Последняя любовь

Изображение: фрагмент иллюстрации Джесси Уилкокс Смит "Семь возрастов детства"

TatianaWitch, г. Москва

…Надо уходить, а то мозг снова начинает биться о черепную коробку, грозясь окончательно лишиться рассудка. А в больницу больше не хотелось. Полгода возбужденной апатии двенадцать лет назад ему хватило…

Хватило настолько, что до сих пор засыпать получалось, только если выпить таблетку. Врачи вежливо кивали на вопрос: «Можно ли сняться с учёта?», но упрямо твердили: «Давайте ещё через годик».

Снова раздаётся крик. Излюбленное действо - зайти в ванную, чтобы кричать оттуда. Соседи снизу и сверху каждый день оповещаются о том, что он - псих ненормальный, состоит на учёте. А потом в лифте протягивают ладонь для рукопожатия и растягивают губы с той же вежливой улыбкой, что и врачи в диспансере.

Невозможно найти ни футболку, ни куртку, мать опять перепрятала. Казалось бы, что можно спрятать в московской однушке? Но у матери это всегда получается. Где лежит купленный десять лет назад ноутбук - одному богу известно. Воспользоваться им так и не удалось.

Иногда ему казалось, что из хлама скоро полезут трупы. Тогда, двенадцать лет назад, именно поэтому он убежал из дома: из какой-то кучи на него смотрели глаза покойной бабушки. Он её очень любил, но винил не меньше матери. Это она, видя, что творится в квартире, приезжала на зиму из деревни, привозила травы и коренья, часть продавала, а часть оставляла в доме. Навечно. Теперь же эту труху нельзя было тронуть, иначе скандал и обвинения: «Ты хочешь выбросить память о бабушке?!»

Тогда, двенадцать лет назад, стены начали сжиматься. Голова разламывалась, хотелось курить, а мать продолжала кричать, продолжала винить в предательстве. Предал, потому что полюбил.

Предал, потому что гулял, пока мать лежала в больнице. Предал, потому что ей было плохо, а ему хорошо. Подлый, неблагодарный сын.

За прошедшие годы его вина возросла. Об этом он временами слышал от её подруг. Они звонили и по-матерински журили его: «Как же так, мать тебя содержит, а ты ей сел на шею, ещё и грубишь. Почему ты такой неблагодарный? За что ты так с ней?»

У них была интересная дружба. Созванивались раз в полгода, чтобы пожаловаться на сыновей. Или на дочерей, по обстоятельствам. Обычно люди хвастаются достижениями, его же мать хвасталась недостатками. И делала это с болезненным удовольствием.

- Ты идиот! Шизофра ты последняя, будешь учить меня жить?! - кричала она, отнимала ключи, выдавала линялую футболку, старые джинсы и стоптанные туфли и провожала сына на работу, где он зарабатывал копейки.

Увы, старшему преподавателю физики в одном из столичных вузов действительно платили копейки. Однажды ему предложили должность учителя в школе и оклад в три раза выше, чем в институте. В общем, сделали предложение, от которого нельзя отказаться.

Он отказался. Нужна была справка из диспансера, что не состоишь на учёте. Он состоял уже двенадцать лет.

…Опять крик, в голове начинает стучать, руки трясутся. Мать всегда говорила, что закончит он либо в тюрьме, либо в психушке. Он же думал о монастыре. Ему казалось это лучшей альтернативой. Он чувствовал, что скоро перейдёт грань реальности, в которой можно хоть как-то жить, и тогда точно уйдёт. Куда-нибудь. А пока всего лишь на улицу.

День был яркий и тёплый, один из немногих за эту весну. Ноги шли сами, гул в голове постепенно стихал, а впереди маячила желтая куртка. Пружинистая походка, любопытные взгляды по сторонам, глубокое дыхание апрельской свежестью, пляшущая по спине косичка. Девушка свернула на аллейку и присела на лавочку.

- Чудесный сегодня день, - как-то отважился он. - Вам так не кажется?

- Кажется, - улыбнулась она. Глаз не было видно за солнечными очками, но, кажется, вокруг них появляются складочки, такие же, как около губ.

Весна наконец-то. Лишь бы тепло задержалось. Почки набухли. Разговор ни о чём и обо всём сразу. Она любит Достоевского и Мопассана.

- Я влюбилась в тебя ещё тогда, на скамейке, после фразы «Я недавно прочитал «Господ Головлёвых», - призналась она четыре месяца спустя. - А ты, чтобы произвести впечатление, повёл знакомиться меня с твоей мамой и показывать новую квартиру.

В голосе звучала обида, но не обвинение. И даже обида эта звучала совсем иначе. Печальная грусть: он не почувствовал, что он ей стал нужен ещё тогда, при первой встрече. И стало даже стыдно, ведь она ему стала необходима лишь после третьей.

«Ты должен с ней расстаться, она тебе не пара! - снова крики и требования. - Она не работает, будет сидеть на твоей шее! Вы собираетесь вместе в отпуск, а что потом?! Неужели ты не видишь, что она увидела квартиру?! Она тебя обманет, бросит, зачем ты ей нужен! Что ты ей там о себе наговорил?»

Наговорил он на самом деле многое. И о больнице, и о доме, и вообще о себе в целом.

Она была вроде седьмой в его жизни, а казалось, будто первая и единственная.

Совсем ещё ребёнок, хрупкая и невинная. Застенчивая улыбка, сияющие глаза и детская задорность. До неё было так много девушек, и сейчас он жалел о каждой из них.

- Почему я не встретил тебя, когда учился в аспирантуре? Ты тогда мне была так нужна!

- Я была совсем ребёнком. Вряд ли тогда я смогла бы тебя понять…

И всё же он сожалел, хотя в том не было ничьей вины.

Пришёл домой поздно. Дверь на задвижке. Ключом не открыть. Приходится нажимать на звонок. «Скотина, - привычный эпитет. - Сколько ещё мне из-за тебя не спать?!»

…Ушёл. Опять. В этот раз окончательно. Без вещей, без ключей, без денег. Только с паспортом, чтобы подать заявление.

Всё новое: квартира, одежда, даже еда. Новые родственники приняли как сына, без упрёков, не задали ни одного вопроса. Накупили вещей, возили за город отдыхать. Голова не трещала, руки не тряслись. Пару ночей даже стало возможно спать без таблеток. Тишина и спокойствие. С любимой. Словно попал в рай. Но каждую ночь снился дом. Мать, сидящая одна на кухне. Или спящая там же на топчане из газет. Захламлённая комната, своя кровать в углу. По воскресеньям он просыпался и думал, что надо заняться стиркой. И только потом вспоминал, что здесь есть стиральная машина, да и вообще его вещи, уже чистые, лежат аккуратной стопочкой на полке, которую освободили для него.

Тишина угнетала, спокойствие душило. Как душила и тревога за мать. Каждое утро снились кошмары, один другого ярче.

- Я тебя совсем измучил, - повинно склонял он голову.

- Ты измучил себя в первую очередь. Ты можешь не звонить и не отвечать на звонки? Возьми паузу…

- Ты не понимаешь, она - моя мать…

Одни и те же разговоры о матери, о доме, о его состоянии. Внешне он поправился и даже похорошел. На работе зашептались: «Женился? Да неужели!..»

А по ночам был ад. Засыпать в объятиях любимой, просыпаться в холодном поту из-за тоски по дому. Клясться «Я не могу без тебя дышать» и понимать, что без матери жить тоже не может.

Слишком затянутое детство, слишком большая зависимость, слишком болезненная любовь. Всё слишком.

- …То есть свой день рождения ты будешь отмечать не со мной?..

- Она же моя мать, это и её праздник тоже.

К ней он в тот день не вернулся.

Остался ночевать дома.

- …Как ты?

- Обыкновенно.

- Я тогда вечером зайду?

- Зайдёшь?

- Да… нам надо поговорить.

- Понятно. Ты решил вернуться?

- Да…

- Тогда заходи, забирай свои вещи, уходи и забудь обо мне.

- Зачем ты так?

- Затем, что строить семью - пожалуйста, со мной. Губить свою жизнь - пожалуйста, без меня.

- Я же для нас стараюсь…

- Нет, ты стараешься для себя. И думаешь только о себе. Ты ни разу обо мне не подумал…

- Подумал…

- Нет, не подумал. Если ты вернёшься и сейчас, тебя не поймёт никто. Если ты откажешься от меня, вряд ли сможешь построить жизнь с кем-нибудь вообще.

- Почему мы должны расстаться?

- Потому что и у меня есть гордость.

…Уходил из дома он много раз. И каждый раз возвращался. И каждый раз думал, что вот теперь будет всё по-другому. Теперь они заживут нормальной жизнью, в которой можно будет избавиться от хлама в доме и в голове. Начнётся жизнь, в которой он будет для матери лучшим сыном.

Он ошибался тогда. Ошибся и сейчас. Только теперь он вдруг понял: это не надолго - это навсегда.

- Я говорила, она тебя бросит! - слышал он, а вспоминал другие слова: «Почему мы должны расстаться? - Потому что и у меня есть гордость».

А об стены комнаты эхом отбивался визг: «Никогда ты не женишься! Кому ты нужен, ненормальный! Говорила тебе, закончишь или в психушке, или в тюрьме!..»

Из-под газет на подоконнике торчал нож, купленный по скидке в супермаркете.

«Закончишь в психушке или в тюрьме!..» - раздавалось эхом в воспалённом мозгу.

В психушке или в тюрьме.

Говорила.

И оказалась права.