Текст: Иван Волосюк*
Заявленная тема этой встречи — попытка аполитичного осмысления поэзии Донбасса. Тема для нашего времени актуальная, потому что поэзия Донбасса, как и вообще всё, что ассоциируется с этим многострадальным регионом, к сожалению, стала объектом, инструментом некоей идеологической работы, прилепилась к чему-то. А поэзия — это явление самостоятельное. Она не может вызываться даже такими драматичными событиями.
Я настаиваю на мысли о том, что не нужно писать стихотворение, которое можно было бы обозначить как пропагандистское. При советской власти мы понимали, что если стихотворение называется «Хлеб», «Колхоз» или «Председатель колхоза», то это обязательно заказной текст. Но дело в том, что находились мастера слова, которые искусно сочетали обязательные элементы, так называемую «тему-паровоз» с поэзией или даже писали на заданную тему. Но поскольку были гениями, титанами художественного слова, то они эту задачу пропаганды делали, не занимаясь имитацией, не создавая видимость художественного слова. К сожалению, у нас титанов или нет совсем, или немного. Мы — пигмеи, стоящие на плечах титанов. И у нас получается обычно только нечто имитационное.
Тем не менее, созданное как чисто идеологический продукт, как некая агитка, стихотворение тоже имеет шанс стать искусством. По какой причине? К сожалению, авторы этого не осознают. Оно может стать искусством в том случае, если перестанет осознаваться как объект своего изначального предназначения. Вот всем известный факт: скульптура Венеры Милосской и все ей подобные изначально были раскрашены яркими цветами и были частью религиозного обряда, некого культа. Они выполняли совершенно иную функцию, едва ли полностью завязанную на эстетике. Но эта краска с них слетела, и мы воспринимаем их как объекты чисто эстетические. Мы отделили их от мифологического сознания античного человека, все полностью отшелушили, и осталась одна красота.
Все наши художники-авангардисты ваяли советское искусство, пока оно было внутри социализма. Но когда советская власть разрушилась как некая совокупность государственных институтов, советское искусство стало восприниматься иначе. Почему такую немыслимую популярность имеет советский плакат, советская эстетика? Мы даже продажу дубленок рекламируем плакатом в стилистике рекламы Маяковского, если не «Родина-мать зовет!». То есть это должно восприниматься вне пропаганды. И получается, те стихи, которые я на протяжении этого текущего года и вообще за последние несколько лет подвергаю жесткой критике, на самом деле тоже могут со временем пройти «отшелушение» и будут восприниматься совершенно естественно... Их идеологическая составляющая отлетит в сторону. Но авторы должны помнить, что они сами полностью сотрутся.
Для этого есть телеканалы, для этого есть телеграм-каналы, для этого есть видео на каком-нибудь Рутубе.
К чему я это все говорю? Проблема в том, что мы наблюдаем возникновение так называемой «поэзии Донбасса». Людей, называющих себя поэтами Донбасса. «Поэты Донбасса» – это в данном случае не географическое понятие, скорее квазигеографическое, поскольку данные авторы — я это выяснял, в том числе вступая с ними в переписку, готовя журналистские статьи, — они в Донецке никогда не были либо находились там когда-то давно и что-то помнят краем глаза. Но, тем не менее, они создают произведения «донецкой тематики». Удивительно, что они называют себя (я привожу сейчас цитату, а не высказываю мнение) «военными поэтами». Притом что ключевое прилагательное, которым образовано это словосочетание, является не рекомендованной конструкцией для описания происходящего на Украине, но, тем не менее, они себя так называют.
Есть поэт Дмитрий Мельников, с которым я переписывался. У него есть стихотворение, завоевавшее чрезвычайную популярность в социальных сетях. Десятки тысяч перепостов, достаточно массовый восторг. Стихотворение посвящено городам бывшей Донецкой области. Я задал Дмитрию Мельнику два естественных вопроса: «скажите, пожалуйста, вы когда-нибудь были в Донбассе? Вы когда-нибудь видели Азовское море?» – «Нет». «Вы когда-нибудь в Мариуполе были?» – «Нет». Тем не менее – есть текст, я даже готов стихотворение процитировать.
Дмитрий Мельников «Напиши мне потом»
- Напиши мне потом, как живому, письмо,
- но про счастье пиши, не про горе.
- Напиши мне о том, что ты видишь в окно
- бесконечное синее море,
- что по морю по синему лодка плывет
- серебристым уловом богата,
- что над ним распростерся космический флот –
- снежно-белая русская вата.
- Я ломал это время руками, как сталь,
- целовал его в черные губы,
- напиши про любовь, не пиши про печаль,
- напиши, что я взял Мариуполь.
- Напиши — я тебя никому не отдам,
- милый мой, мы увидимся вскоре.
- Я не умер, я сплю, и к моим сапогам
- подступает Азовское море.
Мне возражали на мои, так сказать, придирки по поводу того, что это получается в некотором смысле портрет по фото, который практикуют на бульваре художники, оказывая эту услугу за 200 рублей. Можно провести аналогию: я сейчас в Новосибирске. Я могу отправиться отсюда в Монголию, побывать в пустыне, и если уж я побывал в пустыне, напишу стихотворение, в котором перечислю такие реалии, как караван, бегающая по барханам ящерица и верблюд. Кто-то, видимо, посчитает его слишком очевидным. Если я здесь, в Новосибирске, пробыв на протяжении трех суток, напишу стихотворение, где будет рифмоваться «тайга» и «куда человека не ступала нога», то едва ли вы посчитаете, что я совершил ценный художественный акт. Тем не менее, Дмитрий Мельников построил свой текст вокруг слова «сталь», и это легко расшифровывается. Главный завод в Мариуполе – и теперь это будут знать десятки миллионов людей – «Азовсталь». Если мы отшелушим эти географические реалии, то есть уберем эту мариупольскую канву событий, то остается образ сапог военного, которые моются в море. Это, естественно, отсылка к Жириновскому, который обещал в Индийском океане омыть сапоги русского солдата. И остается женщина, которая ждет своего возлюбленного с войны, что в принципе является референцией к «Жди меня, и я вернусь». Только с той огромной разницей, что «Жди меня, и я вернусь» – это стихотворение человека, который сам находится на фронте, и его ждут, и он вернется, а не человека, который занимается имитацией.
Открываем книжку Вадима Кожинова. Она существует под разными названиями, я читал ее под названием «Как пишут стихи». Автор говорит о том, что поэзия — это что-то типа внутреннего самоощущения, состояния естественного человека. И написание стихотворений является лишь чисто внешним проявлением. То есть это как то, что девочка является девочкой не потому, что она носит юбку. Это внешнее проявление ее сути, а не наоборот. И вот, пишет Кожинов, очень многие люди, пишущие внешне яркие стихи, подчас даже имеющие шумный успех, действительно не являются поэтами, их правильнее назвать стихотворцами.
Такие имитаторы, напрягая мускулатуру, поднимают окрашенную под металл деревянную штангу, вызывая овации зала. И только опытный глаз может обнаружить обман. Видимо, я считаю себя человеком с таким опытным глазом и пытаюсь в данном случае разоблачать определенный подлог и обман.
Можно сказать, что это не имеет смысла. Я это отлично понимаю, – если вспомнить исходный тезис о раскрашенных статуях. Но дело в том, что бывают абсолютно четкие случаи, когда люди могут писать о том, чего они не видят, и вживаться в некую реальность. Естественно, можно написать о половцах, живя в ХХ веке. Понятно, что никаких «стоп-тем» вообще для поэзии нет. Видимо, здесь вопрос в том, ктò за это берется и насколько мощно это осуществляет. Допустим, Осип Мандельштам написал «Уведи меня в ночь, где течет Енисей». Насколько я понимаю, к тому моменту он не видел Енисея, но этот Енисей ему предстоял. То есть это была такая мука, как идешь удалять зуб. Ты знаешь, что тебе будут тянуть зуб и это будет больно. Это что-то тобой ожидаемое. Или почему поэты, в частности, я, так зациклены на смерти? Потому что это нечто ожидаемое, то событие, которое с нами неизбежно произойдет. То есть это тот ужас и страх, который с какой-то целью ты пытаешься артикулировать. Дмитрию Мельникову, насколько я понимаю, Мариуполь не предстоит. Хотя московский поэт Игорь Панин, насколько я знаю, насколько я вижу его в военной форме, побывал в зоне проведения спецоперации. Это та форма участия или сочувствия, та форма активной деятельности по отношению к Донбассу, которая возможна.
Мы выяснили по поводу Енисея. И я сразу вспомнил о Высоцком как о человеке, который воображал различные профессии. Давайте обратим внимание на стихотворение, ставшее песней, где речь идет о летчике-истребителе. Помните? «Я – Як-истребитель, мотор мой ревет, небо – моя обитель…» То есть, понимая, что некорректно брать на себя образ участника Великой Отечественной войны, Высоцкий ведет повествование от лица самолета. Это делается не просто так. Он понимает отлично, что тот ужас, который несет за собой ВОВ, не позволяет нам брать на себя эту роль. А то, что Высоцкий так активно воплощал своих персонажей, это еще и от того, что он все-таки актер. И в данном случае на него наложила отпечаток его профессиональная деятельность. То есть это все-таки, мне кажется, исключительный случай.
Понятно, что любое утверждение можно опровергнуть и вступить в активную полемику.
События, известные как «русская весна», берем понятие в кавычки, произошли с марта, с февраля по май 2014 года. Первые сборники, посвященные этим событиям, вышли уже летом. Осенью уже в Москве было несколько книг. Причем некоторые сборники составлялись по принципу «просто донецкие поэты». То есть поэт жил в Донецке и в 2010-м или 2005 году написал стихотворение, и это стихотворение было опубликовано. А потом это начались сборники именно концептуальные. То есть это были стихи о том, как Украина обстреливает Донецк, а мужественные жители не сдаются, сидят по подвалам и страдают. Если выжать это все, получалось вот это. Эти тексты появились на удивление быстро. Прошло буквально несколько недель. При этом их скорое создание повлияло, к сожалению, на качество. Я люблю цитировать стихотворение Бродского «Освоение космоса». Время нам позволяет, поэтому я прочитаю.
- Чердачное окно отворено.
- Я выглянул в чердачное окно.
- Мне подоконник врезался в живот.
- Под облаками кувыркался голубь.
- Над облаками синий небосвод
- не потолок напоминал, а прорубь.
- Светило солнце. Пахло резедой.
- Наш флюгер верещал, как козодой.
- Дом тень свою отбрасывал. Забор
- не тень свою отбрасывал, а зебру,
- что несколько уродовало двор.
- Поодаль гумна оседали в землю.
- Сосед-петух над клушей мельтешил.
- А наш петух тоску свою глушил,
- такое видя, в сильных кукареках.
- Я сухо этой драмой пренебрег,
- включил приемник «Родина» и лег.
- И этот Вавилон на батарейках
- донес, что в космос взвился человек.
- А я лежал, не поднимая век,
- и размышлял о мире многоликом.
- Я рассуждал: зевай иль примечай,
- но все равно о малом и великом
- мы, если узнаём, то невзначай.
Как вы поняли, это стихотворение посвящено полету Гагарина в космос. Полет Гагарина в космос здесь не назван ни одним ключевым словом. Нет слова «ракета». Есть слово «человек», но не нет слов «герой», «космонавт», «скафандр», «Циолковский». Ничего этого не названо. Тем не менее, мы его отлично понимаем. И фоном для этого повествования является не буквальный рассказ «вот как было». Вот они, допустим, налили топливо, оно вспыхнуло, и ракета улетела в космос. Этой констатации самоочевидного, что я и так знаю, здесь нет. Мало того, данное стихотворение написано в 1966 году, то есть такое пустячное событие, как прослушивание по радио новости о полете Гагарина, осмыслять Бродскому понадобилось пять лет. В то время как «поэзия Донбасса» возникла буквально в момент, когда это событие происходило. Это не онлайн. В конце концов, если вы хотите выступить хроникером, то я знаю об одном мальчике, который в момент, когда начались бои за донецкий аэропорт, катил катушку с кабелем, чтобы вести трансляцию. Вокруг летели снаряды, а он полз на четвереньках и несколько километров тащил эту катушку, чтобы не прерывался сигнал. Вот это про форму воздействия. Я уже говорил, что если вы считаете, что это такая боль, такая важная тема, то ее не обязательно рифмовать, это можно сделать по-другому.
Все знают, что такое «лепестки». Это противогражданские мины, которые сбрасываются на Донецк, очень опасны тем, что они маленькие, везде залетают, везде залипают, и если их взять в руки, то они взрываются, нанося точечный ущерб человеку. Если проедет танк, он не заметит. Если проедет джип военный, он не заметит. Если будет идти бабушка с сумкой, как это было на бульваре Пушкина, она даже может мину эту положить в сумку, понести на работу.
Но когда эти «лепестки» возникли, как только эта тема пошла по телевизору, в социальных сетях буквально через 6-10 часов появились два стихотворения. Одно написал Дмитрий Артис, замечательный поэт и переводчик. Во всех текстах, кроме этого:
- Девочка,
- исполненная зла,
- цветик-семицветик
- сорвала,
- и бросая
- к небу лепесточки,
- говорила: «Это лишь
- цветочки…»
- Сказка – ложь,
- известно наперед,
- в жизни всё идёт
- наоборот.
- Целый день
- в испуганном Донецке
- всхлипывает улица
- по-детски.
- Крыльями
- отбросив костыли,
- мальчик оторвался
- от земли.
- Под собой
- не чувствуя дорогу,
- стал теперь намного
- ближе к Богу,
- потому что
- снова на восток
- прилетел сегодня
- лепесток.
Второе стихотворение написал поэт Игорь Караулов. Фигура достаточно известная. Сказать, что это автор, не прошедший взросления, становления? Нет, это абсолютно состоявшийся поэт. Тем не менее, он пишет 31 июля — можете посмотреть по хронологии, когда впервые про лепестки мы услышали в новостях — следующее:
- Эти одуванчики, эти лепестки
- всячески начитаны, сказочно тонки.
- Шелестят по клубам, по библиотекам,
- полные сочувствия нравственным калекам.
- Тексты декламируют, говорят об этике,
- украинским воинам делают минетики.
- Плачутся: куда нам деться от стыда-то!
- Радуются смерти русского солдата.
- Лепесточки нежные, хрупкие снежинки
- модную повестку шпарят без запинки.
- Чешут свои травмы и тасуют гендеры,
- в денежных вопросах ловкие, как Бендеры.
- Лепестки усеяли русскую тропу.
- Не посмотришь под ноги — оторвёт стопу.
- Как бы их повымести с нашего пути?
- Как бы наших детушек от беды спасти?
Знаете, в русской литературе я последний раз слышал слово «детушек» у Чуковского. Но это стихотворение Караулова написано не в постмодернистском пародийном стиле. Это, мне кажется, буквально человек так художественную задачу перед собой ставил и так ее реализовал.
Но, поверьте, вот тот ужас, который испытывают эти люди… В данном случае это не выражение им сочувствия и какой-то чисто человеческой гуманистической поддержки, это звучит как издевательство. Если мать ребенка, которому оторвало стопу, вот это прочтет, она почувствует, что это… я не знаю, это то же самое, что начать анекдоты травить на поминках. Такое у меня ощущение.
И получается, что у нас есть стихи поэтов, не бывавших в Мариуполе, о том, как они (?) его взяли. Притом что, когда это произошло, есть огромное количество жертв, реально умерших, погибших жителей этого города, погибших тех, кто вел наступательную операцию. То есть мы говорим о смерти, о пролившейся крови, о разрушенном городе. Тем не менее, мы вот с такой легкостью это делаем.
*Иван Волосюк – корреспондент отдела литературы и искусства газеты «Московский Комсомолец». Филолог по образованию, выпускник Донецкого национального университета. Член Союза российских писателей, поэт, критик, постоянный автор «толстых» литературных журналов. Стихи переводились на итальянский, болгарский, сербский и румынский языки