Текст: Роман Сенчин
Фото с сайта www.soyuz.ru
Своими книгами он хотел перевернуть мир и не скрывал этого. Не считал писательство частным делом. Пытался отыскать правду. Заканчивал одну книгу и сразу принимался за следующую. Писать для него было ежедневной работой, тяжелой и благодатной. Он не стал пенсионером ни по возрасту, ни духовно - ушел ровно в шестьдесят, после утренней пробежки. На письменном столе остались рукописи, в ящиках - неопубликованные повести, которые через два—три года станут событиями перестроечной литературы… Сегодня писателю Владимиру Тендрякову исполнилось бы 95 лет.
О нем в последнее время редко вспоминают, книги почти не переиздают. Советская литература 50—70-х практически вся засыпана песком времени, многие авторы и их произведения надежно забыты. С одной стороны, это закономерно - из прошлого невозможно нести слишком много, иначе забуксуешь, застрянешь, с другой, сколько ценного, талантливого, полезного исчезает в беспощадной Лете.
В нашей библиотеке было много книг Тендрякова. Да и в других квартирах, куда я попадал подростком, видел их на полках и стеллажах. Тендряков шел по разряду разрешенных, но честных советских писателей. Подобных было не так много.
А прочитал его прозу я всего лишь несколько лет назад - мне подарили в Москве пятитомное собрание сочинений, изданное в конце 80-х, потом я разыскал книжку тех повестей и рассказов, которые в это собрание сочинений не вошли. И с тех пор Тендряков стал для меня одним из самых важных писателей. Может быть, идеалом писателя.
Сначала коротко биография. Она нужна - она тоже о многом говорит. Не только книги.
Владимир Тендряков принадлежал к поколению, выбитому войной: родился в деревне Макаровская Вологодской области 5 декабря 1923 года. В восемнадцать лет призван в армию, окончил школу младших командиров. В звании младшего сержанта отправлен на фронт. Одно ранение, затем второе, и в январе 1944-го Тендрякова комиссовали. Работа школьным учителем, комсомольская деятельность (она позже отразится не в одном произведении Тендрякова). В 1945-м поступил во ВГИК, но затем перевелся в Литературный институт. Окончил его без всяких академических отпусков, отчислений и восстановлений в 1951-м. К этому времени уже много печатался, работал журналистом; с 1955 года - как это называлось тогда, профессиональный писатель. Правда, иногда ездил от журналов и газет в длительные командировки, в том числе на Байкал в то время, когда там кипели страсти вокруг целлюлозно-бумажного комбината.
Но основными датами жизни Тендрякова с середины 50-х стали даты написания и выхода в свет произведений. «Тугой узел», «Ухабы», «Чудотворная», «За бегущим днем», «Тройка, семерка, туз», «Суд», «Свидание с Нефертити», «Кончина», «Апостольская командировка», «Три мешка сорной пшеницы», «Ночь после выпуска», «Расплата», «Покушение на миражи», «Охота», «Хлеб для собаки»… Это названия лишь небольшой части им созданного. И все это отличная, высочайшего уровня, необходимая проза. Необходимая, как один из витаминов. Если он не поступает в организм, то человек становится ущербным.
По крайней мере себя я таковым ощутил, впервые читая Тендрякова. Ощущение для сорокалетнего тяжелое, но и живительное. Может быть, оно повторится, когда открою другого большого писателя…
Особенно потрясли меня повести Тендрякова середины 50-х - начала 60-х годов. «Не ко двору», «Ухабы», «Чудотворная», «Тройка, семерка, туз», «Суд», «Находка».
Это не первые его произведения. Не ранняя проза. Это проза уже мастера, но в то же время не абсолютного профессионала, наработавшего приемы, метод, стиль, еще не чувствующего потребность осваивать новые жанры (а реалист Тендряков немного позже окажется удивительным фантастом), разнообразить палитру.
Повести написаны без почти всегда и у всех неизбежной у кого ложки, а кого ведра дегтя в бочке меда. Деготь - литературщина, мед - преобразованная в произведение художественной литературы жизнь.
В этих повестях Тендряков не играет стилем, смыслами, сюжетом. Он будто действительно переносит на бумагу саму реальность. Его рукой водит вера, что написанное им поможет улучшить жизнь, сделать людей честнее и чище. Большинство в то время решали эту задачу, выдавая публицистические статьи, переписывая в виде рассказов и повестей пункты морального кодекса строителя коммунизма, а Тендряков выбрал художественную прозу. Настоящую художественную прозу.
Здесь много советского, а точнее, примет того мира, в котором живут герои. Взгляд и мозг часто спотыкается от обилия секретарей райкомов, комсомольских секретарей с их пылкими то правильными, то обманчиво правильными речами, которые, кстати сказать, позже вдоволь напародируют отечественные постмодернисты и концептуалисты первой волны.
К сожалению, новым читателям сложно разобраться в структуре того советского общества, понять детали бытия, мораль людей той затонувшей атлантиды. Но так же спотыкаешься, читая произведения Салтыкова-Щедрина, Писемского, Лескова, многие страницы «Анны Карениной», в которых действует Константин Лёвин… Писатель, слишком точно пытающийся отобразить в прозе современную ему реальность, всегда рискует. Те, кто пишет вневременное или о прошлом, будущем, конечно, в более выигрышной ситуации - они отсеивают мусор повседневности. Но на самом-то деле этот мусор бесценен.
В каждой из этих повестей есть в основании отчетливо видимая проблема, которую можно пересказать несколькими словами. Например, герой «Не ко двору», молодой, жизнерадостный, с «легким характером» тракторист Федор Соловейков влюбляется в Стешу, она пылко отвечает ему взаимностью. Вскоре Федор переезжает в дом ее родителей, и тут видит, что эти люди живут своим хозяйством, внутри своего двора. И Федор, не привыкший к такому, после нескольких скандалов с тестем и тещей, а потом и Стешей, уходит… Вроде бы все очевидно, и для того времени поступок Федора должен восприниматься как единственно верный. Но автор превращает эту историю в настоящую трагедию - герои не находят выхода. Федор не чувствует, что он абсолютно прав; Стеша не бросает своих родителей-куркулей и не летит к мужу в новую жизнь… Для прозы 1954 года это было смело. Сейчас же сюжет повести видится чуть ли не вечным - подобных конфликтов предостаточно, несмотря на разные политические и социальные системы.
Повесть «Чудотворная» (1958) можно бы воспринять как атеистическую, антирелигиозную. Но Тендряков с такой болью и состраданием описывает несчастных людей, поверивших в чудодейственную силу найденной подростком иконы, что сам, кажется, готов поверить, что она поможет, спасет, убережет.
В повести «Тройка, семерка, туз» (1960) герой попросту убивает прибившегося к бригаде мужичонку, который разлагает его подчиненных, отвлекает от работы. Бригадира толкает на убийство отчаяние и оставшаяся с войны решительность. Но опять же, автор не дает нам точных и однозначных оценок его поступка, не скатывается в публицистичность.
Самое сильное впечатление на меня произвела повесть «Ухабы» (1956). Уверен, что подобного рода литература должна появляться постоянно - это литература прямого действия, она способна преобразить действительность. Тем более что сюжетов для нее жизнь предоставляет с избытком.
Нынче практически каждый писатель еще и журналист, колумнист и тому подобное. В статьях и колонках мы рассуждаем об общественных, политических проблемах, о реалиях сегодняшней жизни, а в прозе словно бы отдыхаем: фантазируем, погружаемся или в отдаленное прошлое, или в неизведанное будущее. «Ухабы» меня лично словно бьют по щекам: оглянись вокруг, не прячься…
Сюжет повести такой.
Дорога, соединяющая маленький городок с железнодорожной станцией, стала непроезжей из-за затяжных дождей. Но нужно доставить со станции срочный груз. За ним отправляют Василия Дергачева, который славится умением пробираться на своем грузовичке через любую топь.
По пути Василий набирает целый кузов попутчиков и на одном скользком повороте, стараясь объехать глубокую лужу, опрокидывается. Все, кроме молодого парня, успевают выскочить из кузова. Парень зацепился сапогом за проволоку, которой был примотан борт, и его придавливает машиной. Парня вытаскивают, но очевидно, что у него серьезно повреждены внутренности.
Соорудив носилки, пострадавшего несут в ближайшее село, где есть больница… Один из пассажиров, молодой лейтенант, протестует: «Надо немедленно вызвать сюда врача и участкового милиционера… Для суда важно, чтоб все осталось на месте, как есть». Жена лейтенанта поражена поведением мужа, хватается за ручку носилок: «Не буду жить с тобой!»
Шофер Василий, конечно, подавлен, чувствует свою вину, понимает, что его будут судить - людей везти он не имел права… Лучше всех, почти героически ведет себя директор МТС (машинно-тракторной станции) соседнего села Княжев. Его советы точны и верны, он несет раненого без ропота, подбадривает остальных.
Парня доставляют в больницу, и Княжев, отказываясь от благодарностей Василия, - «за такие вещи спасибо не говорят» - уходит на станцию, где его ждут. МТС как раз в этом же селе…
Фельдшерица осматривает парня и говорит, что нужна операция. Хирург только в том городке, откуда ехали Василий и попутчики. Это в тридцати километрах. Машина не пройдет, на телеге нельзя - растрясет, и так от каждого движения парень стонет и бледнеет. Единственное - на тракторных санях.
Василий и преобразившийся лейтенант идут к Княжеву за трактором. А тот - не дает. «Никак не могу распоряжаться государственным добром не по назначению». И, после того как Василий и лейтенант начинают его стыдить, дает прочесть документ, в котором председатель райисполкома категорически запрещает использовать тракторы как транспортные машины.
В общем, Княжев непреклонен. «Попросите для больного кровь - отдам, попросите для него рубаху - сниму. Но тут не мое, тут не я распоряжаюсь».
Василий с лейтенантом ищут по селу то одного начальника, то другого, звонят в городок, но не находят тех, кто может - вправе - приказать Княжеву дать трактор. На дворе ночь, телефонная связь слабая… Узнают, что из городка отправился к ним хирург, но он вряд ли быстро доберется по такой дороге.
В конце концов прибегают к участковому. «Требовать трактор прав мне не дано, - заявляет милиционер. - Ежели бы капитан Пичугин, начальник густоборовского отделения милиции, нарисовал распоряжение: так и так, товарищу Копылову, мне то есть, вменяется в обязанность конфисковать на энное количество времени трактор, я бы…»
Поняв, что и здесь им не помогут, Василий и лейтенант поворачиваются уйти, но милиционер пытается остановить Василия: «Я обязан задержать шофера, сесть и спокойненько, пункт за пунктом, нарисовать протокол». - «Нарисовать бы на твоей сытой физиономии…» - перебивает его лейтенант. Участковый не проявляет настойчивости.
Решают все-таки везти на телеге. Но очень быстро парень начинает просить остановиться: «Умру, так в покое!»
Лейтенант не выдерживает и бросается обратно в село: «Я этого подлеца вытащу! Я вырву у него трактор. Если не даст, в каждый дом стучать буду. Весь народ на ноги подниму. Бунт устрою! Вырву трактор!»
И через несколько часов он действительно возвращается на тракторе. Вырвал. Но поздно - парень умирает.
Можно винить лишь Княжева, а можно поставить под сомнение слишком строгую дисциплину, беспрекословное исполнение распоряжений…
«Ухабы» были опубликованы в не очень-то популярном тогда «Нашем современнике», еще альманахе, а не журнале. Государство вполне могло сделать вид, что не замечает эту повесть, позволяя включать ее тихо-мирно в дальнейшие сборники Тендрякова. Но она была издана миллионным тиражом, по всей стране проходили обсуждения. И наверняка в случаях, подобных описанному в «Ухабах», многие потрясали этой книжкой, как документом, как последним, неоспоримым, доводом.
Ею стоит потрясать и сегодня. Да и не только ею. В те десятилетия появилось немало настоящих произведений. Но повесть эта, как и почти вся советская литература того периода, сдана в архив или унесена Летой. Иногда кое-что удается вернуть.
Кстати, в издательстве «Время» готовится издание нескольких повестей Владимира Тендрякова 1950—1960-х. Книга этого честного писателя в новых квартирах новых людей России образца XXI века не помешает. А при необходимости - поможет.
