ГодЛитературы.РФ публикует цикл интервью с лауреатами основных литературных премий России 2014 года. Первый наш герой — Захар Прилепин, удостоенный «Большой книги» за роман «Обитель».
Текст: Кларисса Пульсон/РГ
Фото: Олеся Курпяева/РГ
Когда отпускали "Обитель" в люди, какие были ожидания? Реакция публики, критики с ними совпала?
Захар Прилепин: Едва ли можно всерьез говорить о том, что я ждал чего-то определенного. Есть пара критиков, которые бегают с веником за очередной моей книжкой, и каждые два года вот уже десять лет рапортуют, что "Прилепин кончился". Прибегали и в этот раз.
Есть люди, чей отзыв я и не надеялся услышать. Но услышал и был счастлив.
И есть читатели. Думаю, я уже пару тысяч писем получил по поводу "Обители" за последние пять месяцев. Отзывы приходят буквально каждый день со всех концов света. Этого я вовсе не ожидал. Есть совершенно пронзительные письма.
Там такие вещи говорят люди и о себе, и обо мне — очень добрые и проникновенные. Как будто бы, знаете, я их сын приёмный — которого они искали, и вдруг я отыскался. Редкий случай, когда я даже жене об этом рассказать стесняюсь. Но маме такие письма пересылаю иногда. Мама не нарадуется, конечно же.
Как вы сами думаете, что именно так зацепило?
Захар Прилепин: Человеческая история, наверное. Современная человеческая история. Далеко не все воспринимает Артёма, Галю и Эйхманиса как исторических персонажей — люди читают о себе, о мужчине и женщине, о вере, о слабости, о подлости, и возможности преодолеть хотя бы на миг человеческое в себе — стать больше, чем ты есть.
Очень заметна разница в восприятии книги у людей, перешагнувших пятидесятилетний рубеж, и теми, кому меньше тридцати. Первые стараются узнать реальных персонажей, сравнивают с воспоминаниями Дмитрия Сергеевича Лихачёва, "Архипелагом ГУЛАГОМ" и "Зоной", похоже — не похоже, ищут исторические несоответствия. С молодыми читателями все еще интереснее и не так очевидно. Кто-то видит в "Обители" антиутопию (Соловки — эдакая лаборатория по "деланию нового человека"). Кто-то читает книгу как авантюрный приключенческий роман в духе "Графа Монте-Кристо"... Кто-то видит своеобразную ролевую игру, даже идентифицируют себя с главным героем — как бы я повел себя в таких обстоятельствах. Какое из этих "восприятий" ближе автору? И вообще, как относитесь к такому разбросу трактовок?
Захар Прилепин: Очень доволен таким разбросом трактовок. Понимаете, такой разброс трактовок как раз и говорит, что мне в этом тексте несколько раз удалось зафиксировать живую жизнь — которая всегда вмещает в себя всё: и трагедию, и комедию, и плутовской роман, и мелодраму, и что угодно. Жизнь безумно богата. Литература может иногда этим богатством воспользоваться. В идеале пользоваться надо так, чтоб не было понятно, где тут жизнь, а где литература. Так, чтобы литературный персонаж мог стать твоим другом или врагом, — и ты готов думать о нем не реже, чем о своей жене, ссориться с ним, звать его на помощь.
Вы человек в литературе искушенный и опытный, наверняка, понимали, что параллели и ассоциации с Солженицыным неизбежны. И реакция будет острой и неоднозначной…
Захар Прилепин: Были сравнения с Солженицыным — и то, как правило, со стороны тех людей, которые болезненно на этой фигуре зациклены и во всем видят опасность для Александра Исаевича.
Я Солженицына не пытаюсь оспорить, к чему? Никакая тема никогда не будет закрыта до конца — ни война, ни тюрьма, ни революция. Всякая новая эпоха дает шанс настроить оптику чуть иначе, увидеть те же события с другого расстояния.
К тому же, у Солженицына — который безусловно огромен и велик — не было фигуры, так сказать, "палача", — по крайней мере, в качестве персонажа которого он пытается понять и рассмотреть беспристрастно и внимательно. Даже не палача в прямом смысле — а человека, волею судьбы вовлеченного в этот ад в качестве надсмотрщика, чекиста, администратора, охранника, кого угодно, — демона. Это есть, быть может, у Катаева в гениальной повести "Уже написан Вертер", отчасти об этом имеет смысл говорить — в случае "Зоны" Довлатова... Но в целом нами все-таки владеет это упрощенное восприятие, что вот были жертвы и были те, кто их убивали.
Соловки же дают возможность увидеть все чуть сложнее и ужаснуться иначе: лагерь, где в 20-е годы было фактическое самоуправление, где всеми подразделениями и всеми производствами руководили сами заключенные — причем в основном из белогвардейцев, а бывших чекистов там сидело больше, чем священников, — все это заставляет как-то не переосмыслять — но доосмыслять эту трагедию. А тот факт, что все руководство лагеря было перебито еще до начала войны, а многие уселись в эти же Соловки? Мы же не очень много об этом думаем и помним.
Так что, возвращаясь к вопросу, Солженицын огромен и в чем-то неоспорим, но я поставил свой маленький мольберт немножко в стороне и рисовал то, что считал нарисовать нужным сам, а не малюя поверх солженицынского холста.
Какие отклики были самыми обидными, самыми приятными, самыми неожиданными?
Захар Прилепин: Да я не помню обидных, правда. Я минут пятнадцать бываю раздражен, а потом у меня все это безвозвратно улетает из головы. В целом, если не спорить на тему мелочей, вроде появления у меня слова "новояз" и шампуни — меня никто не смог уличить ни в одной ошибке. А это огромный, на 800 страниц, роман, где действует полтораста персонажей. Это самое главное.
Была, вспомнил, одна дама, которая печалилась, что я взял в качестве главного героя какого-то никчемного, на ее взгляд, Артёма, а не философа Флоренского, который попал на Соловки в 30-е.
Я когда такие вещи читаю, начинаю волноваться за психику людей это произносящих.
Дельных статей было много написано — начиная с не вполне ожидаемой, но в целом добродушной реакции Аллы Латыниной, — и заканчивая уверенностью Дмитрия Быкова, что Артёма я делал с себя и что Артём внутри меня (как человек, склонный быть очарованным властью) может меня победить.
Все это веселит, конечно.
Станислав Юрьевич Куняев мне позвонил из больницы, где он подлечивался — и говорит, что стал чувствовать себя, как Горяинов. Очень меня, по-хорошему, рассмешил. Рассказывал, как стал все доедать в столовой, как по-новому стал смотреть на врачей и соседей по палате.
Павел Лунгин позвонил и мы пять часов просидели вдвоем и он говорил только про "Обитель" — и понял там всё, как мало кто.
Один из моих самых главных учителей, Леонид Абрамович Юзефович, выдержал очень долгую паузу — я всё это время очень волновался, — и потом, совсем недавно, сказал — он сделал это публично, поэтому рискну процитировать, что "Обитель" тот самый роман в России, который имеет все шансы стать международным бестселлером.
Вы производите впечатление человека неугомонного, которому органически необходимо движение, действие, с лаконичной публицистикой, рассказами все понятно: отстрелялся — и побежал дальше. Роман тем большее такой большой, многофигурный, почти эпический, где много сюжетных линий, даже чисто технически невозможно писать на бегу урывками, такая работа предполагает усидчивость, сосредоточенность, уединение, одно копание в архивах чего стоит! Как удавалось отстраняться и уходить в работу?
Захар Прилепин: А я полгода каждый год живу в состоянии гона и бега, с октября по май, а потом на пять месяцев прячусь в глухую деревню и живу совсем другой жизнью — без средств связи, без Интернета, трезвенником, пустынником и печальником. Но так как я за предыдущие полгода успеваю всех заколебать своими выходками, выступлениями и разъездами туда и сюда — никто так и не успевает заметить, что я отсутствую в эфире долгими месяцами.
В конце концов, я не только "Обитель" написал — я сделал такую же большую книжку о жизни Леонида Леонова, который прожил, между прочим, 95 лет, — знаете, сколько всего пришлось перекопать?
Жизнь вытягивает все время поучаствовать в ее карнавалах. А так, в идеале, я бы сидел у себя в лесу и писал биографии поэтов и художников, и гладил бы своих детей по головам.
"Обитель", об этом вы не раз говорили, выросла из сценарного замысла и уже готовится экранизация. Можете рассказать какие-то подробности — кто, когда?
Захар Прилепин: Подробностей нет, кроме одной: снимать хочет мой товарищ и замечательный режиссер Александр Велединский.
А, да. Мы еще выписали 50 более-менее главных героев на листочек и совместно назначили кто и кого будет играть. Но с Артёмом, Галиной и Эйхманисом пока не определились. Так что, если кто-то из актеров хочет пробоваться — они могут слать мне в качестве дружеского привета мед, фрукты, бочки с пивом и корюшку. Я корюшку очень люблю.
Мед с корюшкой... Это же бессовестный подкуп! А если серьезно, кого бы вы в этой троице видели, не оглядываясь на пространство, время и регалии?
Захар Прилепин: Кайдановский, наверное, мог бы сыграть Эйхманиса. Артёма... быть может, молодой Бодров, что-то такое... Галину могут сыграть несколько современных актрис, две, как минимум, — но я не рискну их назвать, потому что вдруг их даже на пробы не позовут — и они обидятся.
Роман уже наверняка переводят?
Захар Прилепин: Купили мгновенно французы, за очень серьезные деньги и не торгуясь, купили чехи, и заканчивают перевод, уже купили итальянцы, а дальше я не вникал. Мой агент (он немец) говорит, что интерес очень серьезный. Я в эти дела не лезу — торгует он там себе, и хорошо.
В голове есть образ идеального читателя, для которого пишете?
Захар Прилепин: Нет. Есть моя жена, которая читает мои книги самой первой. Она единственный человек, чей совет я могу выслушать и — изменить что-то в тексте. В случае с "Обителью" тоже так было.
Что до идеального читателя — я, например, обратил внимание, что самому взрослому человеку, прочитавшему "Обитель" — и передавшему мне поклон, — было 92 года, а самой младшей читательнице — 12. Как я могу составить портрет идеального читателя?
Ваши самые сильные литературные впечатления последнего времени? Книги "соседей" по короткому списку «Большой книги» читали?
Захар Прилепин: О соседях либо хорошо, либо ничего. Читал. Но не всех. Мне очень понравилась книга "Перевод с подстрочника" Евгения Чижова, если о "соседях". Я с огромным удовольствием читаю "Волю вольную" Виктора Ремизова. Я с нетерпением жду новых книг Александра Терехова, Евгения Водолазкина, Олега Ермакова, Михаила Тарковского.
Книга может изменить судьбу страны?
Захар Прилепин: Конечно. Она может быть написанной, — а может быть — прочитанной. Мне кажется, такие разные люди, как глава страны или, скажем, некто Стрелков и его сотоварищи тоже периодически читают книги. Интуитивно я в этом уверен. Хотя не только интуитивно.
Вообще история человечества — это история воздействия на целые народы тех или иных книг.
В конечном итоге, русский человек состоит не только из своих высоких качеств или дурных привычек, но и из строчки Пушкина и строчки Есенина — даже не зная об этом. Мы говорим на языке, который придумали для нас русские писатели. А язык — это физиология народа и его характер. Так что все серьезно, мы тут не ерундой занимаемся.
Для чего человеку стоит прочитать вашу книгу?
Захар Прилепин: Например, чтоб я получил роялти и накормил своих детей апельсинами. Не буду же я говорить, что я его жизнь изменю. Может, человеку совсем не хочется, чтоб кто-то менял его жизнь.
Если собрать сейчас все написанное по поводу "Обители", получится солидный том, соотносимый с объемом самой книги. Остался какой-то важный для вас вопрос, до которого пока никто не додумался.
Захар Прилепин: Есть там пара шуток и заковык, которые пока никто не заметил. Заметят попозже, я не тороплюсь. К примеру, там есть поклоны любимым поэтам и несколько шпилек мемуаристам, которых я поймал на фактических ошибках.
Чего вам пожелать?
Захар Прилепин: Мне ничего. Можете пожелать здоровья моим близким и мира Новороссии. А я вам что-нибудь пожелаю в ответ. Например, веры в то, что все мы будем жить в благословенной и спокойной России, доброй и сердечной к нам, ее детям.
