Текст: Фёдор Косичкин
Фото: www.anton-chehov.info
Во всем мире «большая тройка» русских классиков XIX века - Толстой, Достоевский, Чехов - выглядит по-другому: Чехов, Достоевский, Толстой. А зачастую и еще по-другому: Чехов, Чехов, Чехов. Нет ни одного книжного магазина в мире, в котором не было бы в продаже selected short stories Чехова или Zio Vanja отдельным изданием. И нет ни одного драматического театра в мире, в котором чеховские пьесы - тот же самый «Дядя Ваня» - не были бы включены в постоянный репертуар (если он в этом театре имеется) - как и нет в мире ни одного начинающего режиссера, который не мечтал бы взяться, как герой советского фильма, «за Антона нашего Чехова».
Хотя, если разобраться, какой он «наш»?
Трудно поверить, но Чехов, умерший в возрасте, когда большинство современных писателей еще не успевает выйти из категории «молодых», не дожил даже до русско-японской войны и спровоцированной ей революции пятого года - той самой, которую гневно обличал Толстой. Не говоря уж о мировой войне и революции года семнадцатого. Его герои живут и действуют в мире, который, кажется, ушел вместе с ним. Недаром интеллигентные русские эмигрантки первых послереволюционных лет, пытавшиеся, ради пропитания, разыгрывать «Трех сестер», рыдали в три ручья: господи, ведь совсем недавно всё это было, а кажется, что так давно! И так хорошо было - а нам-то казалось, что все плохо!
Но принадлежность Чехова к XIX веку обманчива. Антон Чехов говорил по телефону, ездил в поездах и пользовался безопасной бритвой.
Хотя, конечно, Александр Шилов тоже успешно пользуется интернетом и автомобилем, что не дает возможности называть его современным художником - он художник первой половины ХIX века. Важнее другое.
Чехов - человек другой эпохи и, как сейчас говорят, другого бэкграунда, чем граф Толстой и сын военврача, военный инженер Достоевский (не говоря уж про истинного барина Тургенева).
Его герои, даже самые ничтожные, ведут себя иначе, чем герои русских классиков, годившихся Антону в отцы. Коротко говоря - не по-барски. Они не швыряют в огонь пачки ассигнаций не только потому, что их у них нет, но и потому, что знают цену деньгам - как знал ее сам Чехов, сын лавочника, выучившийся на врача на медные деньги.
И эта принадлежность к иной эпохе выражается не только в отказе от подобных эффектных сцен. Читая яростную и пристрастную «Крейцерову сонату», Чехов замечает (в частном письме, поэтому с непривычной для него резкостью):
«Суждения Толстого о сифилисе, воспитательных домах, об отвращении женщин к совокуплению и проч. не только могут быть оспариваемы, но и прямо изобличают человека невежественного, не потрудившегося в продолжение своей долгой жизни прочесть две-три книжки, написанные специалистами».
Специалистов - особенно по третьей из обозначенных Чеховым тем - в то время, когда Фрейд был еще молодым венским врачом, было, прямо сказать, немного. Так что Чехов, видимо, имел в виду и себя тоже. Чехову не нужны были психоаналитики - он все понимал и без них.
Вспомним фрагмент - как бы проходной! - из хрестоматийного рассказа Чехова "Учитель словесности".
«Варя, сестра Мани, вбежала в кабинет с бокалом в руке и с каким-то странным, напряженным выражением, точно у нее рот был полон воды; она, по-видимому, хотела бежать дальше, но вдруг захохотала и зарыдала, и бокал со звоном покатился по полу. Мы подхватили ее под руки и увели.
— Никто не может понять! — бормотала она потом в самой дальней комнате, лежа на постели у кормилицы. — Никто, никто! Боже мой, никто не может понять!»
Если бы дело происходило в Австрии, барышню со столь явно выраженными проявлениями невроза немедленно подвергли бы ученейшему психоанализу - не хуже, чем Анну О., "героиню" "Очерков об истории" Фрейда и Брейера (1885). Но поскольку дело происходит в русской глубинке, автор как-то обходится и без него:
«Но все отлично понимали, что она старше своей сестры Мани на четыре года и всё еще не замужем и что плакала она не из зависти, а из грустного сознания, что время ее уходит и, быть может, даже ушло. Когда танцевали кадриль, она была уже в зале, с заплаканным, сильно напудренным лицом, и я видел, как штабс-капитан Полянский держал перед ней блюдечко с мороженым, а она кушала ложечкой...»
Этот рассказ - 1889 года. Как раз за несколько лет до этого появились (и дошли до русских медицинских кругов) новые революционные и, можно сказать, сенсационные работы Фрейда. Так что практикующий врач Чехов прямо-таки полемизирует с австрийским коллегой, который был старше его всего на четыре года. Но, как обычно, настолько деликатно, что не сразу и заметишь.
Читателям понадобилось немало лет, чтобы сообразить, насколько обманчивы старомодные пенсне и бородка Чехова.
Чехов - наш современник. По умению выстраивать не только текст, но и подтекст. По нежеланию навязывать, как великие русские классики, читателю свое мнение.
По знанию, наконец, самых сокровенных уголков человеческой души. А вот что выгодно отличает его от других современников - так это отказ вытаскивать их на поверхность. Именно в этом смысле надо понимать известные слова Довлатова: «Можно благоговеть перед умом Толстого. Восхищаться изяществом Пушкина. Ценить нравственные поиски Достоевского. Юмор Гоголя. И так далее. Однако похожим быть хочется только на Чехова».
Ссылки по теме:
Письмовник. Чехов — Григоровичу, 26.03.2016
Письмо Чехова выставят на аукционе, 26.02.2016
Письмовник. Чехов — Бразу, 20.02.2016
Письмовник. Анна Ураносова — А. П. Чехову, 15.01.2016
Сундук каторжанской всячины, 03.02.2015
Возмутительные книги, 13.03.2015
Искусство оскорбления, 17.03.2015
Мхатовский вечер «Круг чтения». А. П. Чехов, 29.01.2015
Солите огурцы в тыквах, 29.01.2015
