Скор этот поезд и век… Валерий Дударев

Текст: Арсений Замостьянов

Фото: kp.md

Вижу библиотечный зал дома культуры завода «Компрессор», там заседало литобъединение «Ключ», собранное журналом «Юность» - тем самым. Валерий читал свои стихи не без смущения, но уверенно. Наверное, сказывался учительский опыт. Ему было, как я сейчас понимаю, лет 25. К тому времени Валерий, отслуживший в армии после ленинского педагогического, мало вращался в «литературной среде» и, может быть, поэтому не обращал внимания на поэтическую моду. Уже сложился его стиль, напоминающий о «тихой лирике» 1970-х. В то время трудно было избегать публицистики - и Валерий газетные образы вворачивал в стихи тонко, без натуги - и писал, например, о том, что с русской водочной этикетки на нас глядит канадская пшеница. Многое запоминалось. Сразу стало ясно, что этого поэта всегда будет интересно читать, что он - всерьез и надолго. В этом мы не ошиблись. У него никогда не срывался голос. Валерий был эрудированным филологом, с фамильной, наследственной начитанностью. Но к счастью, никогда не писал в амплуа филологического мальчика. Стремился к чистоте реалистического слова, в котором видел идеал. Искал точности и негромких, неброских, но цепких открытий. Этим отличался от других. Полной свободой от шаблонов нового времени, от проявившейся в начале 1990-х новой конъюнктуры. Он как будто был и старше, и моложе большинства современников.

Его родина - семидесятые. Валерий с нежностью относился к поэтам (к тому времени полузабытым), которые прозвучали в те годы, когда он был подростком. Прежде всего это Николай Дмитриев, но не только он. А важнее всех (и тут уже дело не в поколениях и десятилетиях) был для него Владимир Соколов, во многом Валерий продолжал его линию, его ноту. Хотя в зависимость от учителей не впадал. Слишком серьезно, сосредоточенно и строго работал.

Валерий в заметной степени навсегда остался в той, уже напрочь утраченной, атмосфере семидесятых - мирной, интеллектуальной, с ощущением высокого статуса русской поэзии, от фольклора и Державина до наших дней. С нелюбовью к официозу, с умением дружить, не жалея времени на совсем не деловые беседы. Его дух - это золотая середина тихого времени, без ура-патриотизма и без диссидентщины.

Он жил у Речного вокзала. По-моему, это важно. Валерий редко писал о городе. Его среда в стихах - провинция, дорога, деревня. Но, думаю, обаяние московского спального района ему тоже помогало - ветер с водохранилища, «кирпичка» на Флотской улице, парк Дружбы, панельные кварталы, по пояс занесенные снегом... Представляю его бредущим в тех краях, поздним вечером. Представляю по его стихам, по нашим общим воспоминаниям.

В 1994 году вышел его первый сборник - «На склоне двадцатого века». Дебют не ранний и сильный. Небольшая книжка в аскетическом переплете продавалась в киосках «Союзпечати». Она попалась Льву Аннинскому, и тот написал о Валерии благожелательную заметку. Написал без протекции, даже без шапочного знакомства. Так бывает нечасто. Тот отзыв Валерию был дорог. Через несколько лет они познакомились, много сотрудничали в «Юности». Аннинский встраивал стихи Валерия в историю литературы, очень серьезно к ним относился. Писал о новых стихах Валерия напряженно, взыскательно - как о классике: «Вот и сказано главное, спасено сокровенное, сбережено последнее. Как сохранить душу, если все вокруг все выжжено дотла? Можно забыть. И потом вспомнить. Можно вспомнить, зная, что все равно забудешь, не удержишь. Можно попрощаться, потому что снова встретишь. Можно утратить, потому что снова обретешь. Прощанье - дым. И встреча - дым. Метельное кружение, снег вечности, брезжащие черты дорогих лиц». Думаю, это было последнее крупное литературное открытие критика. Счастье, что они сдружились и оба ценили эту дружбу. И ушли почти в один день. Конечно, не случайно.

В той первой книжке было стихотворение, которым для меня завершается русская антология ХХ века. Заглавное:

На склоне двадцатого века

Быстрее идут поезда.

В купе умирает калека

Один, без врача, без креста,

Без грусти о том, что калека:

Немало на свете калек.

Но грустно душе человека,

Что скор этот поезд и век.

И нужно успеть помолиться

На серое небо Орла.

А смерти старик не боится,

Нога-то давно умерла.

Простые, почти сплошь - общеупотребительные слова. Но других и не надо. Поезда, набирающие ход «на склоне» столетия и «скор этот поезд и век» - образы изысканные, но и они подчинены главному для Валерия - судьбе человека, за которого он болел. Но и огранка здесь важна: никаких искусственных оборотов, никаких вставных челюстей ради звонкой рифмы.

Какое-то время (примерно в начале нулевых) Валерий стал писать лаконичнее и проще. У него появлялись стихи вызывающе консервативные - как из хрестоматии.

С модернами и канонами,

С черным стихом и белым

Поэзия — дело новое!

Старое, в общем, дело!

Поэта трясутся рученьки!

Дайте ему награду!

Налейте поэту рюмочку!

Поэтам много ли надо?!

Чтобы ходики тикали,

Чтобы лампа горела.

Поэзия — дело тихое!

Громкое, в общем, дело!

Потом появились новые мотивы, более личные. И в каждой его подборке - без исключений - можно найти по-настоящему сильные стихи.

Почти тридцать лет у Валерия были присутственные дни в журнале «Юность». Сначала он просто приходил в отдел поэзии - к Натану Злотникову и Николаю Новикову. Они сдружились. Это было грустное время для «Юности». Но потом стало еще грустнее. Еще в 1989—91-м это был журнал с многомиллионным тиражом, в котором не случалось незаметных публикаций. Да и гонорары к «славе» прилагались не копеечные. Но уже в 1992-м номера выходили с опозданиями, тираж скукожился, подписчики исчезли.

От прежнего ореола остался только памятник Маяковскому за окном да девочка на обложке. Многим прежним читателям казалось, что «Юность» уже не выходит. А Валерий служил ей. Он недолго работал в газете «Трибуна» (которая бывшая «Социалистическая индустрия»), но вскоре стал сотрудником «Юности». Самым энергичным и грамотным в те годы. Главный редактор Виктор Липатов сделал его заместителем, который, собственно говоря, и тянул журнальный воз. О «Юности» в то время вспоминали нечасто. Но те, кто оставался в орбите журнала, - и авторы, и читатели - всё лучшее, что там происходило, связывали с Валерием. После смерти Липатова, в 2007 году, Дударев возглавил журнал.

Валерий был необычным главным редактором. Запредельно несановитым - быть может, чересчур демократичным. Его трудно было застать в кабинете, за начальственным столом. Он не любил пиджаков, избегал покровительственных интонаций, со многими переходил на ты - и не односторонне. Дирижировал коллективом незаметно, на полутонах. Судя по всему, это был продуманный стиль: Дударев не хотел повторять того, чего смолоду не любил в других столоначальниках. У него было немало редакторских удач. Журнал открывал новых авторов, благородно сохранял дружбу со стариками. Но существовать приходилось на медные деньги, да и большого - как в позапрошлую эпоху - резонанса не было и быть не могло. «Юность» переехала, ее новая штаб-квартира расположилась в нескольких кварталах от прежней, в знаменитом доме с рестораном «София» на первом этаже. Впрочем, и «София» давно упразднена. Ему удалось сохранить и даже переоснастить журнал, хотя и в чиновничьих передних, и среди бизнесменов Валерий чувствовал себя неуютно. Встраиваться в систему он, по большому счету, не желал. Свою несовременность нес не кичливо, не картинно. Просто был таким по природе. От природы, от органики не отступал ни в стихах, ни в жизни. Звучит это высокопарно, но так уж было. Один из ключевых его образов - дерево. Ветла, которая растет сама по себе и не гибнет в веках. Он часто к этому многозначительному древесному символу возвращался. Вместо ветлы могла быть сосна:

Ее смола янтарно, сочно

Одолевала тьму и мглу.

И всем понятно — вот же солнце

К земле стекает по стволу.

Чужие люди подходили

К ней новогоднею гурьбой,

Но тайны этой не открыли

И мы с тобой.

Когда с обрыва мчатся сани,

Когда лыжни обнажены —

Тогда вот кажется в тумане,

Что нет — и не было сосны.

Это дударевская нота, очень важная для него - с недосказанностью. Да и можно ли до дна договориться по поводу вечных тайн жизни? «Замри как замирает ель» - это тоже его строчка.

Ему удавались баллады, сюжетные истории, Валерий умел не выпячивать и не выпучивать своего «я» - в том числе в стихах. Умел показать людей, их истории - по-некрасовски. Кстати, говорить с ним о Некрасове было наслаждением. Как и о Фете, Тютчеве, Толстом Алексее Константиновиче. Тут впору напомнить одно из самых известных (к сожалению, только в сравнительно узких кругах) дударевских стихотворений - оно родом и из нашего времени, и из золотого русского литературного XIX века:

Тобольская бабушка Анна

Квартплату внести не смогла.

В три дня на лекарства нежданно

Горячка рубли извела.

А к ночи надвинулись тени,

И голод,

и холод,

и мрак!

Неможется людям без денег

Ни сидя, ни лежа —

никак!

Все чудится:

РЭУ погубит!

Но чудо, всем РЭУ назло,

Сухие тобольские губы

Позвали.

И чудо пришло!

Тобольская бабушка Анна,

Как будто сто лет впереди,

Вздохнула легко, филигранно

И руки свела на груди.

В эпоху резни и упадка

Под лекаря горькую речь

Так тихо,

так мирно,

так сладко

Ей выпало вдруг умереть.

Это Дударев чистой воды. Тот редкий случай, когда сентиментальность - не уничижительное понятие. В этом жанре так легко спикировать в фальшь, свойственную многим патентованным «печальникам за русскую землю» ... А в жизни он даже о печальном рассуждал почти радостно. Без уныния выстраивал свой мир. Потому и был так молод и внутренне, и внешне. Юмор у него был юношеский, немного наивный. Об этом сейчас вспоминают все, кто знал Валерия.

Теперь уж ничего не исправишь. Он не любил суетиться в соцсетях, почти не бывал там. Больно, что мы редко пересекались в последние 10 лет. Хотя всегда могли продолжить разговор с прерванной мысли. И, как это бывает, казалось, что впереди сто вагонов времени. А теперь поезд ушел. Он, как было сказано, скор.

Его стихи ни обаяния, ни смысла не потеряют. Они будут необходимы и годы спустя - пожалуй, сильнее, чем сегодня. Говорю это не «в силу печального повода». Валерий был чистым лириком и имел на это право - по дарованию, по вкусу, по душе. Такое не меркнет. Только жаль, что многих лучших его стихов нет в интернете. Валерий не позаботился об этом. Но это единственное, что поправимо.