Борис Акунин и петровские ботфорты

Текст: ГодЛитературы.РФ

Обложка и фрагмент текста предоставлены издательством АСТ

Когда суперпопулярный беллетрист Борис Акунин объявил в 2013 году о запуске многотомного проекта «История Российского государства», это вызвало огромный интерес, который едва ли можно было назвать благожелательным.

Необходимость создания «всеобщей истории» — то есть такой последовательной истории страны, которую мог бы с интересом и пользой прочесть не только специалист и(ли) школьник, но любой гражданин России, сомнения не вызывала. Вопросы вызывала сама фигура «нового Карамзина». Во-первых, за двести лет научный аппарат и фактологическая база истории как науки далеко ушли вперед и для полноценной работы с ними мало одного только искреннего желания и литературного таланта - нужно еще и профильное образование. А во-вторых, слишком уж откровенно ангажирован сам автор, как бы он ни старался быть беспристрастным и объективным.

Но за прошедшие четыре года насмешки поутихли, а интерес, как свидетельствуют тиражи и рейтинги, остался. В нынешнем, пятом томе автор подбирается к самому мучительному, переломному моменту новой русской истории — к крутым реформам петровского царствования (1682—1725). Акунин начинает с признания, что, приступая к работе, разделял, как и подобает «западнику-либералу», «благоговейно-признательный» взгляд на Петра, блестяще выраженный самым знаменитым русским европейцем — Пушкиным:

Самодержавною рукой

Он смело сеял просвещенье,

Не презирал страны родной:

Он знал ее предназначенье.

То академик, то герой,

То мореплаватель, то плотник,

Он всеобъемлющей душой

На троне вечный был работник.

Но по ходу погружения в эпоху, признается Акунин, «мои представления о Петре и мое понимание сути его деятельности существенно переменились». Потому что про «про российское государство можно сказать, что оно до сих пор донашивает петровские ботфорты».

Символично, что том выходит прямо к столетию Октябрьской революции. Ведь, по меткому замечанию современника той революции, поэта Максимилиана Волошина,

Великий Петр был первый большевик,

Замысливший Россию перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет к ее грядущим далям.

Он, как и мы, не знал иных путей,

Опричь указа, казни и застенка,

К осуществленью правды на земле.

Выводы Акунина не столь поэтичны, но не менее категоричны; но предисловие не зря заканчивается оговоркой: «свои выводы я изложу в самой последней, заключительной главе, и очень возможно, что читатель с ними не согласится».

Борис Акунин. «История Российского государства. Том V. Царь Пётр Алексеевич»

М.: АСТ, 2017

АЗИАТСКАЯ ЕВРОПЕИЗАЦИЯ

У многих авторов можно прочитать, что целью петровских реформ было превращение полуазиатской страны в европейскую державу, но в такой трактовке заложена подмена понятий. Речь вовсе не шла о смене одной цивилизационной модели на другую. Реформатор стремился превратить свое плохо функционирующее царство в современную военную империю, и слово «военная» здесь ключевое.

Однако задача создания военной империи настолько сложна и многокомпонентна, что для достижения этой цели пришлось переустроить весь старомосковский государственный терем. Тут одно вытекало из другого, всякий шаг требовал продолжения — и часто уводил очень далеко от первоначального плана. Петру с его механистичным, склонным к упрощению умом все время казалось, что тот или иной ларчик открывается очень просто. Царь порывисто и решительно брался за дело, а потом оказывалось, что начинание плохо продумано, и приходилось что-то перекраивать, достраивать, разламывать и собирать сызнова.

Для того чтобы Россия стала военной империей, разумеется, были необходимы сильная армия и хороший флот.

На их создание и содержание требовалось много денег.

Для того чтобы прибавилось денег, нужно было менять всю финансовую и экономическую систему.

Для этого, в свою очередь, были потребны новые законы.

Для их претворения в жизнь государство нуждалось в новых институтах.

Институты не могли работать без подготовленных кадров.

Подготовка кадров невозможна без системы образования, которая, свою очередь, тесно связана с культурной революцией.

И так далее, и так далее.

Административно-преобразовательная деятельность Петра чрезвычайно сумбурна и непоследовательна. Она замечательно передает главное противоречие этих странных реформ. С одной стороны, Петру хотелось, чтобы в России всё было «как в Голландии» (он не мог не видеть, что там жизнь устроена лучше); с другой стороны, царь не желал поступаться ни вершком самодержавия — наоборот, всячески стремился его усилить. По-видимому, государь совершенно не понимал, что быстрее всего развиваются европейские страны, сделавшие ставку на частную инициативу, и что главная причина российского отставания — ригидность «ордынской» системы. (Разумеется, в конце XVII столетия в Европе сохранялось еще немало постфеодальных и самодержавных монархий, но со времен Реформации, нидерландской и английской революций всё явственней проступали контуры новой, буржуазной эпохи.)

Попытка Петра совместить несовместимое — «европейскую» модель, построенную на частной инициативе населения, с «азиатской» потребностью в тотальном контролировании — не могла получиться очень удачной.

Трудность задачи усугублялась тем, что Петр хватался слишком за многое, мало что продумывая до конца, и у него вечно на всё не хватало времени, а помощники нередко оказывались неумны, неусердны или небескорыстны. Царь легко увлекался новыми идеями и так же легко в них разочаровывался. И всё же фантастическая энергия реформатора сворачивала горы — подчас чтобы родить мышь, но некоторые из петровских нововведений оказались жизнеспособны или, по крайней мере, живучи. Лучше всего их историческое значение, пожалуй, оценивает Ключевский: «В этой [административной] отрасли своей деятельности Петр потерпел всего больше неудач, допустил немало ошибок; но это не были случайные, скоропреходящие явления. Преобразовательные неудачи станут после Петра хроническим недугом нашей жизни, правительственные ошибки, повторяясь, превратятся в технические навыки, в дурные привычки последующих правителей; те и другие будут потом признаны священными заветами великого преобразователя, хотя он сам иногда сознавал свои неудачи и не раз сознавался в своих ошибках».