И дольше века

Текст: Елена Яковлева/РГ

Фото: Александр Корольков/РГ

В "РГ" режиссер Олеся Фокина показала фильм "Век Солженицына", дающий повод начать серьезный разговор к столетнему юбилею писателя.

Немного стыдно встречать столетие Солженицына, наблюдая те диковатые выходки, с которыми иногда люди "с куриными мозгами и петушиным наскоком" (слова Владимира Лукина) то и дело вызывают великого писателя на дурную идейную дуэль (он - предатель родины и т. п.). А анонимные вандалы-одиночки трусливо пишут это на его памятниках. Вандальские выходки воспринимались бы как футбольные кричалки, в которых никто не подозревает ничего симптоматического, если бы нам хватало в эти дни серьезности и глубины разговора о писателе. Поэтому всякая достойная попытка сложить его портрет из документальных кадров, воспоминаний и разговор с ним и о нем, сверхприветствуется.

Фильм Олеси Фокиной называется "Век Солженицына", но в нем сразу становится видно, что "века" для Солженицына мало. Хотя мы обычно и веком не живем, лишь отрезками "своего", знакомого нам времени. Фокина - большой мастер передавать звуки и краски времени - бесшумной тревогой морских волн, безупречной графикой голых веток и одиноких птиц, на них сидящих. В фильме о Солженицыне - луна в облаках ну просто целый визуальный театр. Но с Солженицыным у них расходятся времена. Солженицын из времен ужаса. В которых даже остаться неподлецом, а уж стать противником подлости и великим помощником в этом нескольким поколениям после, требовало титанического мужества. А Фокина, как и мы, ее зрители, из времени после 60-х, легком, уже не страшном, "сытом" и в бытовом, и в экзистенциальном смысле (репрессии точечны, и на них еще надо сильно нарваться). Это время выдвинуло интересные, но куда более узкие лекала для всех персонажей - жизни, сцены и экрана, вроде конфликтов розовских и арбузовских пьес. И у меня такое ощущение, что режиссер эти привычные лекала любимого и хорошо чувствуемого ею времени наложила на Солженицына - и так невольно выбрала младенческие одежки для очень взрослого, может быть, самого взрослого человека русского XX века.

Время Солженицына - время лагерей и очень высокой платы за единственное право человека - выстоять. "Иван Денисович" об этом. В фильме же, тщательно воскрешающем страдание и любовь героев, их споры и несогласия, зрительский глаз легко сбивается на невольный суд над ними: вот Солженицын рассказы Шаламова Твардовскому не показал (и Шаламов ругает его в дневниках). А потом становится невыносимо жаль несчастную Кью, восторженно неосторожную машинистку, не послушавшуюся "приказа" Солженицына сжечь его рукопись и продолжавшую давать ее почитать. Арестованную, после 5 дней допросов все рассказавшую, и ...покончившую с собой. Бесконечно жаль, но вина тут не Солженицына. А тех, кто изуродовал Шаламова и толкнул бедную Кью допросами к самоубийству.

Да, за Солженицына, как за любовь, платили дорого.

И он любил - и преданных людей, и смысл своего дела, но история обжигала солидарных с ним. Мне кажется, и такой взгляд на героя правомочен, но лишь при условии, что мы равны ему - опытом страданий, силой мысли, качеством текстов. Перед Солженицыным всем нам сегодня нужно смирение и чувство неравности. Александр Сокуров не обижается, если Михаил Пиотровский считает кино функциональной частью культуры и справедливо держит с ним дистанцию. Дистанция со стороны Солженицына по отношению и к кино, и к его авторам также оправдана. Он писатель, затворник, и не в башне из слоновой кости или эбонитового дерева, а в монастыре такой глубины и древности, что тут добывается спасение даже не для себя - для всех. Конечно, для него кино и ТВ - как вид искусства - суета. И он имеет на это полное право, как человек по-настоящему великого писательского склада. Точнее и вернее всего в фильме о Солженицыне говорит писатель Евгений Водолазкин:

"Это один из русских пророков и человек с невероятным чувством истории".

Подчеркивая абсолютную серьезность Солженицына, он объясняет ее тем, что наступают такие состояния, в которых смех кончается, как он кончался у Толстого, Гоголя в конце жизни, Астафьева. "Люди, видящие границы существования, уже не смеются". А сталинский лагерь - это граница существования. Как и высылка с Родины. У меня осталось от фильма ощущение общей несоразмерности с Солженицыным. Бесконечно, безоглядно работающим (обед в 6 часов вечера, а до этого работа), несоизмеримо по сравнению с обычными людьми смелым, честным в мысли, верующим в творческое и нравственное богоподобие человека.

Пророк. Не деланный. Настоящий. В XX веке.

Услышать его в фильме - большой подарок. Даже несмотря на высокий голос и торопливую манеру говорить. И нельзя не понять, слушая, что мы имеем дело с человеком такого калибра ума и таланта, каких больше вокруг нет.

Ни в фильме, ни в жизни.

Оригинал статьи: "Российская газета"