Кружков и Солженицын

Текст предоставлен Л. И. Сараскиной

Фото: Михаил Синицын/РГ

На фото поэт  Григорий Михайлович  Кружков и Наталия Дмитриевна Солженицына

 

Выступление на церемонии вручения

Литературной премии Александра Солженицына

21 апреля 2016 года

«Уважаемые гости! Дорогие друзья!

Литературная Премия Александра Солженицына 2016 года присуждена Георгию Михайловичу Кружкову «за энергию поэтического слова, способного постичь вселенную Шекспира и сделать мир англоязычной лирики достоянием русской стихотворной стихии, за филологическое мышление, прозревающее духовные смыслы межъязыковых и межкультурных связей».

Я радуюсь, что Жюри поручило прокомментировать премиальную формулу именно мне. С удовольствием скажу: имя и статус Григория Кружкова давно не нуждаются в комментариях, и мы вполне могли бы провести нашу встречу как вечер поэзии; то есть читали бы стихи и переводы лауреата, его дивные сказки и забавные лимерики, которые вовсе не всегда смешные бессмыслицы. И среди нас наверняка нашелся бы человек с гитарой, который спел бы романс на слова Киплинга в переводе Кружкова «За цыганской звездой», ставший русским шлягером, да не шесть строф, как в «Жестоком романсе», а все двенадцать, как в оригинале.

Я бы первым делом прочитала замечательную философскую миниатюру «Мюнхенскому муравью»:

Я наклонился завязать шнурок.

 И вдруг у ног открылся мне мирок,

несущийся куда-то с жуткой прытью;

как беженцы, спешащие к отплытью

последнего эсминца,

муравьи

бежали, подхватив тюки свои,

в каком-то неизвестном направленье...

Я замер, глядя в праздном изумленье

на малых сих, спешащих что есть сил

к далеким миражам.

Потом спросил

у одного из них, что мчался с краю:

– Куда бежишь ты?

– Юность догоняю, –

Ответил муравьишка

и исчез.

Я выпрямился. На меня с небес

высокий Аполлон, склонясь над лесом,

взирал –

по сути, с тем же интересом[1].

И еще я бы прочитала стихи про первую встречу Кружкова с Иосифом Бродским, и про то, как Пушкин идет по вагонам электрички, читая «Я помню чудное мгновенье», и, конечно, переводы любовных посланий Джона Дона и Эндрю Марвелла.

Но есть устав премии, есть традиции нашей уже девятнадцатой церемонии – так что я дерзаю обосновать выбор Жюри.

Григорий Кружков – поэт-виртуоз, мастерски владеющий и буквой, и духом поэзии. И восхищаясь его поэтическими погружениями в стихии родного и неродного языков, резонно предположить, что эта необычайная глубина уходит корнями в традиции семьи – если не прадедов, то по крайней мере отцов и дедов.

Однако отец Григория Михайловича служил в военном оркестре и играл на ударных инструментах, а мать работала воспитательницей в детском саду. В доме совсем не было библиотеки, и первыми товарищами Григория были не благовоспитанные мальчики, а завсегдатаи подмосковной уличной вольницы – болшевской, монинской, мытищинской, перловской. «В детстве я постоянно с ними общался»[2], – деликатно признается Кружков, имея в виду шайки местных хулиганов.

Все же судьба благоволила к нашему лауреату и вовремя, с самых малых лет, посылала ему нужные встречи и впечатления. Заглядывая в букварь через плечо двоюродного брата-первоклассника, трехлетний молодой человек научился читать. У соседей по даче нашел свои первые толстые и тонкие книжки. А позже подружился с сорванцом из богатого дома, где нашел всего Жюля Верна и жадно проглотил его.

Оглядываясь назад, видишь, как торопился жить, как экономил время своей юности Григорий Михайлович: поступил на вечернее отделение Московского энергетического института, проучился там два года, днем работая слесарем, а потом перевелся на физический факультет Томского университета.

Сегодня на сайте этого учебного заведения имя Григория Кружкова значится в рубрике «выдающийся выпускник 1967 года»[3]. Его физическое образование продлилось еще три года в аспирантуре Института физики высоких энергий в Протвино. «Это было время великого увлечения физикой»[4], – вспоминает Григорий Михайлович и признается, что до двадцати пяти лет считал себя физиком-теоретиком.

Как же случились в его жизни стихи и английские переводы? Как физик стал поэтом? Оказывается, добрый ангел в лице бывшего летчика, худого и поджарого, как шотландская овчарка, явился в пятый класс школы, где учился Григорий, ненадолго обернулся преподавателем английского языка и так впечатлил школьника, что тот навсегда влюбился в английский язык, а любовь, как известно, творит чудеса. Перевод песенки, известной с XVIII века каждому британскому ребенку «Twinkle, twinkle little star...», стал первым опытом Григория. То есть перевод английских стихов был, как выясняется, первой любовью Кружкова, еще до всякой физики и ее высоких энергий, и этой любви он никогда не изменял, а только – как талантливый юноша – смотрел на мир широко открытыми глазами и увлекался научной новизной.

Когда худой и поджарый ангел ушел из школы, маленькие англоманы продолжали «дуть на огонь» и говорить друг с другом на языке учителя. А позже из букинистического магазина явились Григорию Лонгфелло и Теннисон – стихи этих поэтов были посложнее колыбельной песенки о маленькой звездочке, их очень хотелось переводить, но не было ни наставника, ни литературной компании.

Казалось, первая любовь забылась, ее вытеснили наука о структуре и свойствах элементарных частиц, теория их взаимодействий и столкновений, ядерные реакторы и большие адронные коллайдеры. Но вдруг – именно вдруг – во время учебы в физической аспирантуре Григорий перевел с английского несколько стихотворений Джона Китса и один из переводов был напечатан в «Иностранной литературе». Так состоялся дебют Кружкова-переводчика; его заметили и оценили, и образовались в его жизни еще два ангела – переводчица Ольга Петровна Холмская, которая нежно любила творчество Китса, и Аркадий Акимович Штейнберг, легендарный человек, высококлассный переводчик, которого интересовали едва ли не все языки мира. У Кружкова появились наставники и литературная компания.

Нельзя, однако, думать, что ему всё доставалось легко, с налету. Процитирую одно из его признаний – о том, как он бился над переводами Йейтса: «По 5–10 раз я вклеивал одни варианты поверх других, исправлял до бесконечности... Надо было знать круг идей европейского символизма, Серебряный век, творчество современников Йейтса. У меня были просто жуткие пробелы в знаниях. Если бы я вырос в центре Москвы, на Якиманке или на Остоженке, то наверняка родители некоторых моих одноклассников были бы гуманитариями, и я бы невольно вошел в эту среду, узнал, по крайней мере, имена»[5].

Как знакомо мне (и, может быть, многим из нас) это восклицание – про центр Москвы и жуткие пробелы в знаниях!

Пробелы в знаниях Григорию пришлось устранять самостоятельно, учась в аспирантуре Колумбийского университета в Нью-Йорке. Там он защитил докторскую диссертацию по русскому и ирландскому символизму и стал признанным специалистом по Уильяму Батлеру Йейтсу, великому ирландцу, основателю Ирландского национального театра, лауреату Нобелевской премии 1923 года, сенатору Ирландской республики, разными гранями своего таланта похожему на русских поэтов Серебряного века.

Но что общего с физикой высоких энергий было у Китса, английского романтика викторианской эпохи, и Йейтса?

Ответ очевиден: столкновение поэтических стихий разных эпох и разных культур способно рождать высокую художественную энергию – в случае, если за дело берется мастер. Став великолепным мастером перевода, но не утратив мощный интеллект физика-теоретика, Кружков увидит общие законы двух сфер деятельности: закон сохранения энергии и закон сохранения импульса. «Первое, что следует сохранить в художественном переводе, – это сила, энергия оригинала. Если хлесткий афоризм, если слово страсти или скорби будут переданы по-русски вяло, блёкло, косноязычно, что изменится? Да абсолютно всё! Остроумие станет плоскостью, нежность – наглостью, искренность – пошлостью. И все знаки текста изменятся на обратные. Большего предательства по отношению к оригиналу и вообразить невозможно. Слабый перевод никогда не может быть верен, это – a priori, до всякого рассмотрения. Так физик даже и не начнет рассчитывать вероятность какого-нибудь события, если увидит, что оно энергетически невозможно»[6].

Это утверждение Кружкова прозвучит в эссе «Квантовая механика и поэтический перевод», размещенном в его замечательной книге «Англасахаб. 115 английских, ирландских и американских поэтов»: среди них – Шекспир и Джон Донн, Байрон и Шелли, Эдгар По и Эмили Дикинсон и – неожиданные Генрих VIII со своими придворными пиитами, а также Елизавета I Английская, Мария Стюарт, Иаков IV. Пять веков англоязычной поэзии.

Сделать чужое своим, «одомашнить» чужое, не жалея собственной крови, стремиться пробить сердечную корку читателя до самых артезианских глубин – вот высокие принципы перевода по Кружкову. Главный ориентир в переводческом труде для него – Борис Пастернак, в переводах которого уже нет границы между чужим и своим, а есть непостижимая магия и чудо. Со временем окажется, что такой, казалось бы, бесспорный гигант, как Пастернак, достойный лишь благодарного признания и восхищения, нуждается в профессиональной защите – и эту роль Григорий Михайлович будет выполнять со страстью и азартом.

Все же в случае Кружкова этапу магическому предшествуют пристальное чтение, сопоставление и анализ текстов, толкование смыслов, кропотливая словарная работа. Всё это сформировало в нем высококлассного филолога, автора книги «Ностальгия обелисков»[7], фундаментального исследования о Йейтсе[8], двухтомных «Очерков по истории английской поэзии»[9].

В филологических эссе Кружкова удивительным образом проявились три грани уникального таланта – это когда исследователь внушает поэту, что его переводы есть акт любви. «Какова причина переводов? Та же, что и в любви: влечение к прекрасному... Как человеку, видящему прекрасный образ, недостаточно только любоваться им, но восхищение постепенно переходит в стремление овладеть предметом восхищения, так и поэт, влюбляясь в чужое, но прекрасное творение, стремится сделать “не свое” своим, слиться с ним – и доказать свою силу, способность этим “не своим” овладеть... Овладеть, но и отдаться, добровольно умалив свою свободу... Эту метафору можно распространять бесконечно. Всё, что присуще любви мужчины и женщины, всё это можно увидеть в переводе. Самоутверждение, удальствó. Не смутиться перед внешней неприступностью, добиться своего. Чем труднее цель, тем заманчивей. Как в сказке, допрыгнуть на коне до высокой башни, разгадать загадки, справиться с невыполнимой задачей»[10].

Кружков убежден: никакой филолог не сможет так пристально вглядеться в каждое слово, прочувствовать все его смыслы и оттенки, как переводчик. Потому перевод –высшая форма прочтения поэзии. Потому столь естественно для Кружкова обратиться от поэтов английской «озерной школы» к творчеству Пушкина, от ирландца Йейтса к его русским современникам-символистам, от трагедии короля Лира к судьбе Льва Толстого.

Итак, главный секрет Кружкова-переводчика, что он – поэт, влюбленный в свой родной язык, который под его пером чутко отзывается на мировую поэтическую мысль с ее высокой музыкой, хаосом страстей, абсурдом, смехом и скорбью.

Цитирую:

...Для стихотворения, как для иконы, важна

надышанность. Оно должно отвисеться,

вписаться в какой-то умопостигаемый контекст,

даже, если хотите, намозолить глаза.

Такова метафизика красоты[11].

Стихи Кружкова надышались всей мировой литературой, они плоть от плоти его переводов, ведь переводы – это еще и тоска по далекому, это приключение мысли, плавание в неизвестность. «Переведенное стихотворение, – пишет Кружков, – есть дитя, у него двойная наследственность... Иногда говорят: переводчика не должно быть видно, он должен стать прозрачным стеклом. Но дети не рождаются от прозрачных родителей; чтобы зачать ребенка, нужны создания из плоти и крови»[12].

Алексей Вадимович Бартошевич, известный российский шекспировед, в предисловии к недавним переводам Кружкова «Короля Лира» и «Бури», сказал о нем так: «Переводчик Шекспира не может не быть поэтом... Кружков, прекрасный современный поэт, переводит Шекспира во всеоружии филологической учености, стремясь в точности передать малейшие оттенки подлинника... Переводы Григория Кружкова легко и свободно ложатся на язык. Они подарят настоящее счастье актерам»[13].

Шекспир для Кружкова – основа и мерило всех его представлений об искусстве, так что перевод «Короля Лира» и «Бури» стал воплотившейся мечтой и высшей точкой мастерства. Вчитываясь в Шекспира, Кружков существует на одной волне с автором и переводит не только слова, но и воздух, пространство вокруг слов. Вглядываясь в эпоху Шекспира, он решительно оппонирует всем тем, для кого Шекспир – не автор великих пьес и сонетов, а презренный самозванец. Споря с отрицателями, Кружков выдвигает аргументы столь же яркие и веские, сколь и неотразимые. Он видит в Шекспире «обыкновенное чудо гения, в котором нет ничего сверхъестественного»[14].

Не раз Кружков-переводчик, недавний почетный доктор литературы Тринити-Колледжа в Дублине (2015), имея в виду цели своих переводов и исследований, говорил, как важно приблизить англоязычную поэзию к русскому читателю, объяснить незнакомое через знакомое, осмыслить знакомое через незнакомое, сопоставить судьбы русских поэтов в контексте судеб поэтов Англии и Ирландии и наоборот.

Но Кружков-поэт, помимо культурных задач, хотел бы видеть в своей поэзии и нечто большее.

Стихи мои, клочки, плоды безделья! –

напрасно я вас вымолил у Бога;

смотрю и вижу: мало в вас веселья

и горя настоящего не много.

О, если бы вам заново родиться,

чтоб стать на этом черном белом свете

игрушками, которыми в больнице

играют умирающие дети![15]

Может быть, поэтому в стихах Кружкова для детей (а он автор двадцати детских книг, переводных и оригинальных) так много игры со словами и смыслами, так много доброго юмора, веселого абсурда и нонсенса, столько нелепиц, небылиц и перевертышей. Одуванчиковые, совиные, кошачьи, рачьи, чемоданные, колдунские, полицейско-патрульные сказки Кружкова расскажут, откуда взялись и куда подевались поющая шляпа, чемоданы с ножками и привидение, которое хрустело печеньем... Станет известно, как воздушные шарики спасли мир от конца света, как обойные человечки совершили свое первое кругосветное путешествие. Мир узнает, как можно писать стихи вилкой по воде, кто такие Бабушка Погода и Пес Прогноз, где живут чеслики, лохлики и лысые зямлики...

«Я знаю тридцать пять языков: на пяти читаю, на десяти понимаю и на двадцати сам разговариваю»[16], – говорит о себе Кружков-сказочник, и это чистая волшебная правда. А Кружков, детский поэт, сочинил строки:

Если я был бы маленький-маленький гном,

Я б умывался каплей одной дождя,

Я бы на божьей коровке ездил верхом,

Удочку прятал в дырочку от гвоздя[17].

Но вот с дырочкой от гвоздя ничего у Вас не выйдет, Григорий Михайлович. Не спрячетесь. Мы сегодня чествуем Вас как самозабвенно влюбленного поэта, крупнейшего российского переводчика, тонкого интеллектуала, создавшего целую библиотеку первоклассной литературы и подарившего ее нам, Вашим благодарным читателям.

Сердечно поздравляем Вас и гордимся Вами!»

Людмила Сараскина

[1]    Кружков Г. Двойная флейта. Избранные и новые стихотворения. М.: Воймега; Арт Хаус медиа, 2012. С. 199.

[2]    Кружков Г. Тяга к сферичности. Беседовала Елена Калашникова // Русский журнал. 2001. 1 ноября; [Электронный ресурс]. URL: http://old.russ.ru/krug/20011101_kalash.html

[3]    См.: Томский государственный университет. Физический факультет // [Электронный ресурс]. URL: ttps://phys.tsu.ru/index.php?page=1060

[4]    Кружков Г. Тяга к сферичности // [Электронный ресурс]. URL: http://old.russ.ru/krug/20011101_kalash.html

[5]    Там же.

[6]    Англасахаб. 115 английских, ирландских и американских поэтов / Сост., пер. и коммент. Г.М. Кружкова. Псков: Псковская областная типография, 2002. С. 482.

[7]    Кружков Г. Ностальгия обелисков. Литературные мечтания. М.: Новое литературное обозрение, 2001. 704 с.

[8]    Кружков Г.М. У.Б. Йейтс. Исследования и переводы. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2008. 671 с.

[9]    Кружков Г. Очерки по истории английской поэзии. В 2-х т. Поэты эпохи Возрождения. Т. 1; Романтики и викторианцы. Т. 2. М.: Прогресс-Традиция, 2015.

[10]  Кружков Г. Перевод и Эрос // Кружков Г. Англасахаб. 115 английских, ирландских и американских поэтов. С. 490–491.

[11]  Кружков Г. Камень, или Третий анекдот о Уоллесе Стивенсе // Кружков Г. Двойная флейта. Избранные и новые стихотворения. С. 55.

[12]  Кружков Г. По ту сторону чуда или антисоветский 66-й // Шекспир У. Сонеты. Пер. с англ. Составление, предисловие, статьи Г. Кружкова. М.: Изд-во «Э», 2015. С. 346.

[13]  Бартошевич А. О шекспировских переводах Григория Кружкова // Шекспир У. Король Лир; Буря: пьесы. М.: Эксмо, 2013. С. 5–6, 7.

[14]  См.: Кружков Г. Шекспир без покрывала // Кружков Г. Ностальгия обелисков. Литературные мечтания. С. 587.

[15]  Кружков Г. Двойная флейта. Избранные и новые стихотворения. С. 185.

[16]  Кружков Г. Откуда что взялось // kykymber.ru

[17]  Кружков Г. Если я был бы // Там же.

Ссылки по теме:

«Алхимия перевода», 21.04.2016