Интервью: Анна Матвеева
Перевод с немецкого: Святослав Городецкий
Фото и видео: Гёте-Институт в Новосибирске, автор фото Виктор Дмитриев
В новосибирском лектории ПОТОК по инициативе Гёте-Института в Новосибирске прошел мини-фестиваль новой немецкой драмы, где публике были представлены четыре пьесы из антологии «ШАГ-5». Зрителям показали эскизы спектаклей, созданных четырьмя сибирскими театрами, после чего состоялось обсуждение увиденного с театральными критиками.
Одна из самых интересных пьес мини-феста — «Монстры крушат высотки» (перевод с немецкого Святослава Городецкого) швейцарского драматурга и прозаика Лукаса Холлигера. Это уже второе «явление» Холлигера на российской сцене — летом 2018 года актерская читка проходила в Москве, и вот теперь усилиями театра «Старый дом» швейцарских «монстров» смогли увидеть в Сибири (режиссер Джема Аветисян).
Мы поговорили с Лукасом Холлигером о его впечатлениях от подобных чтений, а также о современной швейцарской и российской драматургии, о радиоспектаклях, ценах на жилье в Конфедерации и о многом другом.
Лукас Холлигер (родился в 1971 году в Базеле), швейцарский драматург и прозаик. Изучал германистику, историю, культуроведение. С 1999 по 2003 год работал в базельском театральном объединении Raum33, где поставил ряд спектаклей. Работал соруководителем авторской мастерской театра Базеля, редактором отдела культуры швейцарского телевидения. В августе 2015 года дебютировал как прозаик. Роман «Короткая жизнь Клауса Хальма» был номинирован на Швейцарскую книжную премию. Премьера спектакля по пьесе «Монстры крушат высотки» (2015) состоялась 9 мая 2015 года.
Вы пишете сразу и прозу, и пьесы. Что для вас важнее? Что оставили бы, если вдруг поставили перед выбором — или-или?
Лукас Холлигер: Это все равно что выбирать между отцом и матерью. Я уже давно попеременно пишу то и другое. Но если бы меня заставили выбирать, то я предпочел бы прозу — просто потому, что в ней больше свободы. Тут не зависишь от дорогостоящих театральных постановок. Нет ничего дешевле электронной книги, и никто не вмешивается в диалог фантазии с читателем. Правда, одиночество тоже ощутимее. Театр или звукозаписывающая студия, где создаются радиоспектакли, — это же в смысле избирательного сродства самое счастливое семейство. Как художник я бы многое потерял, если б мне пришлось обходиться долгое время без таких семейств, обожаю актеров.
Как вы оцениваете состояние современной швейцарской драматургии? Можете поставить ей «диагноз»?
Лукас Холлигер: В моем понимании никакой «швейцарской драматургии» нет. Нет и швейцарских издательств, специализирующихся на выпуске драматургии. За редкими исключениями — как, например, недавно поставленная в «Шаушпильхаусе» пьеса о вымирании швейцарской прессы — нет пьес, посвященных современной швейцарской жизни. Ни политической, ни общественной. Большинство швейцарских авторов сотрудничают с немецкими театральными издательствами и стремятся, чтобы их пьесы ставились в Германии. Поэтому, на мой взгляд, швейцарскую драматургию трудно отличить от немецкой или австрийской. Тем самым я вовсе не хочу сказать, что в Швейцарии не пишут хороших пьес, но понятие «швейцарская драматургия» бессмысленно.
А современная российская? Насколько хорошо вы ее знаете?
Лукас Холлигер: Тут я вынужден дать жестокий ответ. Я помню постановку «Археологии» Алексея Шипенко, а в остальном русские пьесы (если речь не о перформансах) встречаются мне крайне редко. У нас по-прежнему господствуют Горький и Чехов — точнее, переписанный Чехов: например, великолепная постановка Саймона Стоуна в Базельском театре, которая скоро отправится на гастроли в Москву. А вот с кино дело обстоит иначе. Тут я могу навскидку назвать три недавние российские картины, произведшие на меня сильное впечатление: «Жить» Василия Сигарева, «Возвращение» Андрея Звягинцева и «Портрет в сумерках» Ангелины Никоновой.
Сейчас во всем мире вошли в моду актерские чтения, эскизы спектаклей и так далее. Не кажется ли вам, что это упрощает задачу драматурга «пробиться» к широкому зрителю? И практически нивелирует роль режиссера?
Лукас Холлигер: Эта мода основана на неутолимой любознательности. И это прекрасно. Однако за ней скрывается и финансовая проблема. На читках часто руководствуются принципом «голь на выдумки хитра», потому что бюджет театра ограничивает дальнейшую любознательность. Это плохо. Все-таки пьесы для театра — это не пьесы для чтения. А театральные режиссеры — не режиссеры радиоспектаклей. Пьесы пишутся с пониманием глубины и размера предполагаемой сцены, с пространственным ощущением. Для всего тела актеров, а не только для голосовых связок. Нежная или брутальная стать того или иного актера (которая, собственно, и вдохновляет меня при написании пьесы) во время читки остается без дела. Хотя, разумеется, я приветствую эту моду, потому что
«много любознательности и мало денег» лучше, чем «много денег и мало любознательности»!
Как относитесь к так называемым «пьесам для чтения»?
Лукас Холлигер: С трудом их припоминаю. У Филипа Рота есть роман, где долгое время сплошные диалоги, но он мне не по душе. Еще, конечно, вспоминается Пушкин. «Борис Годунов» может прекрасно обойтись без сцены и даже без музыки — полноценное наслаждение все равно гарантировано. Но это все-таки драма в стихах, и, кстати, чрезвычайно актуальная в эпоху фейковых новостей! А вообще я не уделяю особого внимания пьесам для чтения как особому литературному жанру. Однажды я написал в этом жанре монолог летящей на Марс космонавтки, но он перекочевал в жанр радиоспектакля, и именно так я его сегодня воспринимаю.
Ваша пьеса «Монстры крушат высотки» вызывает сразу целый ряд ассоциаций у русского читателя-зрителя. В голову приходят сразу и сказка «Теремок», и, конечно, фильм о Кинг-Конге, и любимый фильм советского времени «Ирония судьбы». Кто-то из зрителей высказывал вам подобные идеи? Насколько для вас важны аллюзии, смысловые переклички, цитаты и так далее?
Лукас Холлигер: Помимо множества более-менее известных прямых цитат политиков, художников и популистов, в пьесе есть целый ряд аллюзий, это верно. Что касается дочери, то это, конечно, мотив Каспара Хаузера и детей, выросших среди дикой природы, со всеми огрехами последующих педагогических попыток. Высотка с ее лестничной клеткой — это, с одной стороны, отсылка к лестнице на небеса, с другой, к «Лестнице дьявола» Лигети, упоминаемой композитором Фаллоком. Беженцы в подвале — виуализация немецкого выражения «трупы в подвале», тоталитарное государство представлено охотящимися на беженцев вертолетами, а также великим и отсутствующим Яко — все это в известном смысле оруэлловские образы. Или, может, правда, все они — просто медведи? Мне очень нравится эта наивная сказочная ассоциация с «Теремком», как и с политической сатирой новостроек в «Иронии судьбы». Это совершенно верные ассоциации.
У жителей крупных городов Конфедерации сюжет пьесы может отозваться иначе - не секрет, что снять хорошее жилье, например, в Цюрихе, это очень большая проблема, и появление двух семей квартиросъемщиков на одной жилплощади не выглядит фантастикой. Вы имели в виду этот аспект при создании пьесы или это случайное совпадение?
Лукас Холлигер: Нет, джентрификация городов стала повсеместной темой еще в 2010 году, а мой риелтор-мафиози Яко — это антиутопический персонаж, доводящий эту тенденцию до крайности и совмещающий ее с ксенофобией.
Расслоение общества сейчас, может, и не такое, как сто лет назад, но всё же не заметить его достаточно сложно. Мне показалось, что ваша пьеса в том числе и об этом: о непонимании друг другом разных категорий населения, о снобизме, жлобстве и взаимной глухоте. Я права?
Лукас Холлигер: Я не возьмусь утверждать, что сегодня расслоение общества меньше, чем сто лет назад, но даже если так, я все равно думаю, что внутри одного общества и одного языка могут существовать совершенно разные языковые регистры. Культурные и идеологические. Например, читая онлайн-издания немецких новых правых, я погружаюсь в некий призрачный языковой мир, где мне едва ли удалось бы отстаивать собственные убеждения. Приходится с сожалением признать, что «Монстры» написанные в 2010-м, с каждым годом становятся все актуальнее.
Думаю, людям нужно отстаивать многообразие и многосложность мира.
Но когда сегодня даже в программке венского Бургтеатра я читаю высказывания завлитов, критично настроенных по отношению к леволиберальным, «самостийным» театральным образованиям и дующих в дуду ультраправой партии «Альтернатива для Германии», то чувствую, что языковое и культурное многообразие, нарабатывавшееся послевоенными десятилетиями, вполне можно причислить к вымирающим видам. То есть в разумном и открытом диалоге никто не захочет интересоваться у представителей «АдГ», что они думают о современной музыке и готовы ли они ее поддерживать. Их ответ и так понятен. А ведь эта партия плевать хотела на целую вселенную звуковых миров и образных акустических языков. И что хорошего, если политики начинают финансово душить новые творческие поиски в угоду новым правым? Какого художественного многообразия, каких новшеств мы можем ожидать от них?! Вопрос риторический, потому что даже его формулировка анекдотична.
Монстры в вашей пьесе абсолютно все - высокомерный композитор, его расчетливая жена, быдловатый торговец наркотой и его жестокая супруга, держащие больного ребенка взаперти. Даже девочка, Соня Крец, поневоле превращается в монстра... Но по заслугам здесь достается только мужчинам, тогда как женщины остаются в живых и пытаются поддерживать друг друга. Это внутренняя логика пьесы или ваш личный отклик на требования современности, когда главный голос - у женщин?
Лукас Холлигер: Я думаю, после многих тысячелетий, когда историю писали преимущественно мужчины и — в том, что касается войн, колониализма и расизма — завели нас в тупик, было бы неплохо, если бы их на несколько тысячелетий у штурвала сменили женщины. Впрочем, как драматург я сторонюсь всякого китча и не строю иллюзий. Человек остается человеком, и поэтому героини моих пьес вовсе не святые. Но кто знает, может, три женщины объединятся и справятся с мафией Яко. Финал я намеренно оставил открытым.
На русском ваша пьеса звучит весьма убедительно - переводчику удалось подобрать нужный «голос» для каждой роли. Вы сами не пытались читать «Монстров…» по-русски, чтобы оценить перевод?
Лукас Холлигер: Это комплимент переводчику. Я, к сожалению, совершенно не владею русским! Как знать, может, перевод даже лучше немецкого оригинала.
Какие впечатления остались у вас от России?
Лукас Холлигер: Поскольку в Москве я пробыл всего два коротких дня, то могу сказать лишь одно: я во что бы то ни стало хочу туда вернуться. С тех пор у меня появились мечты насчет подарка на день рождения. В свой пятидесятилетний юбилей я хочу совершить путешествие по России.
Как вы оцениваете русских актеров и зрителей? Чем отличается восприятие пьесы, поставленной в России и Швейцарии?
Лукас Холлигер: На этот вопрос мне, к сожалению, трудно ответить. Во время московской презентации у меня сложилось впечатление, что люди были настроены серьезнее, чем в немецкоязычных театрах. Но так ли это?
Насколько важны для театрального мира (а он, подозреваю, не делится на страны и континенты) такие проекты, как минифест новой немецкой драмы в Новосибирске?
Лукас Холлигер: Мне очень хотелось бы там присутствовать и свободно владеть русским. Мне нравятся любые творческие начинания, поощряющие дискуссии и зарождающие у людей новые мысли. Чистейшая духовная пища. Ознакомившись с программой новосибирского минифеста, я понял, что питался бы безостановочно два дня.
