Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Время агитпоездов
Кажется, что этот утонченный человек всю жизнь витал в пространстве богемы. Но жизнь Арбузова начиналась драматично и прозаично. Он остался сиротой в одиннадцать лет. Был почти беспризорником и угодил в колонию трудновоспитуемых. Он почти не приоткрывал этот опыт в пьесах. Да и продлилось пребывание на казенной койке недолго. Вскоре Арбузов оказался в Ленинграде, в доме приютившей его тетки. Но уже в 14 он стал статистом в Мариинском театре, занимался балетом и, скорее всего, уже мечтал о своем театре. Повзрослел он рано – как и положено донкихотам послереволюционного поколения. Это есть и в арбузовских пьесах: он всерьез относился к совсем молодым людям, не понимал затяжного инфантилизма, хотя сопереживал всем.
Сам он в юности не сомневался, что можно сдвигать горы и создавать новое. В нем поселился самый настоящий комсомольский задор. Вместе с молодыми друзьями он создал Цех экспериментальной драмы, колесил по России в агитвагонах, а потом, в Москве, собрал студию, которую называли Арбузовской. Вместе студийцы написали пьесу «Город за заре». Главным в этой бригаде был, конечно, Арбузов. Ведь в 1939 году он написал «Таню», пьесу, которая помогла найти себя стольким актрисам и режиссерам. Там, на фоне привычной для того времени «героики дня», действовали живые люди, неидеальные, не всегда счастливые, но с внутренним светом. Образы без котурнов, почти живые – это во все времена редкость.
В 1941-м студия стала фронтовым театром. Предвоенное время казалось ему потом утраченным раем. Это была тоска по молодости, когда даже иллюзии прекрасны. Когда он влюблялся, начинал с нуля, когда стал одним из первых рьяных болельщиков футбольного «Спартака» (эта страсть как раз осталась на всю жизнь).
В самые черные дни войны он, вместе с Александром Гладковым, написал пьесу «Бессмертный». Конечно, про фронт, про сражения. Нет, она явно сложена не на скорую руку, там есть неожиданные повороты, не только захватывающие, но и изящно прописанные. История про комсомольцев-партизан, которые, погибая, спасают самого достойного из них. Он остается Бессмертным.
Говорят, что пьесу «Европейская история» (в арбузовском репертуаре ее можно считать случайной) сам Сталин читал незадолго до смерти. Штрих интересный, хотя – как политический драматург Арбузов не состоялся, поскольку не хотел для себя такой судьбы.
«Так и сяк»
Он мог так и остаться в истории советского искусства смелым, поэтичным, необычным автором «комсомольской темы». Но сумел совершить поворот к тому театру, который долго рождался в его мечтах и метаниях. Там ощущалось больше поэзии и на первый взгляд куда больше авторского эгоизма. Но Арбузову удавалось всё покрыть сочувствием к людям. Это он тоже заимствовал у поэзии. И отчасти – у Чехова, который, впрочем, часто бывал и неумолимым. Когда-то сентименталисты раскололи классицизм, открыли в литературе повседневность, безделки и душу, а не только гром победы и дух мироздания. Примерно то же самое в величественном послевоенном советском искусстве сотворил Арбузов.
Новый Арбузов начался после тяжелой операции в Склифосовского. Там ему привиделась пьеса о человеке, который «так и сяк прожил лучшую часть своей жизни». Именно тогда к нему пришел замысел пьесы «Годы странствий» – по мнению многих, это лучшая работа Арбузова. Непривычная, неудобная. Не самая популярная в наше время. Но там появился необычный герой – Александр Ведерников. Трудно представить, что эта пьеса написана в 1950 году, когда властвовал приукрашенный, парадный стиль. Арбузов кое-что взял от него. Если угодно, пресловутую бесконфликтность. Он не любил борьбу с пороками до последнего вздоха, скорее всего, считал ее чем-то выспренним. У него человек имеет право на ошибку. Имеет право быть неидеальным. Как Ведерников. Он и фронтовик, и талантливый врач, и эгоист, и лицемер, но при этом способен и на сочувствие. А самое главное – к финалу он не превращается в ходячую истину, чего, может быть, ожидает публика. Нет, Ведерников по-прежнему бывает глуховат к самым искренним порывам тех, кто его любит. Может и растоптать ненароком. Но и этими штампами его не исчерпать… Люди вправе грешить. Иногда это прекрасно. Не отступать от правил – значит, опреснять жизнь. Это посыл многих страниц Арбузова. Они притягивают, потому что мы видим в таких людях себя, а драматург никому не выносит приговора. С тех пор и стал писать о людях, похожих на себя самого, при этом не приукрашивая своих достоинств. Эти пьесы напоминали лирические исповеди. Но – в меру. Он все-таки знал о законах театра и не забывал о них. Иногда его пьесы оборачивались идиллиями. Но каждая идиллия горчит. Иначе история наскучила бы и автору, и нам, и не вышло бы самого главного – сочувствия.
Ему уже не требовалась «артель». Арбузов, царственно вращаясь в театральных кругах, за письменным столом стал одиночкой – что, конечно, вполне естественно для драматурга. У него случались ученики, но, кажется, мэтр мог обойтись и без них.
А потом был «Мой бедный Марат», еще одна безусловная удача. Пьеса на троих, самая минорная вещица Арбузова, в которой столько оттенков любви, зависти, силы, слабости, что ставить ее будут всегда. Война, блокада, послевоенные судьбы – все это тоже там проведено, тонко, без нажима. И арбузовский «Марат» заинтересовал режиссеров и зрителей в десятках стран. Удивительно, но заслуженно. Его даже в Пакистане ставили – трудно представить, как же они Арбузова трактовали.
«Перед моим взором прошли столетия»
Он не вписывался ни в одну плеяду. Оставался в стороне от тенденций. В мире советской культуры Арбузов выделялся лица необщим выраженьем. Настоящий свободный художник. От сорочки до интонаций. Небожитель! Несколько рассеянный, увлеченный чем-то своим, а не «повесткой дня». И это было – по большей части – неподдельное, не напускное. И в то же время – без «фиги в кармане», поскольку идеалы комсомольской юности для Арбузова не обесценились. Он редко стремился быть злободневным, хотя драматурги редко избегают этого соблазна. Но среди его героев почти всегда густой тенью присутствует историческое время, они растворены в нем, а мы замечаем его метаморфозы.
Он всё чаще писал о необычных людях, об эксцентриках и чудаках. Особенно с годами, когда Арбузов стал свободнее в выборе мотивов. Его мало интересовали слишком перетасованные темы тогдашней драматургии вроде «борьбы с мещанством» или конфликта прогрессивного главного инженера с консервативным директором (и наоборот). Мало интересовало торжество справедливости и правды. Куда интереснее открытые финалы, когда всё непонятно – как в жизни, если приглядываться к ней внимательно. И чем дальше уходил от конъюнктуры (а она во все времена сильна – уж поверьте, и в наши!), тем преданнее его любила своя публика. Ему многое можно было простить – за то, что в этих пьесах сквозил собственный арбузовский стиль. Например, высокопарность многих диалогов, схожесть характеров, в которых можно угадывать второе я автора. Другим бы этого не простили, а у Арбузова получалось обаятельно и даже мудро. Многие пьесы он сочинял, как слагают поэмы. А что еще нужно драматургу?
Так он и прожил свои десять жизней – никак не меньше. Тут можно вспомнить монолог одного из его героев – кукольника Фёдора Балясникова из «Сказок старого Арбата»: «Иногда мне кажется, что перед моим взором прошли столетия. Я видел, как по Невскому в карете ехал Николай Второй. Влезши на дерево Александровского сада, я с восторгом наблюдал взятие Зимнего дворца. Я был актером у Мейерхольда, дружил с молодыми Кукрыниксами, меня чуть не избил Всеволод Вишневский, а Володя Маяковский сломал кий, играя со мной на бильярде… Я побывал на Турксибе, Магнитке, Днепрострое! Я кончил Вхутемас, писал плакаты, лозунги, а мои первые куклы вызвали восторг самого Луначарского!.. "Сатирические куклы Балясникова - это фантастично", - писали перед войной парижские газеты… В конце концов, в мае сорок пятого, контуженый и оглохший, я вошел в Берлин и, будучи к тому же больным ангиной, совершенно обессиленный, упал в обморок при виде Бранденбургских ворот!.. Далее, я несколько раз был неудачно женат, беседовал в Ватикане с римским папой, неоднократно приходил в отчаяние, и долгие годы не мог забыть рекордсменку по прыжкам в высоту». Когда Арбузов это писал, ему только исполнилось 60. А он как будто два века прожил. Такие времена ему достались, а в иные Арбузов бы и не появился.
Монолог, конечно, лихой. Были же такие люди, действовали. Умели существовать в истории. Больше в воображении, но отчасти и в реальности. Их жизни пробегали к финишу быстро, но не бессмысленно. У Арбузова всё было иначе, но столь же калейдоскопично.
Арбузов замечательно показывал бытовые детали – по-чеховски. Знал цену реплике, одной-единственной реплике, которая может перевернуть спектакль и раскрыть человека. В «Старомодной комедии» это короткая фраза героя: «Не троньте», когда героиня подняла с могильного постамента цветы (там они каждый день – новые, живые!). Только в эту секунду мы узнали, что это могила его жены, майора медицинской службы, что он живёт и служит в санатории сторожем при этой могиле… Раскрыта тайна. О Чехове он говорил: «Для меня это самый близкий человек на свете, он и все его пьесы». Пожалуй, он стал единственным его талантливым учеником в мире театра. Воздушные диалоги, замечательные чудаки – это во многом из Чехова. Но кое-что Арбузов к чеховской коллекции добавил. Стайку героинь, женщин, которые, как чудо, появляются в жизни героя, а потом могут неожиданно исчезнуть, раствориться, превратиться из горлицы в лебедь или наоборот. Наверное, для актрис это было счастьем – играть волшебниц. А драматург смотрел на них взглядом восторженного (а иногда и ироничного) кавалера.
По нынешним меркам, Арбузов рано почувствовал себя пожившим человеком и много лет подводил итоги – то с ностальгией, то с самоиронией, то «с отвращением читая жизнь мою». Но чаще с ностальгией. Ниспровергать он не умел. И, вопреки традициям советской литературы, чурался патентованных отрицательных героев. Ведь у каждого своя беда и своя правда. И нет окончательных ответов. Как мы устали от окончательных, категоричных ответов – за века.
«С годами делается все понятней, и так ясно вдруг видишь — все пустое, и только дело, только работа имеют истинную цену. А все твои безумства, то, что сжигает тебя, — любовь, страсти... все это так недостоверно, преувеличенно... да и существует ли наяву?» Это позднее признание человека, который не только писал, но и жил насыщенно.
Безусловно, он чувствовал себя патриархом – не без иронии, конечно. Его пьес ждали, на него поглядывали с восхищением. Регалий у Арбузова было немного. Одна Государственная премия на закате дней, когда казалось, что таких премий у него «полный бант». Несколько орденов, не высших, которыми награждали к юбилеям всех или почти всех заметных членов Союза писателей. Но за ним стояло нечто более важное – легенда. театральная, литературная. Даже когда его новые пьесы кого-то разочаровывали, он оставался Арбузовым. Он и сегодня загадочен и притягателен, хотя имя его звучит нечасто.
А ставить его и пересматривать будут еще долго. Ведь он умел главное – добраться до сердца, давать надежду. Она необходима всегда.