Текст: Ольга Лапенкова
П. П. Свиньин был выдающимся журналистом, писателем и, как уже было сказано, путешественником: он исколесил практически всю Россию — побывал и на Урале, и на Кавказе, и в Сибири, — «засветился» в большинстве европейских стран, а потом даже добрался до Северной Америки. И всё бы хорошо, если не одна беда: работая над мемуарами, Свиньин постоянно приукрашивал действительность. Так, в одном из его «воспоминаний» можно прочесть, как он, бравый Павел Петрович, спас во время шторма знаменитого генерала Моро — поначалу друга, а потом заклятого врага Наполеона Бонапарта, а затем стал свидетелем того, как легендарного француза смертельно ранили… И, как вы думаете, кто оказался у постели умирающего, чтобы выслушать его последние напутствия? Павел Петрович! История получилась красивая, но не очень правдоподобная; в литературных кругах разгорелся скандал.
Зная о нраве господина Свиньина, Гоголь легко сложил одно с другим — и задумал пьесу о «ложном» ревизоре, который настолько увлекается своими фантазиями, что начинает сам себе верить. Помните эпизод, когда Хлестаков оказывается на приёме в доме у городничего и, выпив несколько бокалов вина, рассказывает, каким почётом его — якобы — окружили в Петербурге? Читатель знает, что на самом деле этот мелкий служащий не представляет из себя ничего особенного, и сам Хлестаков это знает, — но, начиная с невинных прикрас, в конце речи он «рисует» себя чуть ли не главным чиновником столицы:
- Хлестаков. Эх, Петербург! что за жизнь, право! Вы, может быть, думаете, что я только переписываю [то есть переписываю документы от руки. — Прим. О. Л.]; нет, начальник отделения со мной на дружеской ноге. <...> Я только на две минуты захожу в департамент, с тем только, чтобы сказать: «Это вот так, это вот так!» <...>
- Я не люблю церемонии. Напротив, я даже всегда стараюсь проскользнуть [к себе в кабинет] незаметно. Но никак нельзя скрыться, никак нельзя! Только выйду куда-нибудь, уж и говорят: «Вон, говорят, Иван Александрович идёт!» <...>
- У меня дом первый в Петербурге. Так уж и известен: дом Ивана Александровича. <...> На столе, например, арбуз — в семьсот рублей арбуз. Суп в кастрюльке прямо на пароходе приехал из Парижа; откроют крышку — пар, которому подобного нельзя отыскать в природе. Я всякий день на балах. Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я. <...> А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж... ж... ж... Иной раз и министр… <...>
- Один раз я даже управлял департаментом. И странно: директор уехал, — куда уехал, неизвестно. Ну, натурально, пошли толки: как, что, кому занять место? <...> После видят, нечего делать, — ко мне. И в ту же минуту по улицам курьеры, курьеры, курьеры... можете представить себе, тридцать пять тысяч одних курьеров! Каково положение? — я спрашиваю. «Иван Александрович, ступайте департаментом управлять!»
Хлестаков — простой «елистратишка», то есть коллежский регистратор; эта должность находилась на последнем месте в Табели о рангах, то есть в списке дворянских чинов от наиболее престижного к самому низкому. Но нашего героя такое положение не устраивает. Он начинает с вполне безобидной лжи: выдумывает, что начальник отделения — его близкий приятель. Но Хлестакову мало «дружить» с начальником: он хочет себе в товарищи графов, князей, министра иностранных дел! Он мечтает, чтобы на его столе был арбуз — «семьсот рублей арбуз»! (Для сравнения: мелкий чиновник Акакий Акакиевич Башмачкин из повести Гоголя «Шинель» получает 400 рублей в год!)
Обычно люди обманывают, чтобы скрыть какой-то проступок или получить выгоду, — но Хлестаков, строго говоря, не лжёт: он фантазирует. Он нисколько не боится, что его поймают на вранье, — наоборот, он получает огромное удовольствие от своих «сказок», чего нельзя сказать о проворовавшихся чиновниках того самого уездного городка. Эти тоже выдумывают одну ложь за другой — но дрожат от страха, понимая: если чиновник узнает, как всё обстоит на самом деле, и доложит начальству, то и городничий, и все его приятели окажутся в тюрьме. Помните, как градоначальник хватается за голову, когда узнаёт, что в придорожной гостинице уже две недели живёт какой-то чиновник?
- Бобчинский. Чиновник-та, о котором изволили получили нотицию, — ревизор.
- Городничий (в страхе). Что вы, господь с вами! это не он.
- Добчинский. Он! и денег не платит и не едет. Кому же б быть, как не ему? <...>
- Городничий. Господи, помилуй нас, грешных! Где же он там живет?
- Добчинский. В пятом номере, под лестницей. <...>
- Городничий. И давно он здесь?
- Добчинский. А недели две уж. <...>
- Городничий. Две недели! (В сторону.) Батюшки, сватушки! Выносите, святые угодники! В эти две недели высечена унтер-офицерская жена! [Имеется в виду физическое наказание — избиение плетьми; применять такие меры к дворянам и купцам было запрещено. — Прим. О. Л.] Арестантам не выдавали провизии! На улицах кабак, нечистота! Позор! поношенье! (Хватается за голову.)
Впрочем, городничий быстро приходит в себя — и начинает раздавать распоряжения, чтобы скрыть хоть какие-то «огрехи». Он велит срочно вымести улицы; «разметать» старый забор и поставить соломенные ограждения, «чтоб было похоже на планирование»; предупредить мелких служащих, чтобы, если ревизор начнёт задавать им вопросы о житье-бытье, они отвечали, что всем довольны. А ещё городничий напоминает «коллегам» вот о чём:
Да если спросят, отчего не выстроена церковь при богоугодном заведении, на которую год назад была ассигнована сумма, то не позабыть сказать, что начала строиться, но сгорела. Я об этом и рапорт представлял. А то, пожалуй, кто-нибудь, позабывшись, сдуру скажет, что она и не начиналась.
Оказывается, чиновники присвоили деньги, выделенные из бюджета на строительство церкви! И после этого городничий ещё пытается «торговаться» с высшими силами — то есть с самим Богом:
Дай только, боже, чтобы сошло с рук поскорее, а там-то я поставлю уж такую свечу, какой ещё никто не ставил: на каждую бестию купца наложу доставить по три пуда воску. О боже мой, боже мой!
Чиновники ещё не знают, что с рук им ничего не сойдёт. Более того: скоро они начнут гордиться знакомством с таким «важным» чиновником, как Хлестаков...
Театральный разъезд
Несмотря на то, что в году правления Николая I власти чего только не запрещали, поставить «Ревизора» они разрешили — и более того: на премьере пьесы в 1836 году присутствовал и сам император с семьёй, и весь высший свет. Для монарха, кстати, это был не просто «визит для галочки». Государь посчитал постановку в высшей степени полезной — и приказал всем чиновникам из высшего света её посетить. И, кстати, именно на примере «Ревизора» он учил сына, будущего Александра II, разбираться в людях. Вот отрывок из письма, которое Николай I как-то послал цесаревичу, отправившемуся в странствие по России:
- Не одного, а многих увидишь подобных лицам «Ревизора», но остерегись и не показывай при людях, что смешными тебе кажутся, иной смешон по наружности, но зато хорош по другим важнейшим достоинствам...
Однако сам Николай Васильевич своими успехами оказался недоволен. Так уж сложилось, что этот автор всегда ставил перед собой невыполнимые, почти сумасшедшие задачи. Так, он надеялся, что после просмотра «Ревизора» все переосмыслят свою жизнь — и выйдут из театра обновлённые и просветлённые. Гоголь был поражён, что в театральном фойе люди разговаривали о самых обыденных вещах: о «молоденьких актрисах», светских приёмах, модных ресторанах, карточных играх. Разгневанный, он даже написал ещё одну пьесу, на этот раз совсем небольшую: «Театральный разъезд после представления новой комедии». Действующие лица там произносят вот такие реплики:
- Первый comme il faut. Хорошо, если бы полиция не далеко отогнала мою карету. Как зовут эту молоденькую актрису, ты не знаешь?
- Второй comme il faut. Нет, а очень недурна.
- Первый comme il faut. <...> Да, рекомендую: новый ресторан; вчера нам подали свежий зелёный горох (целует концы пальцев) — прелесть!
- <...>
- Светский человек, щеголевато одетый (сходя с лестницы). Плут портной претесно сделал мне панталоны, всё время было страх неловко сидеть. <...>
- Тоже светский человек, поплотнее (говорит с живостью другому). Никогда, никогда, поверь мне, он с тобою не сядет играть [в карты]. Меньше как по полтораста рублей роберт он не играет. Я знаю это хорошо, потому что шурин мой, Пафнутьев, всякий день с ним играет.
- Автор пьесы (про себя). И все ещё никто ни слова о комедии!
Через какое-то время Н. В. Гоголь отредактировал «Ревизора» — и позаботился, чтобы актёры прямо проговаривали мораль. Были добавлены, в частности, такие строки:
- Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждёт нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя.
Однако в переизданиях, которые выходили после смерти Н. В. Гоголя, эти строки не печатались — и это, пожалуй, к лучшему. Вдумчивый читатель и так сделает правильные выводы, а с неграмотного что спрашивать?
Использованные источники
- Е. Селивёрстов. «Правда о русском Мюнхгаузене».
- М. Сарычева. «„Ревизор“: кто подсказал Гоголю сюжет?»