Гуманизм с человеческим лицом. Джованни Боккаччо

Текст: Михаил Визель/ГодЛитературы.РФ

Иллюстрация: Джон Уильям Уотерхаус, «Рассказ из Декамерона» (1916), с сайта gallart.by

У Чернышевского в «Что делать?» среди разговоров «новых людей» есть и такой диалог:

— Мой милый, я читаю теперь Боккаччио (какая безнравственность! - замечаем мы с проницательным читателем, - женщина читает Боккаччио! Это только мы с ним можем читать. Но я, кроме того, замечаю еще вот что: женщина в пять минут услышит от проницательного читателя больше сальностей, очень благоприличных, чем найдет во всем Боккаччио, и уж, конечно, не услышит от него ни одной светлой, свежей, чистой мысли, которых у Боккаччио так много): ты правду говорил, мой милый, что у него громадный талант. Некоторые его рассказы надобно, по-моему, поставить рядом с лучшими шекспировскими драмами по глубине и тонкости психологического анализа.

- Но это надобно извинить ему, - ведь он жил за 500 лет до нас; то, что нам кажется слишком сальным, слишком площадным, тогда не считалось неприличием.

Как известно (и как видно из этого рассудочного диалога), знаменитый роман Чернышевского - не столько художественное произведение, сколько наглядное и подробное, вплоть до мелочей быта, пособие по устроению жизни для молодежи, желающей быть «передовой». И в этом смысле длинный пассаж в защиту Боккаччо так же важен для автора, как и следующий непосредственно за ним пассаж почти такой же длины в защиту платьев свободного покроя без корсета и чулок без подвязок. И как завершающий эту главу прозрачный намек на спонтанный дневной секс.

Но сам Боккаччо не был ни нигилистом, ни циником. Этот сын купца, решительно порвавший с предназначенной ему бизнес-карьерой, знаток античности (три года держал при себе грека, учившего его своему древнему языку) и ревностный добытчик манускриптов, был гуманистом. А слово «гуманизм» означало в XIV–XV веках не «борьбу за все хорошее против всего плохого», как сейчас, а имело более точное значение: изучение и пропаганда античной литературы, на первом месте в которой был не Бог (единственный предмет средневековых схоластических штудий), а человек во всех своих проявлениях. Именно этот гуманизм, «человечность», то есть теплота и сочувствие к простому смертному, будь то монах или мирянин, благородный мудрец или ничтожный тупица, - то, что отличает новеллы Боккаччо от средневековых фаблио и фарсов. Которые раскованностью языка и смелостью сюжетных положений мало уступают его произведениям - не только «Декамерону», но и сентиментальной «Фьяметте» и особенно женоненавистническому «Ворону» («Корбаччо»).

Но гуманизм Боккаччо имел еще и другое измерение. Для античных авторов настоящим человеком мог быть только житель полиса, горожанин, соблюдающий все правила городской жизни и чувствующий себя частью единого организма. Неудивительно, что ко времени расцвета независимых тосканских городов-государств, чьи названия звучат как оперная ария - Сиена, Ареццо, Пистойя и, конечно же, Фиренце, Флоренция, такое понимание гуманизма оказалось снова востребованным. С ним тесно связано такое ключевое для Боккаччо понятие, как civiltà. Буквально - «цивилизованность», но для Боккаччо скорее «обходительность», «цивильность», умение всегда выражать свои мысли корректно и поступать соответственно.

Именно ради того, чтобы научиться этой civiltà, уединяются на вилле в дачном городке Фьезоле (месте действия юношеской поэмы Боккаччо «Фьезоланские нимфы») семь девушек и три юноши. И, пока в их родной Флоренции свирепствует чума, они самым благопристойным образом музицируют, философствуют, а главное - рассказывают занимательные истории, как бы показывая друг другу и читателю: самые рискованные, мрачные или же возвышенные темы можно развивать и обсуждать, не теряя этой самой civiltà, «вежества». Точно так же, как показывают наглядный пример читателям «новые люди» Чернышевского.

Чума заканчивается - и герои возвращаются в город, чтобы нести в него благоприобретенное «вежество». Вернулся во Флоренцию после многочисленных дипломатических вояжей и сам Боккаччо: последние два года своей жизни он посвятил публичным лекциям (как сказали бы мы сейчас) о «Комедии» своего кумира Данте. Именно он первым стал называть ее «Божественной», и название это закрепилось за поэмой. А за «Декамероном» закрепилась слава фривольного сочинения, которое то ли стоит, то ли не стоит давать женщинам и детям. Habent sua fata libelli, как сказал бы ученый-гуманист Боккаччо. Но именно из этого собрания новелл выросло все раскидистое дерево европейской новеллистики. А мы говорим «цивилизованный», не задумываясь, откуда пошло это слово.