Текст: ГодЛитературы.РФ
Фото: издательство "Фантом Пресс"/wikipedia.org
36-летний журналист из Ченая (этот город все еще более известен нам как Мадрас) дебютировал в 2010 году хлёстким, правдивым и смешным романом о современной Индии. Но не той Индии, которую так полюбили российские туристы - Индии белоснежных гоанских пляжей и розовых Гималаев, исполненных древней мудрости. А Индии перенаселённых трущоб и еще более глубоких, чем гималайские ущелья, противоречий между высшими и низшими кастами, между патриархальностью и современностью. Эти противоречия никуда не делились, только декорировались европейскими одеяниями и институциями. Главный герой, Айан, видит это своими глазами. Потому что принадлежит по рождению к низшей из низших каст, к «неприкасаемым» (которых нынче политкорректно называют «далитами», то есть «угнетенными»), и живет как раз в такой трущобе-чоуле. Но ему повезло - он не рикша, не водонос, у него постоянная непыльная работа в астрофизическом институте. Причем все до единого ученые мужи, его начальники - из касты браминов, жрецов, а вот вся обслуга - из низших каст.В России, как известно, никогда не было каст; но не случайно вплоть до 1917 года сословное разделение было в ней официально принято и признано. Россия и Индия - члены БРИКС. У нас много общего.
Текст предоставлен издательством «Фантом Пресс».
У школьных ворот Айяну перепало пиршество: разглядывать молодых матерей. Лица у них все еще были юны, вольная плоть колыхалась в тугих маечках подобно воде распутных розовых лож в тамильских фильмах. Их брюки ошалевали, обтягивая все это, асимметричные линии трусиков походили на птиц в небе, изображенных беспечным карикатуристом. Тогда многие юные матери носили и длинные юбки. Он считал, что это красиво. В чоулах мамаши никогда юбок не носят. Два года назад дерзнула одна женщина. Пока добралась до разбитых мощеных улиц, над ней посмеялось столько народу, столько глаз осудило этот ее порыв, что она опрометью вернулась домой, смирилась с судьбой и показалась на людях в шальварах.
По утрам воздух вокруг школьных ворот словно уплотнялся. Мальчики в белом и девочки в синих фартучках уходили от родителей с несчастными лицами. Вечерами они весело неслись к воротам — так в этой стране бы выжившие в землетрясении бежали к корреспонденту «Би-би-си».
Айян посмотрел на сына. Ади был в белых рубашке и шортах. И в ладных черных ботинках. Его сумку, крупноватую для десятилетнего мальчика, держал отец. Вид спокойного задумчивого мальчика утешал. И тайная игра, которую они затеяли, мать всех игр, вновь наполнила Айяна предвкушением. Иногда он больше ничего у жизни и не просил — лишь восторга предвкушения.
Одинокий охранник, облаченный в хаки и фуражку, которые его обязывали носить, смотрел в спины уходящим юным матерям так, будто его жена была нравственно выше. Он дружелюбно кивнул Айяну, почти подпихивая его взглянуть на одну очень пухлую молодую мамашу. Айян не снизошел. И никогда не снисходил, потому что хотел дать охраннику понять, что они не ровня, что охраннику следует уважать его в той же мере, в какой он торопливо салютовал отцам, подкатывавшим на автомобилях. Но охранник понимал, что утруждаться тут не стоит.
Директрисой в школе служила несгибаемая салезианская матрона. Покрывало покоилось на середине ее черепа. У нее были толстое изменчивое лицо и суровый взгляд. Она была квадратна и мускулиста, а на голенях, видневшихся из-под рясы, росли жесткие волосы. Звали ее Сестра Честити. Иисус Христос в терновом венце угрюмо озирал комнату, приложив руку к видимому сердцу, полыхающему огнем. Директриса выказывала экологическую сознательность (нехарактерную для католического матриарха). Стол ее был захламлен сделанными из бумаги мелочами и прочими предметами из переработанных материалов. «В кабинете этой женщины все когда-то было чем-то другим», — сказал Айян Одже после первой встречи с Сестрой Честити.
— Вот мы и встретились снова, — безрадостно произнесла Сестра Честити, указывая Айяну на стул. Она обычно разговаривала с ним на хинди с легким малаяльским акцентом. — Отчего же мать ребенка не является, когда у него неприятности? — спросила она.
— Она вас боится, и ей ужасно стыдно за него.
— Где Ади? Уже на уроке?
— Да.
Воцарилась неуютная тишина, потому что этого хотелось Сестре Честити. Затем она произнесла:
— Господин Мани, не знаю, радоваться мне за вашего сына или печалиться. Его просят выполнить сложение, а он рассуждает о вещах, которые мальчики намного его старше даже не понимают. Он хочет знать про скорость света, гравитационное ускорение и тому подобное. Очевидно, он своего рода гений, и мы должны его поддерживать. Он очень особый. Но его поведение в школе и что он ляпает перед всем классом, его сомнения в авторитете учителей, понимаете, — такое мы терпеть не можем.
— Я прослежу, чтобы он вел себя как следует. Его трудно контролировать, но я сделаю все, чтобы призвать его к дисциплине.
— Дисциплина. Именно. К этому и сводится образование.
Когда показалось, что встреча окончена, она придвинула к Айяну две книги. Обе — о жизни Христа.
— Это мое малое усилие, как обычно, чтобы привести вас ближе к Господу, — с улыбкой сказала она.
Ее глаза потеплели.
— Я люблю Христа, — тихо вымолвил Айян.
— Почему же вы его не примете?
— Я его принимаю.
— Примете формально, в смысле. Никакого принуждения, разумеется. Мы никогда не принуждаем. Вы же понимаете, что перевод на бесплатное обучение и другие мелочи, которые мы можем вам предложить, — исключительно в порядке уступки финансово неблагополучным христианам — станет для вас величайшим подспорьем.
— Я думаю над этим. Пытаюсь уговорить семью. Столько предубеждений против обращения, знаете ли.
— Знаю, знаю. Человеческий ум так невежествен, — сказала Сестра Честити. Она вперила в него глубокий суровый взгляд. Она обожала паузы. Одним лишь молчанием она обычно предлагала ему оставить ее или же сидеть и не двигаться. Теперешнее было затишьем перед проповедью. Он задумался, действительно ли она девственница.
— Господин Мани, — сказала она, — в некотором смысле вы — добрый христианин.
— Правда?
— Правда, господин Мани. Как великодушно вы простили тех, кто издевался над вашими праотцами. Я о браминах и о том, что они творили. Что они и поныне творят. Между собой они по-прежнему зовут вас неприкасаемыми, вы же знаете, да? На публике они называют вас далитами, но между собой — вот этим ужасным словом.
— Я знаю, — сказал Айян, пытаясь изобразить гнев и волнение, потому что именно этого она и хотела.
— Индуизм — он такой, господин Мани. В нем есть высшие касты и есть далиты. Брамины и неприкасаемые. И это никогда не изменится. Люди лишь делают вид, что все поменялось.
— Правду говорите, Сестра. Брамины сломали мне жизнь еще до моего рождения. Моего деда не допустили в школу у него в деревне. А когда он разок попробовал туда проникнуть, его избили. Если бы он смог учиться в школе, моя жизнь сложилась бы лучше.
— Совершенно верно, — отозвалась она. — Скажите, господин Мани, в знаменитом Институте, где вы трудитесь, все ученые — брамины?
— Да.
— А вся обслуга — далиты?
— Да.
— Но не потому, что брамины умнее далитов, — сказала она.
— Нет, — ответил Айян, теперь разрешая себе несколько погрузиться в пучину ярости, хотя именно этого и желала Сестра Честити. — Восход браминов длился три тысячи лет, Сестра. Три тысячи лет. И под занавес этих проклятых веков новые брамины прибыли в свои вегетарианские миры, понаписали книг, заговорили по-английски, выстроили мосты, поведали о социализме и соорудили себе новую недосягаемую жизнь. А я явился в мир очередным безнадежным далитом — в однокомнатное жилье, сыном дворника. И они хотят, чтобы я вылез из своей норы, разинул рот на их достижения и взирал на них с благоговением. Гении тоже мне.
— Гении тоже мне, — прошептала она гневно.
— Они убийцы, — сказал Айян и заметил, что она улыбается в точности как он. Незримо.
— Вот поэтому-то вы и добрый христианин, господин Мани. Вы простили их, браминов, и их великую выдумку — индуизм.
— Я не прощал их, — возразил Айян. — И вы это прекрасно понимаете. Я давно отказался от индуизма. Я буддист.
— Господин Мани, — вымолвила она с усталым видом, двигая по столу две подарочные книги еще ближе к нему, — что индуизм, что буддизм — все едино.
***
— Доктор Ачарья, — еще разок отважилась Опарна.
Он откинулся в кресле и мирно обозрел ее. Она ему нравилась. Произвела в Южной Америке осмысленное исследование частной жизни микробов почвы, которые выживали в почти внеземных условиях. Свежа, умна и знает все, что ей положено. Женский интеллект, сдержанный и расторопный, он предпочитал гениальности мужчин — та частенько производила впечатление уродства.
Он потер руки и сказал:
— Ну что, Опарна. Итак. Что вас так задержало? — Она постаралась и бровью не повести. Тогда он уставился на дверь и погрузился в долгое уютное молчание.
Опарна попробовала осторожно начать:
— Вы меня вызывали?
— Да, вызывал, — сказал он. — Хотел узнать, как дела в лаборатории. Все в порядке?
Ей подумалось, что его лицо как-то чересчур ухоженное. Зубы безупречны, из носа вообще ничего не торчит. Для индийца его возраста поразительно. Похоже, его опекает та же сила, что принесла орхидеи.
— Да, все в порядке, — ответила она. — Но, доктор Ачарья, вы говорили, что подвал — это временно.
— Я помню. Было бы славно обустроить астробиологическую лабораторию выше уровня моря. Сейчас никуда не годится. Знаю-знаю. Я вас вообще-то вызвал, чтобы сообщить скверные новости. Места нет. Лаборатории требуется простор, а у нас попросту нигде нет места, похоже, — кроме подвала.
Ачарья встал. Росту в нем было где-то шесть футов два дюйма. Громадное черное кресло содрогнулось от облегчения. Он крутнул брюки на талии.
— Пойдемте к вам в лабораторию, — сказал он и ринулся вон из кабинета. В приемной Ачарья вильнул пальцем, призывая Айяна Мани за собой.
Они двинулись втроем по нескончаемому коридору. Древесный перестук каблуков Опарны по-прежнему был настолько чужд Институту, приученному к невыразительной тишине мужчин, что Ачарья оглянулся на нее и ее ноги. Она кротко улыбнулась и попыталась идти потише. А из-за этого почувствовала себя глупо и на миг рассердилась. Опарна не привыкла к подобострастию и задумалась, с чего она вдруг так ведет себя в присутствии этого мужчины. Она слыхала о нем всякие громкие истории. О его эпохальных припадках ярости и трагической гениальности. Но не могла принять, что вот так оно между ними и будет дальше.
Опарна поднажала, чтобы идти с ним в ногу, и поискала в голове, чего бы сказать такого дружелюбного, уравнивающего.
— Какой-то бесконечный коридор, — сказала она.
— Неправда, — ответил он.
Они спустились на лифте в подвал и прошли по ветвившимся узким коридорам, зажатым белоснежными стенами, под призрачное гудение незримой подземной машинерии. В конце коридора находилась дверь с табличкой «Астробиология».
То была огромная пустая комната. Громоздились нераспакованные коробки. Стены только что выкрасили в тускло-белый. Витал запах свежей краски. В дальнем углу размещался древний письменный стол с одиноким телефоном. Сбоку стоял деревянный стул.
— Вот что бывает, когда оборудование прибывает прежде плотника, — жизнерадостно сказал Ачарья, и на его голос отозвалось эхо. — Опарна, обращайтесь напрямую к моему секретарю. Он добудет все, что пожелаете. За исключением, конечно, окон. — Засим он покинул комнату и, как слон, побрел прочь.
Айян Мани извлек из кармана брюк планшетик, занес над ним авторучку и в ожидании уставился на Опарну.
— Какие будут указания, мадам? — спросил он.
Айяну нравился ее запах. Он задумался, как так — женщина пахнет лимоном и при этом вроде такая недоступная.
Опарна же думала, что от Мани пахнет в точности освежителем воздуха. Но он хотя бы не воняет, как другие мужчины. На мгновение она вспомнила подругу, у которой случился бзик — спать только с бедняками, вот прямо с голодранцами. С шоферами, с холуями.
Просто чтобы проверить, отличаются они в постели от людей с магистерской степенью по деловому управлению или нет, буэ.
Она побрела по просторам почти пустой лаборатории, уперла руки в бедра, а Айян меж тем разглядывал ее зад. Как красиво изгибаются эти бедра. Даже в намеренной скромности шальвар и сорочки он видел, сколь безупречно Опарна сложена. Он задумался, какая она без одежды. Попытался представить ее лицо, если б он драконил ее в кустах Аксы.
— Думаю, сначала посмотрю планы, а потом пришлю вам подробный список дел, — сказала она, не оборачиваясь. — Надеюсь на ваше проворство. Говорят, вы очень расторопный человек.
— Я человек маленький, мадам, — сказал он. — Человечек, которому то-се иногда удается.
— А я вот другое слышала, — сказала она, надвигаясь на него и пытаясь улыбнуться расчетливо.
— Кто я такой, мадам, по сравнению с учеными вашего уровня? — вымолвил он. — Благодаря тому, что вы делаете, я тут учусь тому-сему.
— Ну ладно, — проговорила она, громко вздохнув. — До скорого.
Уже в дверях он сказал:
— Жарко здесь. — Затем стремительно прошел в угол и щелкнул тумблером кондиционера. — Мадам, — продолжил он тихо, — не могли бы вы рассказать мне что-нибудь про Шаровую миссию?
— А вам зачем?
— Я каждый вечер придумываю научные истории для сына. Так он у нас засыпает. Весь мой материал — из Института.
— Как это мило, — хмыкнула она. (Айян, разумеется, понимал, до чего это мило.) — Сколько ему?
— Десять.
— Я не знаю, что вам уже известно, — сказала Опарна, — но дела обстоят так. Каждый год в атмосферу Земли попадает двадцать тысяч метеоритов. Они такие маленькие, что быстро сгорают. Доктор Ачарья считает, что на некоторых метеоритах может оказаться внеземная живая материя, вроде инопланетной ДНК, или даже целые микробы — или нечто совершенно неведомое человеку. Эти штуки выдерживают проникновение в земную атмосферу, но опускаются на Землю не сразу. Мы собираемся послать воздушный шар высоко над Землей. На шаре поднимем четыре емкости для проб. Это стерильные стальные баллоны, мы будем их контролировать с земли. На высоте сорок один километр они откроются, соберут воздух и тут же закроются. Мы их спустим, и я изучу их содержимое. Вот прямо здесь.
— А если что-нибудь обнаружится?
— Тогда доктор Ачарья станет первым, кто найдет живую материю из открытого космоса.
— А почему сорок один километр над Землей? Почему не двадцать или десять? — спросил он, прищуром изображая любопытство, хотя и так знал почему.
— Потому что, — сказала она со сдержанным одобрением, — с Земли на такую высоту ничего не поднимается. Даже вулканический пепел так высоко не долетает. И поэтому, если мы найдем на такой высоте, скажем, бактерию, это будет означать, что она попала туда сверху, а не снизу.
— Вы такими удивительными вещами занимаетесь, — сказал он. — Похоже, сегодня вечером состряпаю сыну отличную историю.
Он двинулся к двери, и тут Опарна спросила:
— А что вам известно об Исполинском ухе?
— Ничего такого, что не известно вам, мадам, — сказал он, отступая на несколько шагов.
Исполинским ухом называли тридцать радиотелескопов — здоровенную батарею циклопических тарелок, направленных в небо. Они стояли в ряд, словно белые чудовища, на обширных полях примерно в сотне километров до города.
— Вы их видели? — спросил он. — Они институтские.
— Один раз, когда мимо ехала, — сказала она. — Красиво смотрятся. Зловеще.
— У Исполинского уха есть одна странность, — тихо сказал Айян. — Там нет ни одной бутылки шампанского. — (Слово «шампанского» он выговорил странновато, но Опарна не обратила внимания. Ее куда сильнее заинтриговало сказанное.)
— Ни одной бутылки шампанского, вы сказали? В Исполинском ухе нет шампанского. И почему это странно?
— Мадам, у каждого радиотелескопа в мире хранится бутылка шампанского. Такова традиция. Если придет инопланетный сигнал, нужно непременно открыть бутылку.
— Почему же Исполинское ухо без шампанского?
— Сами знаете почему, — сказал он с заговорщицкой улыбкой. — Директор на дух не выносит поиски внеземного разума. Он говорит, что это не наука. Прямо терпеть не может. Наши радиоастрономы умоляли его разрешить поиски сигналов разумной жизни. Но он не допустит.
— Знаю-знаю, — отозвалась она едва ли не мечтательно. — Почему, интересно, он такой непреклонный?
— Небеса разговаривают с Землей очень тихо, мадам, — сказал Айян. — Мобильный телефон, оставленный на Луне, станет всего лишь третьим по отчетливости радиосигналом во всем небе. Вообразите, какие помехи наводят на радиотелескопы наши земные приборы. Радио из проезжающего мимо автомобиля может породить дикие слухи об инопланетном контакте. Поэтому директор и считает, что это несовершенный способ поиска инопланетян. И к тому же ему не кажется, что инопланетяне вообще имеют привычку слать сигналы.
— Вы много чего знаете, Айян, — сказала она с искренней улыбкой.
— Я человек маленький, мадам, я лишь вылавливаю всякие мелочи из того великого, чем заняты люди вроде вас.
Он заметил, как под ветерком кондиционера набухли ее соски.
Айян ушел, а Опарна села за стол и отсутствующе уставилась в стену. Так она просиживала часами — безо всякого дела. Сердце ее наполняла старая безымянная печаль. Та самая меланхолия сумеречного дождя на безлюдной улице. Будто на необитаемом острове.
Еще пять лет назад она бы разревелась как дура.
Опарна отправилась на крыльцо проветриться. Встала за толстой колонной, закурила. Поливавший газон полуголый садовник уставился на нее. Несколько мужчин, обсуждавших ленту Мёбиуса, проходя мимо, умолкли. «Да-да, глядите на меня, — бормотала она про себя. — Именно. Я курю. Я наверняка шлюха». Ее постоянно провожали взглядами, и ей только предстояло привыкнуть к тому, что она находится в мире мужчин. Научиться смеяться шуткам, от которых не смешно. Улыбаться, когда Джана Намбодри скажет: «Мы искали красоту в физике, но, похоже, она снизошла на астробиологию». Улыбаться, даже когда узнает, что на двери дамского туалета на третьем этаже написано «Дамы», а на двери мужского — «Ученые». Она приучится выдерживать моменты, когда мужчины кидаются к ней в коридорах и объясняют, как пройти куда-нибудь, хоть она и не просила. Она будет старательно пробираться по этим длинным коридорам, как тень, — и ежедневно терпеть неудачу.
Она сделала еще одну долгую затяжку, бросила окурок и почувствовала себя чуточку мужественнее, придавив его ногой.
Ману Джозеф. «Серьезные мужчины.» — Пер. с англ. Шаши Мартыновой. — М.: Фантом Пресс, 2015. — 384 с.
