоров, здесь магическая сила обозначена четко – это время человеческой жизни. Инструментарий его отъема – руны. Ну то есть слова. Слабые маги вливают в руны время своей жизни. Сильные – отбирают время других. Вот как я, например, ваше.
Есть тут и натурфилософы, создающие генномодифицированных детей. Лукьяненко прежде часто задавался вопросом, что в ходе таких модификаций остается в человеке человеческого. Теперь ответ очевиден: получаются монстры. «То, что нам казалось чудовищным и жутким, внезапно превратилось в часть повседневной жизни». Ну да, ребенок, скрещенный с гаджетом, например.
Условно это два пути развития цивилизации: гуманитарный и естественнонаучный. По образу или по подобию... Тогда как человеческая целостность предполагает то и то. Продвижение по пути только магии или только науки приводит к могуществу, но лишает человеческой природы. Недаром во многих романах Лукьяненко герой, каким бы могуществом ни обладал, выбирает в финале быть человеком.
В «Магах без времени» писатель идет дальше и отправляет героев искать ответ на вопрос: что значит быть человеком?
И герой тут не один, их двое: мальчик и девочка, потом мужчина и женщина и старик и старушка. Всю жизнь вместе. И магия пополам. Вернее, по очереди. То он, то она. Это важно.
На уровне сюжета герои проходят обычный квест – путешествуют, познают мир, сражаются с Темным властелином, который правит девяносто лет. Лукьяненко выстраивает забавные параллели: «Вы, вероятно, переняли заграничные представления о нашем повелителе как об источнике зла. Но вспомните историю. Вспомните, через какие испытания страна прошла век назад. Хотите снова ввергнуть ее в хаос?»
У героя есть возможность бросить вызов Темному властелину, но это означает развязать войну. Стоит ли борьба со злом страданий и крови? Раньше этот вопрос автор ставил часто, но теперь ответ однозначен – победа того не стоит. «Худшее, что может сделать человек, это начать войну». Важно другое: верность, нежность, мужество быть собой.
Вот только сильные мира сего желают беспрекословного подчинения (маги через руну Бога, натурфилософы через лозу). Свободные люди им не нужны. Мир бинарных оппозиций жесток: все ограничивают всех и все ограничены. Землеведов стращают горцы: туда не ходи, сюда ходи, а то снег башка попадёт – совсем мёртвый будешь. Маги ищут баланс между заработком и временем жизни, влитым в руны.
Страх потерять время – это вообще основная проблема. В принципе, это страх всей нашей цивилизации – сменив циклическую модель мира на хронологическую, мы обнаружили, что жизнь человека – лишь короткий отрезок на оси времени, который кончается небытием. Западный мир решил максимально наполнить этот отрезок благами. И придумал двуполярную модель (теорию самого большого куска закваски – Д. Лондон): умри ты сегодня, а я завтра.
Эта модель держится на страхе. «Но когда у тебя есть время – страху нет места», – пишет Лукьяненко. А где его взять, время? Смерть же не отменить?
Центральным эпизодом романа становится посещение героями долины Лунных дев (опять Джек Лондон).
Но если у Лондона Лунная долина была местом, где можно жить спокойно и счастливо, то у Лукьяненко жрицы судьбы добровольно сжигают время своей жизни, предсказывая будущее – ради того, чтобы оно наступило. На глазах героя десятилетняя девочка становится женщиной, старится и умирает, ибо так нужно Судьбе. «Такова была цена. Мы не торгуемся с вечностью». Глава про Лунных дев поэтична и нежна. Но разве не утверждалось ранее, что единственная ценность – жизнь? Отчего же здесь герой восхищается девушкой, отдавшей время жизни целиком?
Оттого что в этом ответ. Преодоление конечности – в выходе из нее. Не только физическим существованием измеряется время жизни. Джек Лондон, обретя Лунную долину, покончил с собой. Ибо не хлебом единым... Хронология – это «метаморфоза ленточного глиста» (Мандельштам). А время – другая категория. «Мир наполнился ослепительным светом, и я увидел его – время. Бескрайнее море, раскинувшееся вокруг. Насмешливо смотрящее на нас: где вы были раньше? Чего вам не хватало, из-за чего вы страдаете, плачете, убиваете? Вот же я, нескончаемое и вечное».
Жизнь не отрезок времени от рождения до смерти, а цикл. Рождение, радость, горе, смерть и – «действие вопреки смерти и пустоте, удар из могилы, из тьмы». Жрицу, отдавшую жизнь за будущее, зовут так же, как и дочку героя.
Есть в романе чудная метафора: испробовав все способы прочитать древнюю руну, герой вдруг решает «бустрофедоном ее прочитать, слева-направо, а потом справа-налево». Противоречия – лишь экстремумы, крайние точки синусоиды. Бустрофедон, цикл, магия на двоих: то мужская, то женская – всё об одном. О принятии противоречий и движении вперед.
И о минусах. Роман слишком схематичен.
Автор и сам это признает. «Где-то на середине текста я понял, что эта история требовала больше рун. Больше деталей, больше приключений...»
С рунами тоже не все гладко: «постелим» (с. 162), «полуприсяд» (с. 171), «самое худшее» (с. 181), «мощеная камнем улица» (с. 232), «непрошенное сочувствие» (с. 245). Ай-ай, маги-редакторы АСТ, разве можно ошибаться в рунах – это же волшебство!
[1] Михаил Эпштейн. De’but de siecle, или От пост- к прото-. Манифест нового века[2] А.Н. Островский «Гроза».
Мы решили назвать наш проект «Бахрома», взяв на себя таким образом смелость буквально перевести важнейшее для современной англоамериканской культурной жизни словечко fringe. Именно так называются спектакли, музыкальные альбомы, книги, не ставшие мейнстримом, но создающие питательную среду для него. Чем гуще и качественнее эта бахрома – тем добротнее основная ткань.
Каждый месяц, несмотря на все трудности, на русском языке выходят десятки новых художественных произведений. А если прибавить к ним те, что публикуются в толстых литературных журналах (не говоря уж о литературном самиздате), то счет пойдет на сотни. Между тем в «зону особого внимания» пиарщиков и маркетологов, отвечающих за раскрутку и продвижение, попадают лишь единицы – за что их трудно упрекать, ибо количество рук их не безгранично, в отличие от количества выпускаемых книг. Раньше эти «ножницы» вполне эффективно компенсировало «сарафанное радио», но с тех пор, как оно переехало в телеграм и подобные платформы, настройка его заметно сбилась.
Мы попросили Анну Жучкову делать обзоры новых русских книг, не попадающих обычно в поле внимания обозревателей. К величайшему их сожалению, – но и они не стрекозы с фасеточным зрением.
Хотим особо подчеркнуть: это не история про жемчужные зерна в известной куче. Это скорее другая известная история – про то, насколько мы ленивы и нелюбопытны.