Интервью: Нина Астафьева
Текст предоставлен в рамках информационного партнерства «Российской газеты» с газетой «Петербургский дневник» (Санкт-Петербург)
В августе был тридцать один год со дня смерти Довлатова. Не стоит ли и нам вслед за нью-йоркцами назвать какую-нибудь улицу в его честь?
Андрей Арьев: Думаю, что переименовывать улицу Рубинштейна никто не разрешит, да и сам писатель тосковал по Щербакову переулку, а не по улице Довлатова. Появился сквер, это замечательно, но на нем и стоит остановиться. Менять наименование улиц – это вообще занятие антикультурное. В Нью-Йорке с безымянными «стритами» легче. К слову, хотя в Нью-Йорке часть улицы в Квинсе, где жил писатель, получила имя Довлатова, это не значит, что всем нью-йоркцам это имя что-то говорит. В большей степени, чем, собственно, читающей по-русски публике, он известен англоговорящему культурному населению, покупающему журнал «Нью-Йоркер», да еще эмигрантам с Брайтон-Бич, которые любят его как его же персонажа. И совсем уж мало симпатий к нему со стороны печатающейся в русских эмигрантских изданиях литературной братии.
Интересно.
Андрей Арьев: Любили его только близкие друзья, знакомые еще по Ленинграду: Иосиф Бродский и другие. Из литераторов, с кем Довлатов познакомился уже в Нью-Йорке, можно назвать лишь единицы, с кем у него сложились дружеские отношения: Петр Вайль, Александр Генис, Вагрич Бахчанян, Гриша Поляк, Наум Сагаловский из Чикаго. Кстати, его литературная известность в Нью-Йорке и после того, как он книга за книгой стал печатать свою прозу по-русски, оставляла желать лучшего: его русские книжки издавались тиражом в 500-700 экземпляров, а в СССР были переправлены единицы. Литераторы настоящего Довлатова просто не знали, но были в курсе, что печатается он в самом престижном американском журнале, его переводят. Отношения складывались, как говорится, неоднозначные, потому что помимо него такой чести в прозаическом разделе «Нью-Йоркера» удостоился из русских писателей только Набоков. Конечно, печатал свои эссе в этом журнале и нобелевский лауреат Иосиф Бродский.
Литераторы – люди самолюбивые, они склонны считать себя ничем не хуже любого из своих современников, но в США им приходилось довольствоваться публикациями в эмигрантских журналах. Это первая причина, вторая – в характере самого Довлатова, который был, так сказать, очень внимателен к мелочам. Цеплялся к каждому неправильно произнесенному слову. Рефреном в его разговорах звучало: «А зачем ты это сказал?» Хотя он был блестящий рассказчик в компаниях, прекрасно говорил и вовлекал в беседу кого угодно, но и помнил все огрехи и неловкости своих собеседников, не стесняясь, на них тут же указывал. Не было ни одного литератора, хоть в Нью-Йорке, хоть в Ленинграде, с которым он никогда бы не поссорился. Правда, потом мирился. Этот талант проявился еще и в его искусстве шаржа: характер персонажа передавался буквально за секунду. Талант художника у Довлатова был всегда, он же и учился в художественной школе вместе с Шемякиным. Эта грань его творчества хорошо показана в фильме «Довлатов».
Где-нибудь на бумаге можно увидеть эти шаржи?
Андрей Арьев: В книге, которую издала его дочь Катерина, «Речь без повода», про газету «Новый американец».
Были писатели, которых действительно незаслуженно обошли, а их талант заслуживал такого же признания?
Андрей Арьев: Да, в Америке, быть может, в том же «Нью-Йоркере» стоило напечатать какие-то вещи Василия Аксенова, которому как раз Бродский преградил дорогу. Или Георгий Владимов, Владимир Войнович… Все-таки они оказались в эмиграции уже сложившимися, получившими на родине заслуженное признание авторами.
Если изучать Довлатова в школе, то с чего стоит начать?
Андрей Арьев: Разумеется, с «Заповедника» как наиболее близкого по тематике и жанру русской литературе. Рассказ «Лишний», который входит в состав «Компромисса». Рассказ «Представление», по которому пиратским образом сняли фильм «Комедия строгого режима».
Семья до сих пор возмущается этим фактом?
Андрей Арьев: Конечно. В Америке создателей фильма за такие шалости просто оставили бы без штанов. Сценарий в 1991 году показали наследникам Довлатова – те не одобрили. Тогда имя Довлатова просто убрали из титров. Вообще-то, идеи «воровать» можно, собственно вся литература состоит из череды таких «плагиатов» – развития схожих с уже бывшими идей и сюжетных мотивов, потому что их не так много, но здесь-то уворован текст во всех подробностях!
Как вам современные фильмы по Довлатову? Те же «Заповедник», «Конец прекрасной эпохи», «Довлатов»?
Андрей Арьев: Смотрел только последний, его снял Алексей Герман-младший. Там все сделано правильно, хотя главный герой внутренне не так уж похож на Довлатова: во-первых, слишком красив, во-вторых, Довлатов никогда в жизни не прошел бы в задумчивости мимо Бродского, читающего стихи… Ну и еще несколько мелочей. Но все равно этот художественный вымысел получился очень симпатичным, и если б я был каким-нибудь аргентинцем, не знакомым с Довлатовым лично, то я получил бы верное представление о жизни молодого дарования в СССР шестидесятых годов. Семье фильм тоже понравился, особенно маленькая Катя.
Все знают Катю, но мало кто слышал о сыне Довлатова Николасе. Говорят, он какой-то «синий воротничок».
Андрей Арьев: Насчет «синих воротничков» не знаю. Сережа безумно его любил, а это расслабляет того, кого любят. Мне Коля очень понравился и совсем маленьким, когда я видел его в 1989 году у Довлатовых в Нью-Йорке, и когда он недавно, первый и единственный раз, приезжал в Россию вместе с мамой и сестрой. Очень милый человек, правда, в отличие от отца, молчаливый, страшно заботился о Лене Довлатовой. Очень меня позабавило его впечатление от нашего города. Ему показалось, что весь он – сплошные дворцы и парки. Его в основном по пригородам возили, по парадной части. Помню, долго прогуливались с ним по царскосельским паркам.
Сейчас недоброжелатели говорят, что русский писатель должен был не уезжать, а испить всю горькую чашу до дна.
Андрей Арьев: Ну да – и сгинуть где-нибудь в лагере. У Довлатова не было выбора: он вынужден был уехать, потому что здесь его не печатали десять лет подряд, притом что рецензии из издательств и журналов приходили сплошь положительные. В среднем они звучали так: «Нравится, напечатать не можем». Это не могло не подрывать самым прямым образом его нервную систему. К самиздату он относился безразлично. Хотел стать именно профессиональным писателем. Довлатов терпел десять лет, прежде чем решился послать рукописи на Запад, чтобы напечатали хотя бы там. Дальнейшее мы знаем. Советским властям это не понравилось, и писателя вынудили уехать. В Америке, кстати, выяснилось, что жанра «повесть» там не существует и, чтобы издать сборник рассказов в хорошем издательстве, нужно быть писателем уровня Хемингуэя или Селинджера либо лауреатом премий, ну или это должна быть скандальная вещь – вроде набоковской «Лолиты».
Как же Довлатов вышел из этого положения?
Андрей Арьев: Ему пришлось рассказы скреплять в единое целое. Например, «Наших» объединять так, чтобы получился эпос одной семьи, вставлять ненужных и не интересных самому автору персонажей вроде дяди Леопольда. «Компромисс» появился в переводе только потому, что там были псевдодокументальные вставки, также составившие единый сюжет. В «Зоне» тоже появилась сквозная интрига. А «Заповедник» на английском так и не вышел. Пришлось ждать четверть века, и только пять лет назад Катерина Довлатова его перевела на английский и издала в Лондоне. Перевод признан, между прочим, блестящим.
Оригинальный материал: «Петербургский дневник»