«Безгрешность». Роман-Газета

Текст: Вадим Левенталь

Фото: Corpus.ru и jonathanfranzen.com

Про нового Франзена я впервые услышал в писательской резиденции в Шотландии от американок, которые сказали: тех, кто был в восторге от «Поправок» и «Свободы», Purity скорее разочаровывает (и наоборот). С тех пор прошел год, Purity усилиями Любови Сумм и Леонида Мотылева стала «Безгрешностью», я дождался покетбука и теперь готов сказать вам то же, что сказали мне американки. И еще чуть больше, потому что американки пели с чужих слов, а я роман все-таки прочитал. (Они Франзена не любили. Я — люблю.)

Могу, например, сказать, что значило это «и наоборот».

Оно значило, что если в «Поправках» и «Свободе» вам не хватало саспенса и интриги, то тут они вроде бы есть. Все коллизии «Безгрешности» уже пересказаны в рецензиях десять раз, так что просто обозначу: тайна рождения, соблазнение несовершеннолетних, убийство, миллиардное состояние и наследство, кража ядерной боеголовки, викиликс, изощренная месть и так далее и тому подобное. Бывают, знаете, такие рецепты из серии «если гости застали хозяйку врасплох».

В «Поправках» и «Свободе» всего этого было поменьше, а то и совсем не было — а были живые люди и их смешные и сложные жизни, — но ей-богу, от них я не мог оторваться, а «Безгрешность» я несколько раз откладывал и заставлял себя браться вновь.

Лучшая часть «Безгрешности», она же самая объемная, она же — зерно, из которого, по авторскому признанию, роман вырос, — написанная от первого лица героем-мужчиной история «нехорошего развода», настигнувшего некий крайне странный и мучительный брак. Боеголовок и убийств в этой части нет, зато есть подлинность переживаний и действий (американки в Шотландии кое-что сплетничали про Франзена, и, если им верить, именно в этой части ему меньше всего пришлось выдумывать, — впрочем, пишу это только для того, чтобы дать выстрелить ружью).

О чем этот Ich-Erzählung? (По-русски говоря, «перволичный нарратив», но используем немецкий аналог, раз уж значительная часть действия «Безгрешности» происходит в ГДР.) О безжалостном, в пыль перемалывающем человеческие судьбы механизме чувства вины. (Лучшие места из других частей тоже посвящены ему, чего стоит только «странным образом чувство вины, которое должно было бы следовать за изменой, не просто измене предшествовало, но именно подтолкнуло ее к ней».) О том, как два «чуть более чем ребенка», влюбившись друг в друга, сплетают друг вокруг друга сети обещаний, иллюзий и планов, и эти сети держат их в ужасе и несчастье десятилетиями. О том, что «брак, который, как я надеялся, освободит меня от чувства вины, только вверг меня в него еще глубже», о том, что «больше всего ненавидишь в ней именно то, как легко ты можешь ее ранить», о том, что «как бы сильно я ее ни ненавидел, я не мог видеть ее плачущей». И — как шутливый, но горько-шутливый вывод — о том, что

«нужен закон, запрещающий отношения до тридцати лет».

В целом же Франзен написал (нужно ведь поговорить и о смысле названия) современную секулярную версию «Идиота» с феминисткой и защитницей прав животных в главной роли. Она строит свою и чужие жизни, сообразуясь с бескомпромиссным божественным установлением вместо зеленеющего древа жизни, но дом, который она строит, оказывается и для нее, и для окружающих не более чем пыточной камерой. Все остальное на ветвях этого романа — от 9/11 до Викиликс — выглядит навешанными на него ленточками, приношениями духу читательского успеха.

За что мы полюбили Франзена «Поправок» и «Свободы»? За то, что он безошибочно и скрупулезно описывал силы квантовых взаимодействий повседневного человеческого общения, показывал, как эти взаимодействия неким интегралом складываются в судьбы людей, а потом сами эти судьбы становились у него фигурами, описывающими конкретную историю американского общества. Именно за это - судьба человеческая, судьба народная, ага — сравнивали его с Толстым.

В «Безгрешности» все в порядке с квантами, местами сбоит интегрирование и совсем уж буксует судьба народная.

«Поправки» были метафорой Прекрасного тридцатилетия. «Свобода» — метафорой девяностых (со всеми оговорками, но все-таки). По этой логике «Безгрешность» должна бы быть метафорой нулевых, но ой ли?

Правда ли, что главный герой нулевых — это ищущая отца (впрочем, только чтобы попросить у него денег), не способная найти себя в жизни, сексуально не удовлетворенная и при этом патологически честная девушка? Правда ли, что главный конфликт нулевых — это конфликт слегка психопатичного предводителя интернет-герильерос и Честного Американского Журналиста? Правда ли, что фигура судьбы, лучше всего описывающая нулевые, — это любовь, которую до сих пор испытывают друг к другу мужчина и женщина, не видевшиеся четверть века и скандалящие на долгожданном свидании?

Может быть, в какой-то мере и правда. А может быть, и нет. Во всяком случае, все это не очевидно. Как минимум не очевидно. Художественная достоверность, как любит говорить Сергей Носов, это фокус — так вот в «Безгрешности» фокус удался не вполне, а значит и изображение осталось расфокусированным.

И именно поэтому начинаешь придираться к вещам, к которым при прочих равных придираться, вероятно, не захотелось бы. Увы, самая серьезная придирка бьет в сердце романной коллизии — правда ли, что никак иначе нельзя было бороться с педофилом — мелким агентом Штази в ГДР 80-х, кроме как линчевать его? Франзен пишет десятки страниц, чтобы, как говорят в театре, оправдать это действие, но получается все равно вампука, — то есть, возможно, американский читатель ему и верит, но мы-то знаем, что в реальной жизни люди просто пошли бы в райком, — а ведь если убрать этот замковый камень, вся конструкция романа рассыпается в детский набор «я — архитектор».

Я уж молчу о самом образе Андреаса Вольфа, которого не зря во всех рецензиях для простоты называют Джулианом Ассанжем. Целая огромная машина пропаганды работает на то, чтобы слепить из Ассанжа аморальное чудовище, — потребитель новостей не должен думать, продавала Хиллари оружие Халифату или нет, он должен только знать, что эта информация исходит от аморального чудовища, — на это работают огромные новостные корпорации, целые ведомства и министерства, — зачем Франзену присоединять свой голос к этому хору, я не понимаю. Впрочем, я не понимаю и того, как можно быть Hillary-supporter после Ливии, в особенности после Ливии, а Франзен не просто видит в ней меньшее из зол, это бы я еще понял, а именно видит на месте того, что вижу я, идеал современника. Ну, ОК.

Франзен взялся за материал, с которым не смог справиться, — трактовать день сегодняшний явно не его работа. Строго говоря, для этого даже не предназначена традиционная романная форма, с которой Франзен так прекрасно справляется. И тем не менее «Безгрешность» остается живым и вызывающим настоящее потрясение текстом там, где она не заигрывает с газетой и не тянется к микрофону, — там, где она едва слышно бормочет о том, что настоящий ад, в котором реально живет человек, это семья.

Джонатан Франзен. «Безгрешность». Пер. с английского Л. Сумм и Л. Мотылева. - М., АСТ, Corpus, 2016