Текст: Арсений Замостьянов, заместитель главного редактора журнала «Историк»
Молодой актер ушел на фронт добровольцем, несмотря на белый билет, в первое военное лето – как и его герой Борис Бороздин. Он навсегда запомнил свой первый и последний бой – под Вязьмой: «Почти все из нашей батареи были убиты. Осталось два человека в живых: я и медсестра. Остальные все убиты. Полз я в канаве, по которой текла кровь». Потом госпиталь. Там он бесконечно острил, подбадривая тех, кто отчаялся. Наверное, считал это долгом актера. Хотя понимал, что ранение помешает ему вернуться не только на фронт, но и на сцену. Он поступил в Литературный институт, стал писать свою первую пьесу – «Вечно живые». О тех, кто не вернулся с войны. Пьесу с несвоевременной тональностью – таких тогда не писали, а в более поздние времена – и подавно. Человеческое измерение для него было ближе социального, государственного. Таков розовский взгляд на людей – сочувственный, сентиментальный. Хотя иногда – с показательной поркой зла. Он учился и одновременно ездил с небольшой концертной бригадой по госпиталям, по всему Союзу.
Еще в Литинституте он написал еще одну из лучших своих пьес, хотя она была не вполне розовской. Это инсценировка романа Ивана Гончарова «Обыкновенная история». Казалось бы, для послевоенного советского времени – не самый актуальный сюжет, хотя… растоптать идеалы юности ради высокого положения многие и даже очень многие были готовы и тогда. Слагать пьесу по Гончарову – с одной стороны, милое дело. Второго такого мастера диалогов в русской прозе не найти: все гончаровские романы – это сквозняк разговоров, сквозь которые выстраивается действие. Много лет спустя эту пьесу поставят в «Современнике», а еще годы спустя снимут спектакль для телевидения. Найдите его и поглядите. Во многом это заслуга Розова, переселившего Гончарова в свой театр. В «Обыкновенной истории» есть предчувствие героев и конфликтов, которые станут главными для Розова.
Ну, а потом… «Я принёс довольно малокровную пьесу «Её друзья» в Центральный детский театр, попал в интересный театральный коллектив – со Сперантовой, Чернышёвой, Перовым и другими, попал к Ольге Ивановне Пыжовой и Борису Владимировичу Бибикову. Я работал с ними вместе на каждой репетиции чуть ли не год и доводил пьесу до того состояния, когда она могла называться пьесой. Для меня это была высшая школа», - вспоминал Розов. В Центральном детском (к сожалению, его переименовали в Молодежный) он встретился и с Марией Кнебель, и с Анатолием Эфросом, который поставил «В добрый час», пьесу, которая Розова (да и режиссера) прославила.
«В добрый час» и «В поисках радости» – эти два спектакля в 1950-е годы определили стиль времени. После военной суровости, после триумфализма гипсовых статуй первых послевоенных лет (всё это – вполне обоснованные явления) пришло время советского сентиментализма. Как и в конце XVIII века. Это внимание к обыкновенным людям и обыкновенным чувствам. Внутренние борения человека, напрямую не связанные со свершениями государства. Парень не поступил в институт и собирается уехать из родительского дома. Только и всего. Он вроде бы ведет себя как оступившийся избалованный подросток. Его нетрудно было бы разоблачить, в крайнем случае пожурить. Но Розов сопереживает ему. Как и пятнадцатилетнему Олегу из пьесы «В поисках радости» (кинофильм по этой комедии нравов назывался «Шумный день»). Это он дедовской красноармейской саблей рубил мебель и другие вещи, в которых видели крамолу приобретательства. Мещанство, которое в то время казалось главным врагом социализма.
Впрочем, политических терминов в пьесе не было – прямых прописей Розов не допускал. И потому зрители – в большинстве – готовы были присоединиться к финальным словам мальчишки:
- Крепче несите, ноги,
- В мир недобытых побед!
Тогда многие почему-то верили, что молодые всегда будут чище, совершеннее, чем их отцы и дядьки. Почему верили – более-менее понятно. На идее прогресса от поколения к поколению строилась вера в справедливое общество, в счастливое будущее. Это оказалось, пожалуй, самой горькой иллюзией ХХ века. Что не отменяет благородство идей Розова, их красоту и театральную правоту. Ведь крушение полированной мебели старой саблей – это эффектно, это замечательная кульминация, после которой всё в пьесе по-чеховски утихомиривается.
А потом пришел черед «Вечно живых». Такую историю не придумаешь, ее нужно видеть своими глазами. Очень важно, что Розов воздержался от осуждения своей Вероники (и это не понравилось, например, Никите Сергеевичу Хрущеву, да и многим консерваторам). Как мы любим выносить злорадные приговоры. Сегодня, пожалуй, даже больше, чем 70 лет назад. Он оказался выше этого. Думаю, если бы Розов дал шанс на свою правду Марку, пьеса вышла бы еще сильнее. Редкий случай: эта история стала основой пьесы, которая шла в «Современнике» десятилетиями и стала ключевой в истории этого театра – и фильма, одного из лучших в ХХ веке. Розов тонко понимал природу театра и кино, их различия. И в сценарии «Летят журавли» многое переработал, не жалея собственных литературных находок, слишком тяжеловесных для экрана.
Автору и его единомышленникам хотелось, чтобы его любимые герои остались такими навсегда, не сломались. В чуть более поздней и несколько усложненной пьесе «Традиционный сбор» мы видим именно такой конфликт. И герой, не добившись громких успехов, не сдался, остался верным себе. Это для Розова куда важнее высокого положения и благополучия. Он нечасто жаловал победительных и сановитых. Его героев долго не принимали осторожные и правоверные. Опасались слишком шумного успеха, который они имели у молодой аудитории. «Кабы чего не вышло» – бунта, мятежа или просто сомнений в генеральной линии. Словом, Розов вполне заслуженно считался возмутителем спокойствия.
В финале «Традиционного сбора», после мучительного копания в прошлом героев, столкновения принципов и взрывных конфликтов, есть такая ремарка:
- «Девочка начинает поливать цветы на подоконниках. Мальчик сдвигает парты и, намотав на щетку тряпку, протирает пол.
- ДЕВОЧКА. Леша! Леша! Смотри, крокус распустился!
- МАЛЬЧИК. Ну!
- Идет к девочке, и они оба смотрят на распустившийся цветок».
Это тоже сентиментализм. Между прочим, Розов, порицая мещанство, любил рыбок и комнатные цветы, даже пресловутые фикусы. В этом тоже – душевность, человечность, уход от помпезного мрамора и торжественных гимнов.
Он хорошо знал людей, для которых писал. Знал, по каким эмоциям и рассуждениям они истосковались – потому что мало отличался от них. Розов с первых своих пьес был усиленно человечен, всегда писал злободневно и не случайно стал голосом поколения. Понятие «розовские мальчики» – это тоже не миф. Его интересовали молодые бунтари первого послевоенного поколения. О них много сказано. Максималисты, они видели во многих старших приспособленцев, капитулянтов. Отстаивали свою истину. У Розова они говорили иначе, чем другие – старшие. Он нашел или где-то подслушал интонацию своих вольнодумцев – иногда наивных, иногда никчемных… Он любовался бесприютными, свободными, ищущими людьми – чем-то некоторые из них напоминали героев Горького. Буревестники! Таков задиристый нигилист Владимир из пьесы «В дороге», таков и Сергей из «Затейника».
Олег Ефремов, который обязан Розову своими первыми удачами – и актерскими, и режиссерскими – вспоминал о нем: «Пожалуй, нет в нашей драматургии писателя более традиционного, спокойного, уравновешенного, если хотите, воинствующе немодного. И действительно, он всю свою жизнь проходил в одном пиджаке, всю жизнь говорил одни и те же слова. А между тем совершенно ясно, что мы имеем дело не только с известным драматургом, но и с таким писателем, который всегда был впереди. Вот это внутреннее новаторство Розова при абсолютной внешней «консервативности», пожалуй, главная черта его писательского облика. В самом деле, разве не с розовских пьес, в частности, началось обновление нашего театра в середине 50-х годов? И разве не розовские герои с наибольшей полнотой и глубиной выразили последующие изменения в нашей жизни и в характере современного человека?»
Здесь, пожалуй, неточно только одно. Он был в моде не меньше десяти лет – прежде, чем стать легендой и мэтром. В том числе и потому, что хотел этого – как человек, веривший, что театр – это кафедра, что нужно задавать вопросы, которые станут для людей открытием. Умел говорить то, о чем – по разным причинам, далеко не только по цензурным – помалкивали другие. Сколько театральных легенд возникло вокруг Розова и его пьес. Эфрос, Ефремов, даже необъятный Товстоногов без розовских «неравных боев» немало бы потеряли.
Пьеса «С вечера до полудня» – это уже разлом семидесятых. Он хотел назвать эту историю «Всадники», в постановке Георгия Товстоногова она шла под названием «На беговой дорожке». Герои поясняют: «Всадниками он называет тех, кто, взобравшись на свою лошадку, лупит во весь свой собственный карьер... И не видит, куда его лошадь ставит копыта». Чем дальше от безбытного послевоенного времени, тем труднее сопротивляться жажде успеха и самоутверждения, мечте уехать если не в Англию, то в Бразилию. Не навсегда, хотя бы на денек, а лучше – на год-другой. Человек, становится белой вороной. Розов увидел величайший соблазн того времени в увлечении далекими поездками, заграничным неоновым блеском. Но это самая непредсказуемая пьеса Розова. Бесконечный вечер, перетекающий в утро, под ревы гиен в соседнем зоопарке, когда все тайное в людях становится явным – по крайней мере, для зрителя. И каждый герой интересен, трагичен, каждый пытается сохранить себя, но без потерь не выходит. В 1981 году вышел телефильм по этой пьесе. Как всегда, для экранизации Розов немного подкорректировал пьесу – и не смягчил, а усилил конфликты. Так, интереснее и острее стали взаимоотношения между двумя наиболее необычными героями пьесы – Лёвой Груздевым и Ниной Жарковой. Хотя в центре фильма остался Ким – однолюб, максималист, иногда грубоватый, но в основе своей благородный и способный пожертвовать самым дорогим. Ради чего? Тут начинаются размышления за пределами пьесы. Добро уже не побеждало так безоговорочно, как в его ранних пьесах.
С годами всё чаще он показывал разочарование, а то и ожесточение своих повзрослевших героев. Некоторые благородные нигилисты стали циниками и утомленными барственными честолюбцами. Розов говорил: «Испытание голодом мы прошли. А вот испытание на сытость – его мы проходим сейчас – посмотрите вокруг да и повнимательнее — это ведь пострашнее».
Его последние пьесы, написанные давненько, грустнее прежних. Особенно – «Возвращение», о парнях, прошедших Афганскую войну. Там есть предчувствие жестокого бандитского передела страны. Правда, драматург был не столь точен, как прежде – как будто сочинял по газетным очеркам и чьим-то пересудам. Впрочем, в то время Розов писал и прозу, в основном – мемуары и путевые заметки. Она не заслуживает забвения – особенно его воспоминания о войне.
Розов почти не писал напрямую о политике. Среди его героев иногда встречались положительные резонеры, которые изрекали истину, но такое бывало нечасто и тоже – не по-газетному. И, кстати, он не состоял в партии, не ходил в активистах. Фронтовик, лауреат, драматург, пьесы которого постоянно шли в сотне советских театров – столоначальником не был. И после распада Советского Союза, к удивлению многих, оказался в оппозиции. В те времена многие недавние сторонники «чистоты ленинских принципов» стали – ради выгоды и по впечатлительности – крайне правыми. А он – наоборот.
Помнится, незадолго до президентских выборов 1996 года Розов поддерживал не Ельцина, а Зюганова. Ему не нравился мир, в котором балом правит единственный владыка – доллар. Драматург даже поучаствовал в одной политической телепередаче. Там один совсем молодой в то время телеведущий и драматург – отчасти православный ханжа, отчасти удивленный белогвардейский пошляк – на прямой вопрос аудитории ответил, что в свое время состоял в КПСС. Судя по возрасту парня, в партию он вступил студентом. И тут же начал оправдываться: «В то время, если ты беспартийный – нельзя было работать, а я хотел творить и печататься». Розов, поддерживавший тогда коммунистов, отчеканил: «Странно, а я никогда не был партийным, но много печатался, и мои пьесы шли повсюду». Обыкновенный художник ответил обыкновенному карьеристу. Свободный человек ответил добровольному рабу конъюнктуры. Пожалуй, в ту минуту многие усомнились в том, что существует «единственно верный» сценарий развития страны – борьба с советским наследием. Розов видел по-другому. Упрямо шел против течения. Трудно было не уважать его воззрений.
Розов – это не просто страницы из учебников истории театра и литературы. Повторить его невозможно. Если он кому-то кажется наивным и слишком простодушным – это акустический обман. Когда мы так думаем – впадаем в наивность, которая Розову и не снилась. Он гораздо мудрее, чем кажется на первый взгляд. И дурному не научит. Не в ханжеском смысле, разумеется. А в том, о которым мы, возможно, боимся и подумать.
