Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
- «Матросский полк, прошедший свой путь до конца,
- обращается к вам – к потомству».
Сколько ему было, когда он попал на фронт Первой мировой? Лет четырнадцать. Вишневский убегал на войну дважды. Его возвращали, но в конце концов гимназист прибился к армии.
Оборонный писатель
Он сражался в Первой Конной у Буденного, был разведчиком во врангелевском тылу, в Крыму, на Украине раскрыл заговор «Всероссийского национального центра». Сражался и побеждал. Служил во флотской разведке. По праву считался одним из лучших пропагандистов, много писал. Из фронтовых записей вышла его первая книга, сборник рассказов «За власть советов», вышедший в 1924 году.
В богемной среде Вишневский выглядел слоном в посудной лавке: оставался командиром Красной армии, шумным, категоричным. У него имелась кое-какая власть: мало у кого из писателей были столь впечатляющие заслуги перед партией. Литераторы побаивались Вишневского. Он не был прямолинеен. То бил по Булгакову, то выручал Пастернака. Действовал не по стереотипам, а по душе. В конце концов, стал прототипом отвратительного литератора Мстислава Лавровича в булгаковском романе «Мастер и Маргарита». Спорил с Бабелем, написал пьесу «Первая Конная», которая принесла ему славу. Настоящая баталистика! Вишневского ставили лучшие режиссеры того времени, начиная с Мейерхольда.
Он стал главным «оборонным» писателем. Долгое время оставался единственным видным советским литератором с орденом Боевого Красного Знамени на мундире. Ему было чем гордиться, вспоминая о своем военном прошлом. Не все пьесы, рассказы и романы Вишневского гладко проходили через цензурное сито. Ведь он писал не о размножении муравьев, а в основном о Гражданской войне. Писал, вне сомнений, со стороны красных, но острых углов не смягчал. Такова и его гениальная «Оптимистическая трагедия». Он рассказал о женщине, имя которой – Комиссар. За ней угадывалась Лариса Рейснер.
Оптимистическая
Пьеса начинается странно, высокопарно:
«Рев, подавляющий мощью и скорбью дочеловеческие всплески вод, рождающих первую тварь. И первые стремительные взрывы могучего восторга от прихода жизни, восторга, теснящего дыхание и обжигающего. И первое оцепенение перед первой смертью. История, текущая, как Стикс. Испарение всех тел. Шум человеческих тысячелетий. Тоскливый вопль „зачем“. Неистовые искания ответов». Такую стилистику или сразу отвергаешь, или принимаешь без оговорок.
Безусловно, Вишневский знал символистов, читал и смотрел Леонида Андреева. Да и Горький здесь пригодился. Моряк создал действо, не уступающее по значению ни «Жизни человека», ни «На дне».
Драматург решил показать величие революции через борьбу с анархистами – прежде всего, за сердца матросов. Не боялся кровавых картин. Он не вывел очевидных врагов – белогвардейцев. Важнее и страшнее была «внутривидовая» борьба среди революционеров. Вишневский показал, как это страшно и неимоверно трудно – перетягивать на сторону правды обманутых, иссеченных сифилисом, одичавших морских волков. Пьеса не состоялась бы и без юмора, без афористических фраз. Матрос Вайнонен выдал, пожалуй, самое емкое определение новой общественной формации: «Хорошо — это когда всем будет хорошо. Социализм». Ну а забористые реплики Комиссара, Сиплого, Вожака вошли даже в уличный хулиганский обиход, не только в читательский.
Вожак анархистов – давний враг монархии. Пожалуй, его самое очевидное прегрешение – расстрел пленных белых офицеров, которых Вишневский – их враг – показал с симпатией. Это парадокс, но для тех, кто знал Гражданскую войну не по учебникам – вполне естественный. Так и шла борьба за умы, переходящая в бои. Впервые этой действо сыграли в Киеве, с Любовью Добржанской в главной роли.
В декабре 1933 года состоялась премьера окончательной версии трагедии – в Камерном театре, в постановке Александра Таирова. Комиссар – Алиса Коонен. Алексей – Михаил Жаров. На сцене – конфликт шекспировской силы. И гора трупов, совсем как у сэра Уильяма. И это – про недавнее прошлое. После событий, о которых повел речь Вишневский, прошло меньше полутора десятилетий. Представьте, это как сегодня написать эпос о 2012 годе. Можете такое представить? А у Вишневского получилось. Без котурнов. А если котурны в пьесе появляются – они уместны и даже необходимы. Это действительно трагедия потому, что весь тонус действия находится на грани максимального кипения.
Пьесу приняли не все. Например, Горькому, который похваливал «Первую конную», на этот раз не хватило оптимизма. Для Вишневского он состоял в том, что мы заведомо знаем о стратегической победе красных… Но трудно было примириться с гибелью героев – советских нибелунгов. Не исключено, что братья-писатели ревновали к славе драматурга, которого считали наполовину дилетантом.
«В пьесе нет покоя, нет обыденного состояния людей; здесь бушуют и плавятся человеческие страсти, страсти отдельных людей и масс, брошенных в водоворот, порожденный социальными сдвигами Великого Октября.
Здесь совершается трагическое шествие отряда, в дальнейшем матросского полка, к смерти. Здесь гибнет комиссар полка — смертью героической, смертью трагической.
Но все-таки эта трагедия оптимистическая, потому что смерть не является завершением всего круга изображенных в пьесе явлений. Явления и события, доходя до своей предельной точки, опрокидывают смерть и утверждают жизнь, ее силу, ее обновляющее и организующее начало; в этом оптимизм данной трагедии, трагедии оптимистической.
Мы имеем здесь двойной катарсис», — рассуждал Таиров.
Режиссер не ошибся, а скептики не поняли Вишневского. Ему удалось создать революционный эпос на уровне песни о Нибелунгах. По темпераменту, по трагизму, по взбаламученной в сердцах диковатых анархистов вере в Октябрь. Мы и сегодня узнаем себя в этих вольных матросах. А разве нам неясна философская реплика Алексея? «И во сне держимся за своё барахло: моя гармонь... мои портянки... моя жена... моя вобла!.. Моё! вот на этой штучке не споткнуться бы!..» Как это правдиво.
И вот уже критики хвалили пьесу за суровый романтизм. За то, что павшие матросы у него – не только жертвы, но и творцы истории, победители. Если не верить в это, получается, что все напрасно.
Он был сродни Маяковскому и Эйзенштейну – по таланту, по умению мыслить образно и смело и воспевать революцию, как новый образ мыслей, как лабораторию по созданию совершенного человека, человека коммунистического. Для потомственного дворянина такой выбор, сделанный в огне Гражданской войны, не мог быть неискренним. Он умел рассказать о настоящих героях. А по его военным дневникам можно судить о том, как Вишневский преодолевал сомнения, не теряя веры в наш народ даже в пору поражений.
Памятник военкору
Вишневский написал несколько увесистых томов. Пьесы, киносценарии, романы, один из которых – «Война» – остался незавершенным. Очерки о героях революции, о моряках, многочисленные статьи, военные корреспонденции, дневниковые записи. В его наследии, конечно, выделяется «Оптимистическая трагедия». Классическим стал и кинофильм «Мы из Кронштадта», одна из лучших картин 1930-х. В этих вещицах – стиль Вишневского, громогласный и впечатляющий, его ни с кем не перепутать. Но не менее ценны его дневники военных лет. Свидетельство о блокаде, о сомнениях коммуниста, командира, писателя, который болел за страну. В осажденном Ленинграде он был лидером литературной дружины, ездил с завода на завод, от моряков к артиллеристам. Выступал, загорался, никому не показывал, что у него иссякают силы, что руки дрожат от голода, что сердце болит, потому что немцы рвутся к Волге, к Баку и он понимает, что судьба страны висит на волоске. Никто не должен был этого видеть. Каким-то чудом он остался жив в той войне. И дошел до Берлина. Присутствовал на переговорах генерала Кребса – коменданта Берлина – с Василием Ивановичем Чуйковым. Чуйков – истинно «вишневский» герой. Оба прошли Гражданскую войну – с ранениями на теле и в душе. Вишневский знал цену победителям, лучше других понимал, что такое подвиг, самоотверженность. В берлинских записях Вишневского – они давно опубликованы – говорит сама история. Когда кто-то ему сказал, что надо будет после победы поставить памятник военкору, Вишневский ответил: «Нет, не надо ставить нам памятников. Воинам их надо сооружать. Всю землю, политую кровью, отдать под памятники. Страницы газет и книг… Не дай бог, если мы после войны начнем расписывать свои собственные подвиги…»
А 9 мая 1945 года он писал: «Даже кондуктор в трамвае не берёт денег с военных: «Я сама плачу за вас». На улицах много офицеров и солдат — уцелели, дожили! Прохожие останавливают их, обнимают, целуют… А как ликует нынче вся страна! Москва красивая, чистая! Как не похожа она на Берлин, который мне упорно видится в тяжёлых снах. 10 часов вечера. Салют Победы! На Красной площади гул праздничной толпы… Музыка, танцы… Вспыхивают песни… На площадь вливаются всё новые и новые массы счастливых людей. Лиловато-голубые прожекторы бьют в небо… Тридцать залпов из тысячи орудий! Дождь ракет! Вот она, наша Победа!» Это великая судьба – стать голосом Победы. Он был капитаном 1-го ранга, а по литературному ранжиру и по роли в пропаганде – генералом. Но навсегда остался матросским командиром. Для него это важнее.
Невыполнимые условия
После блокады, после войны прежнего энергичного Вишневского друзья и недруги не увидели. Он получал строгие предписания от эскулапов:
«1) раз в 2–3 месяца лежать по 10 дней, выключаясь полностью из работы...
2) перейти на диету. Раз в день варёное мясо или рыба. Вегетарианские супы. Два дня в неделю вегетарианские целиком. Пить не более 5 стаканов жидкостей, летом 6–7. Не пить водки, шампанского и т.д. Лёгкие вина умеренно. Избегать солёного. Меньше сладкого. Сон 7–8 часов.
3) Ножные горячие ванны до 20 мин., ежедневно. Температура воды постепенно от 36 до 45.
4) Приём лекарств 5–6 дней; затем пауза на 10 дней и снова так...
5) Физически не утомляться, не бегать, не поднимать тяжестей и пр.»
Невыполнимые условия. А он совершенно израсходовался. Больше тридцати лет нервного перенапряжения уничтожили здоровье. Но как только становилось чуть легче – он снова бросался в работу. И роковой инсульт остановил Вишневского в разгаре подготовки кинофильма «Незабываемый 1919-й». Эта пьеса принесла ему Сталинскую премию. Вишневский написал ее к 70-летию Сталина, к юбилею.
Петроград под ударом. Интервенты, белогвардейцы – явные и скрытые, шпионская сеть в городе и предательство в партии (Троцкий и Зиновьев не дремлют). Спасти красный Петроград способен только Сталин.
Ленин напутствует его: «Да, кстати, учтите и тактику врага, приемы этого Черчилля: авантюризм, налеты, отчаянные предприятия, сеяние паники… Внушите Питеру: бдительность, доведенная до высших пределов. Принимайте любые меры. Лучше посадить или расстрелять сотни изменников, чем позволить белым перепороть, перебить десятки тысяч трудящихся…» Не лучшее произведение мастера. Скорее это был церемониальный жест. Да и общая атмосфера парадных славословий вождю все-таки захватила эмоционального автора. Хотя живых страниц в пьесе немало. И в главном он не отступал от своих принципов, по-прежнему защищая советскую власть теми способами, которые считал актуальнее и точнее.
Конечно, пьесу и сценарий на столь ответственную тему постоянно приходилось корректировать – в соответствии с колебаниями политической линии. Снимал картину кинолетописец Сталина Михаил Чиаурели. К Вишневскому он прислушивался. Драматург показывал ему натуру, которую хорошо знал – форты, порты… До премьеры фильма он не дожил. К пятидесятилетию пришел больным. В то время выхаживать инсультников медицина умела не так ловко, как сегодня. Человек, поражавший современников энергией, остановился. Его век составил полвека, включившие пять войн. На большее не хватило.
Во френче классика
Вишневского в СССР не забывали, он был не просто фрагментом пейзажа. На его построениях многое держалось. Представление о мужестве, героика, колорит советского флота… Со сцены не сходила «Первая конная», а «Оптимистическая» не раз становилась сенсацией. Например, в давней ленинградской постановке Георгия Товстоногова с Игорем Горбачевым в роли Алексея. Шедевром получился и кинофильм Самсона Самсонова 1963 года с Маргаритой Володиной, Борисом Андреевым, Вячеславом Тихоновым…
Были и другие яркие постановки, в том числе – в наше время. Хотя заметно, что драматургию Вишневского побаиваются. И говорят о нем реже, чем он заслуживает, и ставят, и показывают по центральным телеканалам старые фильмы скупо.
В 1970 году в театре Сатиры поставили пьесу Александра Штейна «У времени в плену». Драматург сам рассказывал о своей судьбе и окунался в эпизоды собственных произведений. «Первая конная», «Оптимистическая трагедия», «Мы из Кронштадта»… Получилась эффектная, но странная постановка. Вишневского в этой пьесе принудили умиленно цитировать Пастернака (пьеса и названа его строкой) и петь Окуджаву вместе со своими героями: «Возьмемся за руки, друзья».
Здесь нет ключа к стилю драматурга. Это о ком-то другом. Не о режиссере ли? Добавим мягкость Андрея Миронова, исполнявшего главную роль – и получим образ несколько фальшивый. Но размышлял актер о своем герое интересно, глубоко: «Может быть, он был экстремистом, ломился в открытые двери, рвал на себе рубаху и кричал: "Я за Советскую власть", никто ему не говорил, что против. Но он был неистов в этом. И в данном характере для меня было главным именно это». Не забыть бы о нем сегодня, о Вишневском. Не споткнуться бы.