Текст: Михаил Визель
Владимир Шаров, профессиональный историк, находился в особых отношениях со временем. Которое он воспринимал как бы многослойным – словно медленно наползающими друг на друга тектоническими плитами. И поэтому был писателем подчёркнуто, демонстративно несовременным. Современный писатель, можно сказать, принял к исполнению энергичный призыв Бабеля: «Перестаньте скандалить за вашим письменным столом и заикаться на людях. Представьте себе на мгновенье, что вы скандалите на площадях и заикаетесь на бумаге». До заикания на бумаге, слава богу, дело пока что всё-таки обычно не доходит, но скандалить на площадях (и онлайновых площадках) оказывается действительно гораздо эффективнее. Владимир Шаров ярким оратором не был, – но скандалы за письменным столом устраивал первостатейные.
Именно с ним оказался связан уникальный случай в столетней истории респектабельного «Нового мира» – после публикации в 3-4 номерах 1993 года романа «До и во время» уже в майском номере того же самого журнала появилось открытое письмо (!) под кричащим заголовком «Сор из избы», в котором сотрудники редакции Ирина Роднянская и Сергей Костырко высказывали свое несогласие с решением печатать «До и во время», поскольку этот роман «опошляет» и «эротизирует» образы реальных исторических лиц. Мало того: в 12-м номере Ирина Роднянская выступила уже одна с обширной статьёй под названием «Гипсовый ветер: О философской интоксикации в текущей словесности», в которой разносила роман по клочкам.
Да и, положа руку на сердце, было за что. Автор спокойно, не торопясь и не аффектируя, обнажает перед читателем какую-то альтернативную подоплёку русской истории, в которой Лев Николаевич Толстой на несколько десятилетий задерживает развитие собcтвенного брата-близнеца, съев его еще в утробе, Ленин зашифровывает главную тему музыки Скрябина в своей работе «Государство и революция», Сталин оказывается сыном и впоследствии любовником мадам де Сталь – и устраивает репрессии лишь для того, чтобы расправиться с прочими ее любовниками-конкурентами и т.д. и т.п.
Хочется помотать головой и сбросить наваждение, исподволь накативший морок, искусно наведенный хитро-простодушным автором. Уверяющим, что он вовсе не гонялся за скандальностью, а просто хотел персонализировать в Жермене де Сталь роль идей европейского Просвещения в русской революции…
И подобным образом устроены и действуют все девять романов Владимира Шарова – от первого, «След в след: Хроника одного рода в мыслях, комментариях и основных датах» (первая публикация – 1991), до последнего, «Царство Агамемнона», который он успел подержать в руках в 2018 году за несколько недель до смерти... Автор не разбрасывается – он разрабатывает один и тот же круг тем и героев – русская революция как тайная мистерия, сталинизм как магическая практика, сектанты и революционеры как «скрытые имамы» русской истории, и некоторое неочевидные практики, вроде реконструкции третьего тома «Мертвых душ», способные повернуть ее вспять.
И все это – не ради постмодернистского кунштюка. Макс Фрай в свое время заметил(а), что говорить «автор пишет в технике постмодерна» — значит расписываться в непонимании, чтó такое «постмодернизм». Единственное возможное употребление этого термина – «писать, находясь в ситуации постмодерна». Это как раз случай Владимира Шарова.
Но далеко не только
На меня лично наибольшее впечатление произвёл второй роман Владимира Шарова, «Репетиции» (1992). Он построен на том вполне правдоподобном поначалу допущении, что Алексей Михайлович и Никон, возведя в окрестностях Воскресенска Новый Иерусалим, решили населить его евангельскими персонажами – чтобы Иисус, вернувшись, оказался в привычном окружении. Для чего выписали европейского режиссера, который начал репетировать с местными мужиками роли «евреев», «римлян», «апостолов». После падения Никона новоявленных реконструкторов выслали в Сибирь, но они так сжились со своими ролями, что продолжали следовать им и там, передавая из поколения в поколение. Внешне это была обычная деревня, но сами-то про себя они знали, что пашут землю и платят подати не просто так, а в ожидании чуда. И так – вплоть до сталинских времен, когда легионеры без малейшего зазора стали вохровцами, а евреи – зэками. И только здесь порочный замкнутый круг бесконечных репетиций путем огромных жертв и неимоверного напряжения всех сил удалось разорвать. Да удалось ли?
Автор в 1992 году придал роману-притче осторожно-оптимистичный финал. Репетиции кончились, есть шанс начать настоящую жизнь. События последних недель способны поставить под большое сомнение его оптимизм – но не сам принцип бесконечной повторяемости русской истории. «Снова ко мне вернется то что со мною было больше уже не будет», как ворожил-проборматывал другой необыкновенный русский поэт, Алексей Хвостенко.
B анкете, которую прислал мне Дом творчества писателей «Переделкино» в июле 2021 года, по окончании летней переводческой резиденции, был и вопрос о наиболее поразившей меня встрече.
Я честно ответил: с Владимиром Шаровым. Теперь уже не в его писательской квартирке на «Аэропорте» и не на сцене КРЯККа, где я видел его последний раз во плоти, ведя его встречу с читателями в 2015 году, а на тихом Переделкинском кладбище – в виде бронзового изваяния, стремящимся в вечность в кружении с собственным отцом-сказочником, с которым они теперь навеки ровесники. В полном соответствии с шаровской историософией повторяющейся из поколения в поколение многосоставной репетиции некоей сложной мистерии.