Текст: Дмитрий Шеваров/РГ
Фото: из архива автора
На книгах с его иллюстрациями растет уже четвертое поколение детей. К счастью, как художник он не забыт.
А вот сборники с его стихами не переиздаются. И это грустно, поскольку художник Токмаков творил по законам поэзии. В его работах, как в беловой рукописи Пушкина, нет ничего лишнего или случайного, а все, что осталось, рифмуется внутри композиции. Именно доведенные до совершенства лаконизм и очень личная лирическая образность сделали Токмакова в 1960-е годы одним из самых ярких иллюстраторов.
Его близкий друг поэт Валентин Берестов писал: «Токмаков - очень поэтичный человек, про него самого хочется писать стихи...»
Из предисловия Льва Токмакова к сборнику стихотворений «Глаза бессонниц»:
«Первые мои стихи были записаны рукой мамы в большом толстом блокноте. Безжалостный автор будил ее среди ночи и, уверенный, что пишет лучше Пушкина, заставлял браться за карандаш. Мама кротко повиновалась... Толстый блокнот очень скоро кончился. Кончились и опыты стихосложения... Сразу же после победного завершения войны я уехал с Урала в Москву - учиться. Там в стенах Строгановки я и встретил моего незабвенного друга - блистательного поэта Юрия Вронского. Он стал моим первым и главным учителем. Я начал писать стихи исключительно благодаря дружбе с этим удивительным человеком...»
А вот что рассказывал Юрий Вронский, ставший самым авторитетным переводчиком норвежских поэтов: «Познакомились мы в 1945 году в Строгановском художественном училище. Токмаков выделялся из всех бешеной требовательностью к самому себе. Все мы там беспрерывно рисовали - делали наброски друг с друга и со всякого, кто соглашался минутку попозировать. Однако видеть токмаковские наброски нам доводилось редко, потому что, едва закончив или даже не закончив рисунок, он с яростью набрасывался на него, мял, рвал и засовывал в урну.
Вы, наверно, читали книги о викингах, свирепых морских разбойниках, предках нынешних норвежцев и прочих скандинавов? Среди викингов были люди, которых называли «берсерки», - во время битвы берсерки впадали в неистовую ярость и проявляли силу и выносливость, не свойственные человеку в обычных обстоятельствах. Когда битва заканчивалась, они падали на землю и лежали без сил. Что-то от берсерков было и в Токмакове. Он и работал, и всякое дело делал так, как будто занимал где-то силы сверх своих человеческих.
Однажды мы с Токмаковым гуляли по красноярскому парку и набрели на силомер. За плату тебе вручали особой формы железяку, и ты ударял ею по наковаленке, рядом с которой возвышалась шкала со стрелкой, - до какого деления взлетит стрелка, такой силы, значит, твой удар. Токмаков ударил, и стрелку заклинило за пределами делений. Когда мы возвращались после прогулки, служители всё ещё чинили силомер.
Первый шквал славы обрушился на Токмакова, когда вышла с его иллюстрациями книга Джанни Родари «Джальсомино в стране лжецов». Рисунки не были похожи ни на чьи другие. До него так никто не рисовал. Но книга почему-то всё-таки вышла. Вся Москва гудела, всюду только и разговору было, что об этой книжке и о том, что Джанни Родари должен вот-вот приехать - поглядеть на Токмакова...»
Последние годы Лев Токмаков жил в своей мастерской на Речном вокзале. При слове «мастерская художника» обычно представляются высокие потолки, много света, мольберт... А тут было что-то вроде скворечника - повернуться негде. Во многих домах лоджия больше, чем была вся эта квартирка народного художника России. Но Лев Алексеевич будто не замечал тесноты, раскладывая на столе новые работы, только что вышедшие книги, и одновременно рассказывая озорные истории из своего детства.
Он напоминал на храброго взъерошенного воробья, забившегося под крышу. Изредка он «слетал» вниз, во двор, где росла его подопечная березка. В жаркие дни ее надо было поливать.
На прощанье он говорил мне: «Дима, приходите всегда!»
Вот я и прихожу.
Из стихов Льва Токмакова
В семнадцать лет
Я видел вещий сон:
Мне снилась девочка,
Я был в нее влюблен.
Над нами шелестели камыши,
Когда легла она
На дно моей души.
А лодку по течению несло,
Я упустил ненужное весло.
Проплыли годы,
Утекла вода.
Лишь сны со мной
Остались навсегда;
Как звон пасхальный,
Как благая весть,
Как заверенье в том,
Что счастье есть.
Уже маячит мне
В конце тоннеля свет,
А девочке моей —
Всего пятнадцать лет.
* * *
Настал торжественный момент:
Поставлен жертвам монумент.
Сначала — изувечим,
Потом — увековечим.
Всем власть имущим
Не принимайте нас всерьёз
Во всех насущных ваших планах!
Вам проще нас увидеть пьяных
И не увидеть наших слез,
Не принимайте нас всерьез.
И этот век сойдет со сцены,
И в память о минувших днях
Потомки истинные цены
Поставят на его камнях.
И этот век сойдет со сцены.
Тогда, кулак разжавши потный,
Заплатит правнук ваш сполна
За все поэмы и полотна,
За жизнь без хлеба и без сна.
Он впрямь кулак раскроет потный.
Но даже дней грядущих Крёз,
Скупив бесценные картины,
Там не увидит наших слез,
Шальных, хмельных простолюдинов.
Не принимайте нас всерьез!
* * *
Уезжают люди на троллейбусах -
Остается номер телефона.
Улетают люди самолетами -
Остается их почтовый адрес.
Человечество может спать спокойно:
Память упакована в бумажку.
Но о тех,
Кто навсегда уходит,
Остается неприкаянная память,
Мечется она среди живущих,
Выплакаться близким помогает…
Виктор Астафьев - Льву Токмакову
9 февраля 1980 г.
Дорогой мой Токмаков!
Книжку-то Вашу я отдал внуку, а сам в больнице, вот поэтому и без отчества пишу. Очень рад Вашему письму и книге... Собирался в феврале быть в Москве - не вышло, теперь до марта. Как буду в столице - позвоню Вам в мастерскую. А пока кланяюсь и желаю доброго здоровья! Ваш В. Астафьев.
