«Собачий лес» Александра Гоноровского: дети против памяти

Текст: Андрей Мягков

Коллаж: ГодЛитературы.РФ

Фото из фейсбука Александра Гоноровского

Осенью я стал этаким литературным кинологом: еле убежав от «Собак Европы» Ольгерда Бахаревича и продолжив путь сквозь шорт «Большой книги», я в какой-то момент забрел в «Собачий лес» Александра Гоноровского – ну и, как видите, не удержался от небольшого критического травелога. Тексты ведь оказались настолько разными, что это даже интересно: у Бахаревича – огромный, в 800 страниц, роман, у Гоноровского – совсем небольшая повесть, опубликованная в февральском «Новом мире» и даже номинированная автором собственноручно, что для писательской среды выходка довольно экзотическая; у Ольгерда – монументальный роман обо всем, а словно бы и ни о чем, у Александра – хрестоматийный пример частной истории, которая по старой доброй традиции оказывается общей. В конце концов, первый читается сквозь зубы, а второго с удовольствием проглатываешь за один вечер – и дело не только в количестве страниц.

Заблудиться в «… лесу» Гоноровского непросто, но вот вам на всякий случай сюжетная карта: на дворе – а в данном случае непосредственно во дворе – лето 1961-го, и шестилетний Валька занимается тем, чем и должен заниматься шестилетний советский мальчишка: лазит по яблоням, хоронит солдатиков в песочнице и всячески приключается между лесом и кукольной фабрикой, где в годы войны производили совсем не игрушечные снаряды. Чтобы запустить сюжет, из пустынных приграничных областей сразу же прибывают девочка Миа с отцом (знакомьтесь, новый участковый) и селятся аккурат по соседству.

Тут-то все и начинается: дружба с оттенком первой любви, чужие воспоминания, которые без спросу стучатся в голову к Вальке, и пропажа «дурканутой Ленки», которая - тоже, в общем-то, без спросу - исчезает в том самом Собачьем лесу.

А еще в этой истории есть принцесса Прусская с геномной патологией и ее огромная вязаная кукла, которая вбирает в себя память всех, кто находится рядом; они имеют к вершащемуся в советской провинции триллеру самое прямое отношение – но не хотите же вы, в самом деле, чтобы я здесь всю повесть пересказал.

На первый взгляд «Собачий лес» – милый курьез, призванный выгодно подчеркнуть непредвзятость и кругозор экспертов «Большой книги». Как и зачем повесть пробралась в шорт, одним экспертам и ведомо, но за такое решение их можно только расцеловать. От «Большой книги» меньше всего ждешь новых имен – обычно Короткий список собран из премиальных завсегдатаев и тех, кто стараниями Елены Шубиной вот-вот ими станет, так что повесть Гоноровского, даже не изданная отдельной книгой, смотрится в шорте несколько вызывающе. Но «Собачьему лесу», к счастью, есть что предложить и по литературной части.

Во-первых, нужно сразу отбросить снисходительность: «… лес» куда более «большекнижный», чем некоторые его коллеги-финалисты.

Повесть настолько многофигурная, что легко могла бы разрастись до полноценного романа – и стоит поблагодарить автора за то, что он не стал пичкать ее комбикормом. Думается, промышленная кормежка превратила бы эту замечательную вещицу в обрюзгший и неповоротливый роман, а так – события не растекаются по лишним словам, и текст преодолевает дистанцию по-спринтерски, ни разу не сбив дыхание.

Во-вторых – и это прямое следствие «во-первых», хотя в направлении причинно-следственных связей я не уверен – написан «… лес» прозрачным, как мужские намеки, языком. Оставаясь тем еще словесным скупердяем, Гоноровский умудряется писать в полном смысле слова художественно: не столько за счет языка как такового, сколько за счет композиции, на самом ее атомарном уровне. «...выдохнула как продырявленный мяч». Или: «...исходящий от волос запах пирожков и книг в кожаных переплетах». Или вот: «Тетка рассказывала, что перед смертью человек видит всю свою жизнь. Я же видел лишь цеплючие руки дяди Гоши и волоски на них, которые уже колыхались как водоросли». Примеров я выписал куда больше, но вне контекста – рассказчик, напомню, ребенок – они превращаются в обычные, а то и неловкие, с лишними ассонансами, фразы.

В тексте же соотношение слов и образов на единицу действия оказывается близким к идеальному,

и потому вся та ненавязчивая, в прямом смысле слова детская художественность, которой пропитан текст, неизменно оказывается уместной, не оставляет времени к чему-то там придираться. Добавьте сюда «цеплючий», как руки дяди Гоши, взгляд Гоноровского, который умеет поймать нужную деталь или улыбку, чтобы предельно ясно, но не в лоб презентовать нам эмоции героев – и формула почти готова.

Последний ее элемент – уже упомянутая «детскость». Автор заставляет нас смотреть на мир глазами ребенка, но при этом не заигрывается: то, что нужно, он иногда подчеркивает с несвойственной ребенку проницательностью. Дальше такая прозорливость сюжетно обосновывается – строго говоря, на двух уровнях разом, – так что никаких вопросов к этой литературно обработанной «детскости» не возникает. А там, где могли бы возникнуть, Гоноровского из раза в раз спасает завидное чувство меры.

В-третьих, наконец, «Собачий лес» возделывает и без него паханую-перепаханную в последние годы тему памяти. Сохой он орудует не то чтобы выдающимся образом, но достаточно изобретательно, чтобы напроситься на еще одну похвалу – особенно учитывая, как на этой делянке тесно. В «Памяти памяти» Марии Степановой текст, конечно, не превращается – память здесь куда более определенная субстанция, – но к вопросу подходит старательно. Мистического тумана хватит, чтобы каждый мог успокоиться в обнимку с собственной трактовкой, но одну из самых очевидных стоит поискать на стыке личной и общей памяти. Искалеченные войной взрослые притащили домой не только трофейные журналы с голыми женщинами, которые потом тайком разглядывают дети – за ними увязались все те ужасы, которые они хотят, но не могут забыть. Как не могут и оградить от этой памяти детей – сами того не замечая, взрослые тиражируют память на кукольном заводе (вплотную подбираемся к спойлеру, так что подробнее ни-ни). В итоге кто-то из детей погибает, раздавленный этой памятью, а кое-кто из взрослых, кому все-таки удалось забыть, превращается в убийцу – потому что забыть до конца, как ни крути, не получится. Зато с памятью можно справиться, принять ее – научиться, как пишет сам Гоноровский, с ней «обращаться», – и тогда ты, может быть, даже научишься воскрешать мертвых.

Словом, «Собачий лес» - отличная повесть, у которой есть лишь один значительный недостаток: она слишком ладно скроена.

Текст интересно читать и даже вертеть в голове после прочтения, но сюжетные швы чересчур ровные, художественные шалости – как будто с разрешения мамы, а размышления – например, магистральные думы о памяти – вряд ли станут для кого-то откровением. Гоноровский, у которого в трудовой книжке главная запись пока все-таки «сценарист», мастерски выстраивает структуру, но не дает проникнуть в свой герметичный рассказ воздуху и прозрениям, без которых невозможно ни взлететь, ни ошеломить. В итоге текст удручающе равен самому себе: не совсем «бездушное совершенство», но уж точно его двоюродный брат.