Текст: Михаил Визель

Обложка и фрагмент предоставлены издательством

Дебютный роман Андрея Филимонова «Головастик и святые» удивлял и радовал удачным переносом южноамериканского магического реализма на заснеженную сибирскую почву. В новом своем романе бывший томич продолжает свои смелые метафоры - в точном смысле этого греческого слова (μεταφορά - «перенос», «перевозка»). На сей раз предметом этой метафорической деятельности, расшитой сполохами языковых каламбуров и стразиками иронически обыгранных штампов, он избрал не маленькое сибирское село, а свой собственный род, история которого раскинулась от Иванова до Томска с залетами в Перекоп и Париж. Получились как бы четыре тома. Или, если угодно, четыре книги рецептов - женский, мужской, магический и советский, круче, чем у Павича с его мужской и женской версией «Хазарского словаря». И еще маленькое приложение с загадочным названием АОХОМОХОА.

Андрей Филимонов. Рецепты сотворения мира

М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2018

4

В терминах войны отставка действующего жениха равна потере целой дивизии. Тактически это поражение. С другой стороны, избыток поклонников затрудняет девушке оборону и грозит прорывом фронта на любом участке.

Пускай стихотворец идет лесом, решила Галя, чувствуя потребность разобраться в своих чувствах.

Она сидела на подоконнике с тарелкой невкусной, неинтересной остывающей каши. За окном темнела площадь Калужской заставы, откуда было рукой подать до Нескучного сада, а там — вот сюрприз! — играет музыка. Легкомысленная мелодия летит со стороны Москвы-реки. Соблазн. Джаз.

Он зовет забыть о комендантском часе, уйти из дома, перебежать дорогу своей судьбы и увидеть небо в алмазах. На минутку Галя пожалела о том, что отшила поэта, который мог бы прикрыть ее во время прогулки своими красными военкорочками. Но сделанного не вернешь, а любопытство побеждает страх ночных патрулей и проверки документов.

Накинув на плечи кофту, с туфлями в руках, она пробирается темным коридором мимо комнаты тети, которая и вправду нездорова, но Галя чихать на это хотела. Мало ли на свете больных и скучных теток?

Бесшумно открывает дверь, выскальзывает в подъезд, как кошка. Идет вниз босиком, боясь настучать на себя каблучками бдительным соседям. И вот наконец: улица, свобода, приключение. Дура ты, шепчет она, вляпаешься. И улыбается, довольная тем, что не чувствует страха.

Ветер сдувает облако над крышей. А там розовая луна, как воспаленный глаз. В весеннюю сессию Галя заимела себе такой же, когда до утра читала Герберта Уэллса, чтобы отдохнуть от Максима Горького. И вот сама попала в «Войну миров». Крестами заклеенные темные окна зданий. Мертвые тушки аэростатов в небе. Страшный свет фары трехногой машины, притаившейся позади дома. В кабине копошится марсианин, ловец человеков, осьминог с огромным лбом и большими глазами, поджидающий жертву.

Пугая себя, Галя бежит в сторону Нескучного сада. Там, под деревьями, можно стать незаметной для треножника.

Но чем дальше от дома, тем тяжелее детская мысль: вляпалась. Тягучее пространство, как горячий асфальт, затрудняет движение. По спине ползет противный муравей тревоги. Из-за спины доносится звук мотора. Боковым зрением Галя видит черный блеск автомобильного крыла и переходит с бега на шаг, чтобы отдышаться и не выглядеть запыхавшейся уродкой. Машина тоже замедляет ход и, мурлыкая двигателем, плетется за девушкой вдоль обочины.

Она делает вид, что ничего не замечает. Идет равнодушной походкой. Лишь бы достичь калитки и нырнуть во тьму сада. Если там заперто, остановиться и заговорить первой. Четкий план в голове успокаивает нервы, помогает держать дистанцию с миром. Но тут опускается стекло в задней двери машины и раздается негромкий мужской голос:

— Quo vadis?

— Ого! Латынь во время войны. Что бы это могло значить? Шпионаж или проверка на вшивость?

Не поворачивая головы, она отвечает:

— Просто гуляю.

Голос удовлетворенно произносит:

— Так я и думал. Студентка.

Галя продолжает идти, считая метры, оставшиеся до калитки.

— Да не спеши! Там закрыто, — предупреждает голос.

План побега, который известен противнику, не годится к исполнению. Опять же, смерть как хочется узнать, что за древний римлянин катается тут по ночам. Галя обернулась, прищуром наводя на резкость близорукие глаза. Автомобиль встал как вкопанный. Дисциплинированный профиль шофера не шелохнулся в сторону девушки. Зато чей-то силуэт на заднем сиденье внимательно поблескивал стеклышками в очках, а может, пенсне. На плечах погоны, офицерская новинка этой весны. В сорок третьем командный состав Красной армии соскочил с ромбиков на звездочки. Преследователь Гали носил звезды немаленькие. Возможно, даже первой величины.

— Вы генерал? — спросила Галя у силуэта.

— Генерал, — ответил силуэт.

— Каких войск?

— Самых важных.

— Я не знаю, какие у нас самые важные.

— Главное, что я знаю. Ты не местная. — Она кивнула, хотя это был не вопрос, а утверждение. — Владимирская?

— Ивановская.

— Не может быть.

— Почему?

— По говору слышу. Где родилась?

— В Юрьеве-Польском.

— А говоришь, не владимирская. Географии не знаешь. Хотя зачем тебе. Ты гуманитарий.

— Как вы догадались?

В ответ ее собеседник зевнул. Как будто видел людей насквозь и не находил у них внутри ничего интересного. От него веяло древней скукой, словно от мумии в Эрмитаже. Страх улетучился из головы Гали. Любопытно стало узнать, хотят ли чего-нибудь старые мужчины с золотыми звездами на плечах. Чуждо им человеческое или не совсем чуждо? Момент, чтобы спросить, был самый подходящий. Набравшись духу, она задала вопрос.

— Лично я, — признался генерал, — хочу шоколада.

— Я тоже. Но где его взять?

— У меня есть. Садись, погрызем.

Галя подумала: а) никак нельзя отклонить такое приглашение; б) очень умно хотеть то, что имеешь. И забралась в машину, где пахло кожей и табаком. Сидящий посредине автомобильного диванчика человек ни на йоту не подвинулся при ее появлении. Ни туда, ни сюда. У него было маленькое гладкобритое лицо, тонкие губы, круглые золотые очки на остром носу. Если честно, при ближайшем рассмотрении внешность пассажира показалась Гале куда менее интересной, чем внутренность машины. Шикарная лакированная панель с дверцами и квадратным окном отделяла генеральскую часть салона от водительского места. Однако долго вертеть головой было неприлично. Девушка представилась:

— Я Галина.

— Молодец. Открой ящик.

На панели их было несколько. Галя наугад потянула деревянную ручку — прямо на нее выехал черный телефон без диска.

— Не эта. Рядом.

В соседнем отделении лежала коробка сигар и несколько толстых плиток в красной бумаге с колючими готическими буквами.

— Немецкий?

— Открывай, не бойся.

Она развернула обертку шоколадки и вежливо предложила хозяину угощаться первым. Наконец-то он шевельнулся. Маленькая белая рука поднялась с колена, как ночная бабочка, живущая сама по себе, отщипнула кусочек фашистского лакомства, поднесла ко рту, вернулась на место. Генерал сосал шоколад с каменным лицом, не дрогнув ни одним мускулом. Галя подумала: а что, если он и вправду мумия, просто в форме и с личным шофером? Говорят ведь, что фараоны иногда оживают в музеях. Ходят же слухи, что Сталин по ночам ходит в Мавзолей и советуется с Лениным, как побороть Гитлера.

Странное лезет на ум в генеральском авто. Увлеченная странным, девушка забыла о приличиях и незаметно для себя откусила прямо от плитки. Удивительный двойственный вкус! Горечь ударяет в нёбо, сладость ласкает язык. Видимо, из-за того, что она давно не ела таких замечательных вещей, все тело, как электрический разряд, пронзила нечаянная радость. Галя облизнула губы. Еще раз, еще — и не могла остановиться. Это было чувствительно, как в первый раз целоваться с усатым или пить газировку на жаре. Что-то непонятное приятно щекотало верхнюю губу. Она сидела и облизывалась. Генерал смотрел на нее, углы его рта приподнялись, чуть-чуть, самую малость.

— М-м, — сказала Галя. — Как вкусно. Давайте поедем к реке. Я слышала там музыку. Вы представляете? Наверное, с корабля. В Иванове нет ничего подобного. Ни музыки, ни кораблей, только бандиты. Они изнасиловали Егоренкову, мою подругу. Прямо на улице. Теперь она плачет и хочет умереть, а я ей говорю: Вера, в Иванове нет ни музыки, ни кораблей, ни красивых гробов. Вообще никаких гробов. Придется хоронить тебя в цветочном горшке.

— Это смешно. Продолжай.

— Товарищ генерал, я не могу об этом думать. Мысли сводят с ума. Я боюсь одиночества.

— Одиночество — плохая компания.

— Да. Проведешь в ней вечер — и жить не хочется. Особенно в темноте, когда свет отключат за перерасход счетчика. Вы генерал, вам не бывает одиноко.

— Бывает.

— Не может быть! У вас под командованием армия людей. Молодые бойцы. Вы прикажете им атаковать противника — и они как побегут — за Родину! — вперед.

— Мои бойцы не бегают за Родину.

— А что они делают? Летают, плавают?

— Они читают, сидя за столами.

— Ух ты! Надо же! Армия читателей. — Галя живо представила шеренги солдат с книжками под мышками.

— Вы не поверите, но я догадалась. Вы — военный цензор.

— Военная сейчас обстановка. А я просто цензор, — ответил генерал. — Как Никитенко, Тютчев и Кукольник.

— Я знаю, знаю. Мы их проходили на третьем курсе. Вы тоже пишете красивые стихи?

— Терпеть не могу. Ешь шоколад.

— А вы?

— Мне хватит.

Осмелев, Галя отломила изрядный кусок и с наслаждением обсасывала, пока он не превратился в маленькую коричневую каплю на подушечке большого пальца.

— Ах, как было бы хорошо, если бы родинки делали из шоколада. — пошутила она и улыбнулась широко-широко, стараясь заполнить улыбкой автомобиль, чтобы внутри не осталось места для грусти.

— А я знаете, что думаю? Я бы сейчас совершила какой-нибудь подвиг. Выиграла бы войну или сделала вас счастливым. Это можно?

— Можно, — ответил генерал, показывая маленькие зубы.

— Как?

— Очень просто. Ты понесешь меня на руках.

Галя чуть не задохнулась, едва веря своему счастью. Понести генерала — какой восторг! Да ведь это самое лучшее дело, которое можно придумать военной московской ночью.

— Вы не шутите?! — она прижала руки к горлу, чтобы не выскочило сердце. — Вы правда разрешите мне? Я смогу! Вы не смотрите, что я бледная. На самом деле я сильная как танк.

Бууу-бууу, — загудела она, изображая мотор.

Генерал молчал, и это было золото, доставшееся бедной девушке в награду за смелость. Галя, наверное, смогла бы, не кривя душой, полюбить это молчание. Слушать его, раздувая ноздри, чтобы не выпустить из горла зреющий стон.

Но генерал, хоть и седой, оказался нетерпелив как мальчик. Рукой-мотыльком он указал на телефон. Расторопная Галя подала ему трубку, в которую важный пассажир уронил одно-единственное, но прекрасное слово: Иван. Сейчас же водитель выскочил со своего места, распахнул заднюю дверь и, наклонившись внутрь, словно экскаватор, обеими руками зачерпнул генерала.

— Понимаешь, что делать? — спросил Галю генерал.

Она поняла. Взволнованная, вышла из машины, встала перед Иваном и вытянула вперед руки. Водитель молча передал ей тело, оказавшееся таким легким, словно никого и не было внутри шинели.

— Вам удобно? — спросила Галя.

— Вполне, — кивнул генерал. — А теперь иди вперед и постарайся усыпить мою бдительность.

Они гуляли до рассвета. По Нескучному саду, который для них открыл невеселый сторож. По набережной — до Воробьевых гор и обратно. Воробьи чирикали патриотично. Иван с руки кормил Галю шоколадом. Чистая радость переполняла девушку, заставляя чеканить шаг, как на параде. Это было прекрасно. Москва-река, леденцовые звезды Кремля, нежное личико маленького генерала, который все на свете знает, прочитав письма советских людей, воюющих за счастье народа, за Сталина и легкое платье Гали.

Теперь она знала, как писать курсовую по роману «Мать». Ниловна — завод материнского счастья. Павел оплодотворяет ее революционными лозунгами. Забастовка — сперматозоид коммунизма в капиталистической матке. Любовь матери и сына — это гармония темного прошлого и светлого будущего.

Галя озвучила свои мысли, и генерал у нее на ручках согласился, что именно так будет правильно. Обещал, убаюканный, что цензура пропустит ее работу слово в слово.

Взволнованная девушка чувствовала, как это здорово — пропускать через себя все хорошее, что есть в языке. Великий, могучий, потный от напряжения пишущих людей, он входит в цензуру немытым и грязным. Приходится его скоблить, уделяя внимание каждой мелочи вроде холерных бацилл, которые прикидываются пустяком в микроскопе, но становятся эпидемией, когда попадают в открытый водоем.

На такой работе ошибка хуже предательства. Нельзя ее допустить. Лучше перестраховаться, пройтись инструментом по странным местам, чтобы язык вышел на свет чистым и поучительным, как заспиртованный эмбрион…

5

— Это мухоморы, — сказала тетя.

— Что? — прошептала Галя.

Минувшая ночь осталась в памяти как провал. Сердце-пулемет расстреливало голову рваными очередями. Тошнота поднималась из нехорошей глубины, словно из канализации. Тетя Поля принесла тазик для рвоты, воду в банке, тряпку на лоб. Суетилась и объясняла, что это не ее вина:

— Свояченица с Вологодчины присылает. Северные мухоморы — злые.

— Ты о чем, тетушка?

— Я их переложила из банки на тарелку. Они целый день были на тарелке, а ты, видно, плохо помыла, вот и пожалуйста.

— Ой, пожалуйста, уйди.

— Уйду скоро. Дождетесь.

Читать по теме: