САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Книжное старообрядчество. «Собаки Европы» Ольгерда Бахаревича

Спускаем (уж простите) собак на главный белорусский роман последних лет, претендующий на главную литературную награду России

Фото: ru.wikipedia.org; lohvinau.by. Обложка взята с сайта издательства / Рецензия на роман 'Собаки Европы' Ольгерда Бахаревича
Фото: ru.wikipedia.org; lohvinau.by. Обложка взята с сайта издательства / Рецензия на роман 'Собаки Европы' Ольгерда Бахаревича

Текст: Андрей Мягков

Андрей-Мягков

Сперва, конечно, еще один каламбур: «Собаки Европы» - самая что ни на есть большая книга, и ничего огромнее в нынешнем коротком списке вы не отыщете. Но премия и книга подходят друг другу не только по размеру: без малого восемь сотен страниц (по счастью) хватило, чтобы пристроить на них шестичастный, прихотливо и, чего уж там, с выдумкой устроенный роман. Да и вокруг текста виляет хвостиком много всего завлекательного - «Собаки» первоначально были написаны по-белорусски и вызвали у домашней публики такой восторг, что Бахаревич оперативно перевел их на русский. Но двуязычием дело не ограничилось: под обложкой притаился исправно функционирующий конланг - вымышленный, если по-человечески, язык; в конце книги даже есть заметки по грамматике и вполне состоятельный словарик. Автору этот конланг нужен не столько для декора, сколько для цементирования не самой устойчивой, прямо скажем, композиции - и за такое можно только руку пожать.


Словом, формально у «Собак Европы» есть все, чтобы претендовать на «Большую книгу», и если вдруг какие-то букмекеры принимают по этому поводу ставки, то роман Бахаревича, вероятно, ходит у них в фаворитах. Жаль только, что его совершенно невозможно читать.


Хотелось сказать это до того, как начну отрабатывать повинность и пересказывать сюжет. Бахаревич патологически не умеет молчать, и уже на сотой странице понимаешь, насколько это важный писательский навык.

Большой текст может удерживать читателя по-разному: болезненная «Маленькая жизнь» Янагихары и перегруженная «Бесконечная шутка» Фостера Уоллеса, например, справлялись с этим принципиально непохожими способами. В романе Бахаревича ничего отталкивающего - если не считать квелые попытки изнасиловать старушку и разнородную зоофилию - вроде бы нет, но книгу все время хочется отложить, да так, чтобы она куда-нибудь завалилась. Все-таки авторский способ удерживать внимание читателя - не замолкать ни на секунду, использовать пятьдесят слов там, где хватило бы двух, и повторяться через страницу - я бы патентовать не стал.

Спускаем (уж простите) собак на главный белорусский роман последних лет, претендующий на главную литературную награду России

Ну а сюжет, как уже говорилось, о шести частях. В первой взрослый дядька из Минска придумывает тот самый конланг, называет его «бальбута» и нехотя начинает учить ему молодежь - но судя по тому, что уже в самом начале он дает показания сотрудникам правопорядка, лингвистические забавы в какой-то момент выходят из-под контроля. Вторая часть - антиутопическая Беларусь будущего в ее сельском изводе, аннексированная сорокинской Россией. Мы прикомандированы Бахаревичем к деревенскому мальчишке, который не слишком-то любит свое тоталитарное отечество; зато он без ума от книг и милой пернатой уточки - ничего, разумеется, платонического, но к шпионскому переплету, в который он попадает, это никакого отношения не имеет. Третья история - злоключения бабушки-шептуньи, всерьез исцеляющей людей: ее похищают и привозят на остров, владелец которого удумал построить там настоящую, святую и лучезарную Белоруссию. Среди прочего старушке предстоит стать невестой, министром обороны и несостоявшейся жертвой сексуального насилия (несколько раз). В четвертой части современный Минск бороздит великовозрастный раздолбай, одержимый историей о летающем на гусях Нильсе - мама всего лишь поручила ему передать пакет, но задачка все равно оказалась не из легких. Следующая главка совсем крошечная - не самый добродушный белорусский учитель заставляет своих белорусских учеников написать послания будущим белорусским поколениям и закапывает их в «специальной» капсуле. Ну а шестая часть переносит нас в славную Европу середины XXI века, где мужчины наконец получают священное право носить платья и колготки, а книги почти никто не читает. Агент, занимающийся идентификацией умерших, берется в прямом смысле восстановить имя очередного безымянного покойника - и попадает в водоворот из фриковатых поэтов, неизвестных языков и белорусской, куда ж без нее, тоски.

Если кому-то интересно, как вся эта пространственно-временная вакханалия образует роман, то надеюсь, ответ «не самым очевидным образом» вас не слишком огорчит. Разумеется, здесь все со всем переплетено, к словарику бальбуты вас отправят не раз, а персонажи, события и книги будут так усиленно кивать друг на друга, что едва ли челюсть не вывихнут - и это я еще молчу о поэтических интермедиях, с помощью которых Бахаревич словно пытается прирастить то тут, то там смыслы. Обычно таких основательных стежков достаточно, но в случае с «Собаками…» есть одно неумолимое «но» - в конце романа не предусмотрено не то что точки, но даже глумливого многоточия. Все сюжетные ниточки так и останутся висеть сами по себе, и если кому-то вздумается прочитать три случайные части из шести - не думаю, что он много потеряет. Тут бы расстроиться и наругать, но спасает самое удачное, что есть в книге: сквозная, пугающе органичная неприспособленность героев к жизни. Каждый из них по-своему прячется от своего существования или пытается сбежать за его границы - получается у всех так себе, и это, пожалуй, крепче всего скрепляет разнородные истории в призрачный, но все-таки роман. К слову, Бахаревич так часто причитает о бедной и несчастной Беларуси, что велик соблазн истолковать эту неспособность проживать свою жизнь как строго национальную черту - но очень уж не хочется сужать едва ли не единственное тематическое пространство, в которое автор погрузился как следует; остальные задевают читателя по касательной или тонут в авторском словоблудии: ведь на все, чем с нами хотят поделиться, хватило бы и сотни страниц. Это же относится и к шпилькам в адрес восточного соседа, который к середине века, судя по всему, проглатывает Беларусь без остатка - обижаться там решительно не на что, и всем, кто все-таки умудрился, хочется пожелать много улыбок и больше не искать - особенно с лупой - поводов для обиды.


Дальше я буду совсем уж ругать, так что сейчас будет абзац добра.


Поначалу роман читается даже с интересом - от главы к главе Бахаревич аккуратно меняет интонацию, перспективу, язык и все, что принято в таких случаях менять. К языку здесь вообще не придерешься: технически все чудесно, и если захотеть, можно исписать примерами не один блокнот. Вот, например: «И небо в этих колеях. Небо, такое неуловимое и незлое. Небо, которое пьют куры и которое на заре туманится тонким льдом». А через пару страниц: «Потому очки у нее все были потрескавшиеся, как лед в колеях». Или вот: «Брезгливые улыбки, готовые в любую минуту разорвать целлофан сосредоточенных лиц».

Спускаем (уж простите) собак на главный белорусский роман последних лет, претендующий на главную литературную награду России

К сожалению, уже к третьей главе хвататься за языковые радости нет никаких сил: текст становится настолько топким, что вязнешь намертво. Как-то окончательно понимаешь: в арсенале Бахаревича нет ничего, кроме слов. Он исступленно повторяет их, строит из них башенки и пирамидки, а иногда сгребает в огромные бесформенные кучи, прыгает в серединку и, весело смеясь, ритмично шевелит руками и ногами - так рисуют бабочек, лежа на снегу. Кажется, слова интересуют его не как единственный способ худо-бедно отразить реальность на бумаге, а как абстрактные лексемы, которыми просто интересно жонглировать: «…прошу тебя, отче наш, который еси беляши в своих небеси»; «У меня лето, а у них летучки. Я размечтался, а у них лютые начальники, ляпы, липовые печати, люпус эст, лупанарий тут у вас, доллары, я в доле, давай лапу. Деловые люди» - ну, вы поняли.


Собака, думается мне, вот где зарыта: единственное, что волнует Бахаревича, окромя экзистенциальной недееспособности и тяжкой белорусской судьбы, - это литература.


Литература как вещь в себе, которой не обязательно выходить за пределы страниц и контактировать с жизнью. Литература как фетиш, который - подобно людям и Беларуси - погибает, и потому не грех превратить всю последнюю часть в отповедь миру, который перестал читать. Это считывается и в остальных историях, но шестая - настолько уж откровенное признание в любви, что становится как-то неловко: чтобы вы понимали, автор в какой-то момент сравнивает микрофон у губ поэтессы (закройте глазки) с половым инструментом «любовника». Так что ожидайте абзацы из Джойса, кровавых мальчиков в глазах и слова, которые - а как же иначе - оставляют у героев во рту некий привкус.

У читателя, к сожалению, во рту остается лишь привкус несоленого теста, которое он зачем-то жует почти 800 страниц. Когда слова - сами по себе добродетель, вылепить складный литературный кирпичик поувесистее, наверное, вполне достойная самоцель, и наверняка кто-то вслед за автором сумеет получить от романа удовольствие -


но мне видится в этом какое-то бесцельное книжное старообрядчество, загоняющее литературу в культурное гетто куда быстрее, чем запуск Apple TV+.


Тут впору поговорить о кризисе внимания: общепризнанно считается, что в наше центростремительное время люди и пять страниц не могут прочитать, чтобы не отвлечься на инстаграм-ленту, и это, дескать, не от большого ума. Между тем некоторые ученые давно уже предлагают говорить не о кризисе внимания, а о кризисе интереса: раньше у чтения не было равноценных альтернатив, а теперь способов занять и развить себя столько, что выбирай не хочу - и человек может игнорировать художественную литературу не потому, что он глуп, а потому, что не заинтересован в подобном опыте как таковом. Нужно, выходит, как-то заинтересовать - и литературе, сколько бы ни твердили о ее кончине, действительно есть что предложить: как минимум оригинальную оптику, которую, при всем богатстве технических возможностей, не могут предоставить ни кино, ни видеоигры. Но через эту оптику нужно ведь что-то разглядывать - а у Бахаревича там одни заемные слова, вдохновленные не жизнью, а другими словами - то есть изначально вторичные, но, видимо, как раз являющиеся для Ольгерда литературой просто в силу того, что они напечатаны на бумаге.

Окончательно обесценивают авторские словеса бесконечные пост-пост и мета-мета, которыми текст изрядно нафарширован: ничего слишком уж оригинального, и сами по себе такие выкрутасы совсем не плохи, но в случае "Собак...» они вытравляют из книги даже то немногое, что могло ожить. То, что один из героев встречает "нудного Бахаревича" в метро и говорит, что "не стал бы браться за его книгу» - ну, шутка как шутка, а вот когда посреди одной из историй у автора вдруг зависает ноутбук - это уже что-то вроде чистосердечного признания. «А вот ты не чувствуешь, что нас с тобой и все это, всю эту историю кто-то придумал? Придумал и написал?» - вопрошает один из героев. В том-то и проблема, что чувствую - у другого писателя это могло бы стать удачей, а у Ольгерда становится последним гвоздем в крышку надежд, что текст шагнет из старообрядческого поклонения написанному в литературу. Хотя по-хорошему надеждам стоило бы умереть на сотой странице - когда понимаешь, что из слов автор ваяет не людей и эмоции, а предложения.

Впрочем, все на свете - дело вкуса, а Бахаревич хотя бы умеет быть смешным. "Под моим окном топтался какой-то тип, который делал вид, что фотографирует море. Я вышел, закурил и демонстративно встал совсем близко от него. Я был восточный европеец и мог себе это позволить. Он испугался и убежал».