«Иван Грозный — первый русский модернист»

Текст: Клариса Пульсон

Фото: РИА Новости/Екатерина Чеснокова

В нынешнем финале «Большой книги» будет своеобразный, турнир, баттл, как сейчас модно говорить, не только литературный. Среди героев — исторические тяжеловесы. Кроме Ленина, Махно, Катаева — Иван Грозный, герой романа Михаила Гиголашвили «Тайный год».

Михаил, кто победит?

Михаил Гиголашвили: Должен победить Грозный — он более могущественный, чем все они.

Что с Грозным не так?

Михаил Гиголашвили: По-моему, все так.

Было бы всё так, вы бы не взялись за книгу.

Михаил Гиголашвили: Известно, что после Карамзина, сентименталиста, который ужаснулся его деяниям и описал его в черных красках, пошла эта традиция. Хотя, например, в русском фольклоре он выступает только как суровый, но справедливый царь, который защищает людей от бояр. А фольклор не ошибается. Вопрос с Грозным не так прост, мне кажется. По сути дела, это первый император российский. Он основатель империи. Его дед начал федерализацию русских княжеств вокруг Москвы. Внук пошел дальше — начал присоединять к Московской Руси по периметру все образования государственные: Пермский край, Урал, начал осваивать Сибирь, а еще Казань, Астрахань, кусок Дагестана, Табасаран, Кабарда, черкесы, ногайцы, Башкирия, область войска Донского… Что еще требуется от руководителя государства, если не приращение территорий?

Думаете, больше ничего не требуется?

Михаил Гиголашвили: Это всегда считается главной заслугой. К сожалению, человеческий разум так устроен,

в памяти остаются большие явления. 

Есть ощущение, что в основе этого романа лежит какое-то очень сильное впечатление.

Михаил Гиголашвили: Вы сейчас прямо сказали словами Достоевского! Впечатление такое: разрыв в этом… существе, это для меня, наверное, самое точное определение, христианина-человека и царя. Как христианин он должен раздать свое имущество, подставлять щеки, прощать врагов... А как царь он обязан сохранять державу, приращивать земли, быть жестоким и беспощадным к врагам. Это противоречие, мне кажется, в его фигуре было заложено изначально. Думаю, он был глубоко верующим человеком: как известно, у него от земных поклонов образовалась мозольная шишка на лбу. Вот и представьте, человек, по мановению пальца которого людей могли осуждать на смерть, по 300 поклонов бьет в день. Он ездил в Белозерский монастырь, там себе уже келью присмотрел. Ему даже дали имя для пострига — инок Иона. 1575 год, который я описываю, — период переломного сознания, распутья.

Михаил, так что же вы хотели раскопать, залезть ему в голову?

Михаил Гиголашвили: Хотел раскопать дуализм его сознания. И в голову залез, и четыре года там находился. И было мне довольно спокойно, приятно, уютно.

Уютно?!

Михаил Гиголашвили: Я чувствовал себя защищенным. Я чувствовал присутствие какого-то мощного незримого существа. Я чувствовал себя под защитой. Это известное выражение, ему Федька Басманов сказал, что «далеко от тебя холодно, а рядом с тобой жарко». Мне было приятно и тепло.

Не страшно?

Михаил Гиголашвили: Страха не было. Просто я не концентрировался на его деяниях кровавых, ведь и с этим тоже все непросто. Например, есть два указания на то, почему он совершал казни: он хотел народу показать, что грешники должны здесь получить свое.

Не дожидаясь Высшего суда, он брал на себя роль Бога?

Михаил Гиголашвили: Ему с детства было внушено, что все, что он делает — это по указке Бога. «Если бы Богу было неугодно, я бы этого не делал». 

Хорошая «отмазка».

Михаил Гиголашвили: Очень хорошая. Он только исполнитель воли Божьей, казнил, чтобы восстановить справедливость. Кроме того, в скором 7077 году ждали очередного конца света. Иван якобы хотел грешников таким образом очистить от греха через муки, чтобы на страшном суде они предстали чистые.

Благодетель... 

Михаил Гиголашвили: Примерно так. Думаю, что, может быть, какой-то из этих вариантов действительно имел место.

Насколько «Тайный год» можно считать историческим романом?

Михаил Гиголашвили: Постольку-поскольку, я бы так сказал. Антураж исторический — это точно. Надо иметь наглость и смелость, взять на себя такую ответственность, писать практически от имени Грозного. 

Есть жанр «историческая реконструкция». «Тайный год» - психологическая реконструкция?

Михаил Гиголашвили: Психологическая реконструкция в исторических декорациях. За декорации — отвечаю! Я очень внимательно изучал быт, реалии, как люди ели, пили, спали. Куда они ходили в туалет. Буквально все. Стилистически самые близкие ассоциации — «Трудно быть Богом» Германа — густое время с грязью, запахами, кто-то даже сказал — с миазмами. Но что было — то было, это исторически достоверное. А главное, само собой, психология. И тут, если возвращаться к побуждению, стала проза Ивана Грозного. 

Какой он писатель?

Михаил Гиголашвили: Еще Лихачев сказал, что он первый модернист. В одном и том же письме может переходить с брани площадной на высокий стиль, потом съехать опять в низкий, добавлять ругательства, затем рассказывает про ангелов... У него палитра свободная, и это меня поразило. Я был очарован прозой Грозного, его метафорами, сравнениями, вовремя ввернутым библейским словцом, умением строить мизансцены, всем строем речи, очень красочной, звучащей по-современному. Возможно, не будь его прозы, я и не писал бы и ничего.

А ведь еще он проявил себя как композитор, сам прекрасно пел. Вообще был человек Возрождения, талантлив во многом.

Одна беда — царем родился. А это работа тяжелая, неблагодарная.

Михаил Гиголашвили: Абсолютно. Я думаю, что он с удовольствием жил бы себе спокойно, как и хотел.

Капусту бы выращивал. Как Диоклетиан.

Михаил Гиголашвили: Да. Каждый раз, когда он женился, у него была идея семейственности, детей, но кончалось каждый раз трагически. 

Название «Тайный год» не совсем точное, в романе не год, а всего несколько недель. 

Михаил Гиголашвили: Пять недель 1575 года. Во время чтения Костомарова меня поразило упоминание о том, что в тот год Грозный вдруг ушел с царства, оставив на троне вместо себя татарского князя Симеона Бекбулатовича, и на год скрылся от людских глаз. Где он был? Что делал? Как контролировал престол? Или уходил в скит? Зачем устроил этот фарс? Или не фарс, может, трагедия? Тут оказалась такая палитра для догадок и домыслов! Раз никому ничего не известно, то и произойти могло что угодно! Можно спокойно строить воздушно-чернильный замок из подручных материалов!

Ох, сомневаюсь, что вы бы стали браться за роман, не имея современных ассоциаций.

Михаил Гиголашвили: Я об этом не думал и не ставил этих задач. Честно. Хотя в современной российской истории мы такую коллизию тоже знаем. Но я-то писал, как пишется, и писал об Иване Грозном.

Кстати, вы нигде его не называете по имени...

Михаил Гиголашвили: А он запретил.

Ваш герой запретил называть его по имени? 

Михаил Гиголашвили: Уйдя с царства, он запретил себя называть царем. На первой странице романа сказано: «Кто меня назовет царем, тому я...» Я не шучу. Есть письма, где он себя называет «Ивашка Московец с дитенками Фиодоркой, и Иванкой». Я уверен, что в том тайном году этот незаурядный во всех отношениях человек стал перед выбором: стать монахом, жить в вере, быть нормальным христианином, грехи замаливать — или бежать из России, уехать в Англию и жениться на Елизавете.

Какой был бы интересный сюжет, в первую очередь исторический!

Михаил Гиголашвили: Представьте, если бы он сел на английский престол! Мне кажется, у него идея была, женившись на Елизавете, таким образом зажать Англией и Россией Европу с двух сторон. Если он захватит английский престол, то тогда практически станет кесарем всего мира. Интересно, что Елизавета его мурыжила несколько лет, ответа не давала: я решить не могу, конвент должен решить, парламент. Но когда ему в итоге отказала, он стал свататься к ее племяннице, не успокоился.

Ваш Грозный постоянно находится под воздействием наркотических средств. Мне показалось, что это такой прием: власть как наркотик в самом буквальном смысле?

Михаил Гиголашвили: Грозный был болен — это исторический факт: когда открыли могилу, у него все кости изуродованы остеопорозом. Последний год жизни его вообще носили — гнил заживо, от сифилиса умер. От загнивания крови.

А власть — наркотик самый сильный. Капля власти уже человека портит. Капля. Не ведро, а капля. Человек портится как личность.

Но вернемся на несколько десятилетий назад. Первые 13 лет его царствования считаются золотым веком в русской истории, когда он был с удельной Думой, пытался вывести Россию из средневековой тьмы. Он был прекрасно информирован о том, что происходит в Европе, а там шло Возрождение. Микеланджело там творил и другие гуманисты. Сильная Московия тогда уже пугала. Между прочим, санкции — не сегодня выдуманная вещь Запада. В правлении Грозного был эпизод, когда он выписал 150 человек различных ремесленников, специалистов, а сенат города Любека запретил посылать туда людей. Нечего мол, развивать свое ремесло, пусть они покупают у нас готовую продукцию. Грозный хотел с Западом дружить, хотел развития, начал делать то, что потом продолжил Петр I. А что на кол сажал, так кто, спрашивается, тогда не сажал? Вспомните Варфоломеевскую ночь. 

Получается, образованный, талантливый, умный, верующий человек вроде бы искренне печется о благе своего народа… а на деле?

Михаил Гиголашвили: А что на деле? На деле он делал то, что он мог.

С любой властью так бывает?

Михаил Гиголашвили: Я думаю, да. И тогда, и сейчас. И всегда так было. Если бы все его качества, которые вы перечислили, были бы отдельно от царской его ипостаси, получился бы гуманист, прогрессист.

Имя Ивана Грозного неслучайно всплывает в определенные исторические моменты?

Михаил Гиголашвили: В переломные моменты. Народу всегда хочется, как в фольклоре, сурового, но справедливого царя. Власти нужен исторический пример сильной руки, когда мощное государство раздвигает свои границы.

Вопрос, который уже по традиции задаю всем финалистам «Большой книги», который связан с главной круглой датой нынешнего года. У вас не возникает ощущения, что мы только и делаем, что разбираемся, подводим итоги, влезаем в шкуры, а сделать выводов не получается?

Михаил Гиголашвили: Выводы сделать-то можно, но что после выводов? Надо осуществлять те выводы, которые сделаны.

Все знают, как надо делать, но… дело-то не движется...

Не беру на себя смелость прогнозировать. Просто я давно не живу в России, поэтому очень аккуратен в словах. 

Для филологического глаза, уха, сердца «Тайный год» - такое пиршество-роскошество, получаешь удовольствие от фактуры текста, словообразования, словоупотребления. 

Михаил Гиголашвили: Я проштудировал словари старых и забытых слов, насыщал текст архаизмами и сам уже строил архаизмы.

Но, Михаил, не все же читатели - филологи.

Михаил Гиголашвили: Это моя слабая точка, я филолог, что я могу сделать. В каждом из моих романов есть филологическая струя.

Вы понимаете, что таким образом отсекаете какую-то достаточно серьезную часть читателей, которые не будут ловить кайф от этих изысков?

Михаил Гиголашвили: Главное - я же ловил кайф! Когда я писал, я вообще не думал о читателях и не думал, что его вообще напечатают. Я думал, что роман будет малоинтересен публике именно по филологической причине. Слава богу, ошибся.

Ссылки по теме:

Михаил Гиголашвили. «Тайный год» — 20.11.2017

Михаил Гиголашвили. Молодой Лютер — 31.10.2017

«Русскую Премию» получили Русаков и Гиголашвили — 21.04.2017