***
изрезанный древесный кособокий
нашедши столб и дав ему цвести
над крышей дома на его пороге
под платьем тела на его кости
запоминай себя зелёной линзой
вмести тропу и ближний водоём
и дачу с гулкой насекомой жизнью
и коробок с ещё живым жуком
узор идёт почти не повторяясь
ты помнишь то где не было тебя
и всем легко когда крылатый постоялец
на неумелых лапках поднимаясь
вот-вот взлетит не чувствуя дождя
садовник
садовник знает все цветы в оранжерее
раскладывает их на стебли и листы
и головы им отделяет
и когда по капле жидкость выступает
то заново твердит их имена
а в час другой во флигеле лежит больной и шевелит губами
и это невозможно наблюдать
вот я иду, он говорит, вот я уже не весь
но смерть моя за мной не успевает
в прохладный круг хотел бы я прилечь
но снова говорю, а круг уже пылает
и рассыпается, и зверь меня терзает:
скажи мне имя, – но устала речь
я голос свой тащу, спина окаменела
и кто меня в трещотку обратил
и тяжесть языка во мне подвесил
и землю подо мною наклонил.
ты, кто сидит у ночника и крылья мотыльку перебирает
ты, пальцы чьи в пыли и темноте
смотри, как я держусь льняного края
и причащён лекарственному раю
как точно и смиренно забываю, магнолия, календула, я о себе
стекло и пар соединились здесь
и жёсткие садовника перчатки срастаются с хитинной головой
пока стоит мгновение, замри и ты
оно и шатко и не шатко
оно внутри как бритва неопасно
а кто снаружи к нам войти захочет
тот не найдёт нас, в неподвижности увязнув
и не заденет нашего стекла
мячом ли, камнем ли
пион, азалия, нерасторжимого узла не может память завязать
но лет семи я полый был и мучим жаждой был, и пил
с животным и землёй вперегонки
и набухал иссохший след и влагу с отвращеньем исторгал
и мой телёнок подношенье отвергал
перевернув наполненную кадку
а я, захлёбываясь, как не наполнялся весь?
незнание, водица без осадка
возьми и взвесь
тяжёлый инструмент, из рук упущенный
и мертвеца живот опущенный
всё падает в испод и вспять
что если позабуду как назвать
поймать расставленными пальцами
пустые тельца их, коробочки и трубки
в общественном саду
монета провалилась за подклад
общественный закрылся сад
осталось имя незабудки
***
очнись розарий
покажись сверчок и
скользкой жабы выпуклое темя –
самой любви отвергнутое имя
среди склонённых шёлковых голов
вдохни весь свет чихни и отомри
спаси и по ветру пусти в чужом краю
и я там был покуда гнал со всеми
стада согласные худых коров
в округлые овраги оглашенные
в твоё внутри
от первого лица
как может врач и инопланетянин
я говорить хочу о брошенных вещах
последних самых
ничто мне сыпь ничто твоя ангина
пока стоим в кругу из плоти и эфира
пока потусторонняя тоска –
в дурманном венчике нарядное дитя –
мою ладонь то бросит то притянет
к 31 марта
звать на земле изделие по имени
высокий голос обернувшегося на ветру
подбросится и вовсе не вернётся
пришелец тронет неразборчивое у
в я весь умру
то прутики многосуставных ножек
у медного жука – трескучий шибболет
невыговариваемый зверь в аптеке
– из всех кружков отдай его болеть
поверх запавшей буквы царство мхи
а здесь у мира юг
и мяч и обруч и вертящийся железный круг
и темнолобых всадников мельканье
меня не будет миг я вынесу воды
– у них с избытком меди и огня
но эта буква, но зеленоватый жук
и мир вращается быстрей меня –
замешкавшись у каменной ступени
как чужеземное местоимение схвачу
не мяч а звонкую пощёчину мячу
***
1.
младенец называет имена
пока его несут на поднятых руках
в процессии безлюдной и печальной
он различает землю и жука
войну и след
и миг, в который обезьяна спелый плод срывает
и жест, каким отбрасывает прочь
от глаз и рта червящийся разлом
как хочет после подсмотреть его тайком
2.
невесомого кузнечика вовек не унесу
пока над ним я шевелю губами, лиса склоняется в лесу
а здесь зелёный ковшик драконий черепок
склоняется как совершенный божий коробок
вычерпывает из колодца что?
долгую паузу смерти с мелким её цветочком
всю её ломаную латынь с нёбными кочками
и горсть простого сора, что растащат звери-норушки
замелькают их чёрные лапки и белые ушки
раскачают воздух, снизу цветочный, вверху грозовой
и сверзятся графитные шары, но замрут над самой травой
и стёкла не побиты
и зелёная голова земли цела
из одной теплицы в другую теплицу кто-то посылает усик вьюна
внутри ученик читает чеканно и правильно:
memini nomen – mora – memini nomen tuum а
помнишь ли ты меня?
***
мы просыпались москитные сетки сквозь ненадёжные пальцы твои утро
стены и пол и всё что мы видели было вблизи и время тут же неподалёку стояло
здесь же лежали повсюду чудные одежды и мы выбирали и приближали вплотную к лицу их
камни вокруг, вспоминайте, как было
каменоломни вокруг
то, что приходит издалека, то не вмещается здешним худым горизонтом
лица их в той же пыли, что и ноги их, в той же, что сеем и собираем
бились они подойти, но земля им молчала
только откликнулся хищник: знаю тебя! – так закричал он с ветвей костяных и согнутых
камни вокруг, вспоминайте, как было
каменоломни вокруг
вот неизвестное место, на нём неизвестное ты с раскинутыми руками
вот – мы стоим у себя и оттуда указываем руками
кто-то один: из себя не узнать! – говорит и горько смеётся одними губами
вот он снимается с места и долго идёт неизвестному знаку навстречу
вот он теперь стоит вдалеке у себя и указывает руками
камни вокруг, вспоминайте, как было
каменоломни вокруг
всё что сказали нам мы растеряли играя ещё до рассвета
всё что учили мы сами то расстреляли сухими горлами птицы
тонкий невидный укус и неслышимый уксус
зуд и компресс под которым вспухает пустое
место где знаю тебя
ненадёжные каменоломни
***
на фейерверк со всеми не пошли а там
ангелы сыпались сверху как лёд в стакан
вспоминали вчера и было жаль
а сегодня совсем не жаль
день седьмой а вокруг ни живца ни души
только бледный цыплёнок с яблоком вместо души
ленинградский кот и в укропе карп
и лошадка в багровый крап
спят и видят в тусклом стекле на столе
что в раскрашенном тонком небесном стекле
с кем-то большим говорят:
если я позабуду тебя не узнаю тебя
припаду и слюну испущу зарычу на тебя
забери мою внутренность это дурные часы весы
музыкальная нота с вывернутым суставом
ходи с ней везде прикладывай руки и сыпь
сыпь ядовитыми ангельскими составами
typos
тёмно-зелёный, мшисто-зелёный –
речи, не терпящей губ
мох, уже всегда старый
на камне на сиротливом камне, ещё не нашедшем свою спину
старость зелена, время ил –
долгое слово реки, никому уже не знакомый
след соскользнувшей стопы
***
мир едет к морю, в общий день и час
разви́тым таборко́м спустясь к вокзалу
там бродит нищеты чумное покрывало
там самый младший из неоперённых нас
увидит навсегда крысиный фас
в провинциальных очертаниях вокзала
а мой пейзаж спасён античной пылью
и я кружусь над былью как над гнилью
я ль без остатка равен краткой линии
с дверного косяка или не я?
вот лев зашёл за голубую арку
и лапкой гипсовой он дразнит Парку
и у меня была такая лапка
потом срослась
(и ноя, и немея)
я терпеливо рос в семейной табакерке
и выпал ровно там, где в киль аптеки
врастает исподволь коралл карл маркс
теперь прощай меня, моя Немея
там море ждёт меня в окошках касс
#
что говорит старик
пока где-то за правым плечом
проводник читает мне мой билет
поднимая свой голос высокий до неба
наизусть
1.
ты юн, ты больше любишь вещи
и телом с ними говоришь
так ровный круг описывает шершень
ему в ответ вздыхает мышь
ты вертишь мир как поплавок скуластый
его неотчуждаемая ось
да, да, нет, нет – одна и та же ласка
сияющему облаку твоих волос
2.
эта синица больна, я взял её на опушке
электричество вилось и замыкалось, проникнув в лес
я понимал её боль с помощью щупа и крюка
брал её душу окольцевать и возвращал в разрез
вот причина моя, эта выучка птицелова
прижатая к сердцу раньше, чем собственная ладонь
вынутая из пустышки опасная бусина с чуждым веку узором
из школьной тупой тягучести высеченная как огонь
а дальше – вот ты, гимназический щен нескладный
не зверь и не человек, а кипящее голое вещество, ты
как на аптечных весах на узкой планшетке пейзажа
упавший во влажную землю мира из небесной реторты
бессловесный и безымянный как пенка на ангеловых губах
(гудок прохрипел как лесной кабан)
3.
ловил ли ты живое существо
своею нарицательною снастью
смотрел ли ты в него и спрашивал его
допытывался ли пристрастно
до самой косточки значения и имени его
ловил ли ты и был ли ты ловим
небесным узким горлышком стеклянным
4.
живая птица
мёртвая
живая
морская галька серо-голубая
войди мне в сердце и составь тайник
мой спутник, ты отяжелел и сник
мой разговор едва в тебя проник
но до того, как машинист рукой пошевелил
к локомотиву прежде ключик прикоснулся
я вспомнил твой матросский воротник
ты хочешь формулу простую всего
так вот она:
– чирик!
***
допиваю лимонад держа двумя руками стакан
забываю дышать когда пью и в ушах шумит
я узкоглазый фонарь и воспринимаю только детали
вот зеленая стена вот белый крючок на ней
вот полуприкрытая дверь и волчок за ней
вот майский жук тянет ко мне свои лапки
я переворачиваю его: беги!
он снова падает на спину и тянет ко мне свои лапки
я снова переворачиваю его
он снова падает на спину
так в смиренном барахтанье встречаем мы последний день весны
но всё это ложь, ложь
это чужое детство ворочается в своём тёмном застенке
когда я как тот с кем никому не позволяли дружить
сидя в отверженном углу упирая подбородок в коленку
ворошу в коробке палкой а затем заглядываю в дырочку
то левым то правым глазом
не оставляя ни один в неведении и чистоте
это всё посинелая ягода сумерек что вкатилась в середину комнаты
и теперь я не смогу отвести глаз от неё
пока кто-то из снующих туда-сюда не наступит
и из ягоды не вытечет чернильная капля ночи
это всё чужие корабли что врезали мачты в моё средостение
и ситцевые паруса из бабушкиного ящика на смерть
облепили мне сердце и стали горячие алые
о моё сердце мой слабосильный птенец
ты всё дрожишь и видишь бескрайний сон
а я и не знаю когда же тебе пора
перестать петь
***
утром в палату приходит врач и спрашивает: какую выбираете себе болезнь?
мальчик говорит: я выбираю священную болезнь зрячести
и вырастает рыбаком
другой мальчик говорит: я выбираю высокую болезнь мастерства
и вырастает сапожником
третий мальчик говорит: я выбираю достойную болезнь памяти
и вырастает стариком
четвёртый мальчик говорит: я выбираю равную мне болезнь знания
и вырастает чужестранцем
пятый мальчик говорит: я выбираю желанную болезнь всемогущества
и вырастает безумцем
шестой мальчик говорит: я выбираю скромную болезнь тихой радости
и вырастает матерью
седьмой мальчик говорит: я выбираю не болеть никогда и ничем
и, не успев вырасти, умирает
.............
I.
Ну хорошо, я нахожу книгу
нет, мне даже делать ничего не приходится
мне просто доставляют пять экземпляров моей собственной книги
(кстати, зачем мне пять, ведь я понял, что она бесполезна для всякого, кроме меня?
разве что я бы мог преподнести её кому-нибудь в знак высочайшего доверия
но так как она бесполезна, то всерьёз примет такой подарок только дурак)
из книги я узнаю некоторые подробности своей смерти
никто мне не верит
никто не вспоминает о книге, когда всё сбывается
II.
Или так: мне восемь лет, и меня ведут играть в теннис
на мне белоснежная рубашка с синим воротничком и короткими рукавами
все ступают торжественно, едва дышат
мать, старшая сестра, отчим
я тоже стараюсь изо всех сил, но мои восемь лет гирями волочатся сейчас за моими ногами
оттого я имею вид крайне ленивого и неприятного ребёнка
тут я вижу жука
он зелёный, он вздрагивает крылышками, и те вспыхивают и гаснут, вспыхивают и гаснут на
солнце
он зелёный, он большой и совсем настоящий жук
он бежит, перебирая лапками по земле и, верно, что-то в земном шаре ломает, цепляет и
ломает своими быстрыми лапками
верно, что-то ломается, потому что всё, кроме жука, исчезает и перестаёт существовать
только большой зелёный жук и лежащий на земле я, с огромным, как паровой котёл, сердцем
и жарким дыханием
жук и я, смотрящий на жука
жук и только потому я
мать сидит подле меня пять дней и ночей, сестру отправили домой на третий, отчим молча
приносит еду и одеяла, смотрит на мать и избегает смотреть на меня
всем сказали, что я тяжело болен
вокруг меня поставили невысокую оградку
на меня повадилась садиться сойка
я так больше и не оторвался от жука
III.
Или я живу в просторной квартире и много пишу
у меня есть пара вежливых врагов и есть благодарные читатели
есть жена и есть письменный стол с кольцами не годовыми, но чайными
я аккуратен в быту и в письме
однажды, бреясь, я заметил лиловую шишку на шее, под правой челюстью
через неделю шишка раскрылась как бутон
показались влажные лепестки – матово-розовые, сиреневые, голубоватые
иногда цветок выделял каплю гноя
я стал носить мягкий коричневый шарф, скоро привык к тому, что мне постоянно жарко
я часто прикладывал к цветку сложенный кусочек пропитанного спиртом бинта и
рассматривал потом жёлтое пятно на белом квадратике
мало спал, всё ощупывал пальцами цветок и говорил ему: ну, ну
я стал ещё более аккуратен в быту, ещё более нежен с женой
писать больше не хотелось, прошлое не вызывало никаких чувств
я водил свой цветок в сад, где белели простушки яблони и всё говорил: ну, ну
когда яблони осыпались, я решил ходить к мостику над речкой, там тихо и никого нет
но не успел: осыпался и мой цветок
утром я увидел вместо него какую-то отвратительную синюю выпуклую родинку
бросился к постели и нашёл у подушки несколько мятых потемневших лепестков
родинка потом высохла и отвалилась
я снова стал проводить вечера над бумагой
IV.
Стоят неразборчивые голоса за стеной
ещё можно успеть спрятаться
или хотя бы спрятать блестящие плавники
или хотя бы спрятать море
шуршат кожей, стучат ботинками
а как же моё нелепое тело, как же оно
как же мой пустой дом, как же он
как же всё это преодолеть
я беру какую-то тряпку, чтоб спугнуть пыль с пола
пыль взлетает
быстро черчу мелом на полу прямоугольник и несколько квадратиков подле него, будто
подкладываю детёнышей к сосцам самки
на одной стене два прямоугольника, на стене с голосами один большой и вертикальный
фигура на полу заполняется закорючками
я не знаю, как это должно выглядеть –
«е-д-а»
«в-и-н-о»
становлюсь больше/меньше/снова больше/чуть меньше
всё очень приблизительно
времени совсем нет
слон подходит ко мне, протягивает мягкий хобот
идём со мной, идём со мной
нет, говорю я ему, а он тёплый и унёс бы меня отсюда, от них, от тех, что за стеной
слон уходит: просто становится рисунком на бумаге и складывается, складывается до
бесконечности
нет, говорю я ему (складывается)
нет, говорю я ему (складывается)
нет, говорю я ему (исчезает)
рыдание возникает справа и ударяется о стену и движется вдоль всех четырёх, вращаясь
я стою в центре и молча смотрю, как рыдание возникает справа и ударяется о стену и
медленно движется вдоль всех четырёх, вращаясь
времени совсем нет
море хочет играть, оно сочится с потолка
(за стеной волнуются раз)
море хочет играть, оно покрывает пол
(за стеной волнуются два)
море хочет играть, оно раскрывает створки
раскрывает стену, за которой волнуются три и застывают навсегда все когда-либо пропавшие
без вести в этом мире
море раскрывает мне грудь, и я достаю сердце и протягиваю его им:
я не знаю, как это должно выглядеть –
«г-о-с-т-е-п-р-и-и-м-с-т-в-о»
«л-ю-б-о-в-ь»
