Текст: Александр Соловьев
Фото: сайт биеннале
Традиционно гостями поэтического фестиваля становятся поэты из страны или региона, нечасто попадающих во внимание российского читателя. На этот раз в рамках биеннале Москву посетили латиноамериканские поэты, из стихотворений которых была составлена антология-билингва.
Для современного российского читателя латиноамериканская литература прежде всего ассоциируется с «магическим реализмом» - мифологическими и визионерскими текстами Маркеса, Борхеса, Кортасара - и их популярным наследником, Коэльо. Но уже с первых страниц антологии становится понятно, что наши представления сильно ограничены.
Географический разброс антологии очень широк, в ней собраны авторы почти из каждого крупного южноамериканского государства. Разумеется, впечатления однородности она вовсе не производит - континент с пестрой судьбой культурных пересечений между автохтонами и колонизаторами, правыми и левыми идеологиями просто не может производить однообразные тексты. Составители постарались отразить весь возможный тематический спектр — от политических стихов и феминистской лирики, предлагающей необычный для российского контекста взгляд на тело и сексуальность, — до глубоко укорененных в традиции текстов. Собственно, то же самое происходит и в российской актуальной поэзии, однако способы рефлексии над одними и теми же проблемами очень разнятся — и в этом состоит главный интерес.
Дмитрий Кузьмин (поэт, редактор журнала «Воздух», составитель и переводчик антологии):
Я много перевожу современную поэзию, но никогда раньше не работал с этими языками и этим регионом. При этом моей основной задачей было дополнение антологии именами и странами помимо тех авторов, которые приглашены на биеннале в Москву, — чтобы книга получилась разнообразнее и репрезентативнее, — и это предоставило мне огромную свободу, которой оказалось нелегко воспользоваться: никто в России не знает, что происходит в поэзии целого континента последние лет 30, опереться на стадии выбора авторов практически не на что, а когда погружаешься — трудно остановиться: например, какое-то время я залипал на женскую поэзию Венесуэлы — и половина её в антологию уже просто не влезла (полный комплект ушёл в интернет).
Если говорить о поэтической индивидуальности, то самое сильное впечатление на меня произвёл перуанец Нильтон Сантьяго, который как раз в Москву едет: это исключительно пластичный и мощный голос, с невероятной изобретательностью развёртывающий в каждом тексте психологически достоверную и вполне фантастическую по антуражу историю, и главная задача переводчика тут — не расплескать драйв; чем-то мне это напомнило работу над звездой украинской поэзии Сергеем Жаданом. Вообще опыт украинских переводов неожиданно пригодился: дело в том, что бразильский поэт Дуглас Дьегес сочиняет на так называемом портуньоле — смеси испанского и португальского, так действительно говорят в некоторых приграничных районах, но свой портуньоль Дьегес по большей части придумал сам. Естественно, переводить его пришлось на оригинальную версию русско-украинского суржика. Другой автор языкового пограничья, Кристино Богадо, вставляет в испанский текст слова и выражения на языке гуарани, — для его родного Парагвая это естественно, для остального испаночитающего мира выглядит довольно дико, в русском переводе индейские фрагменты просто переписаны кириллицей, но обязанности в них разобраться это с переводчика не снимало.
В общем, было нескучно, но по-хорошему это, конечно, должна быть разминка перед томом страниц на тысячу.
Если вспомнить прошлогоднюю биеннале, то тогда гостями стали поэты из Китая (один из которых, Хань Бо, посетит Москву и в этом году). Переход от гомогенности (вовсе не означающей монотонность!) китайской современной культуры к невероятной пестроте генеалогий Латинской Америки (от индейских культур до колониальной европейской культуры) стал весьма неожиданным и наводит на мысль о сравнении.
Кирилл Корчагин (поэт, критик, составитель и переводчик антологии):
Китайская поэзия на первый взгляд выглядит сложнее и непонятнее, чем латиноамериканская: совсем другой язык, иероглифы, очень древняя культура. С латиноамериканской все кажется гораздо понятнее: испанский и португальский не вызывают у меня культурного шока — я переводил с обоих языков и раньше (например, «Триумфальную оду» Фернандо Пессоа с португальского). При этом в отличие от китайской латиноамериканская поэзия последних 50 лет хорошо известна: Октавио Пас, Пабло Неруда…
Но здесь возникает другая сложность: перевод с китайского — это пространство свободы: этой поэзии не было по-русски, и ты среди первых ее создателей. А за Латинской Америкой — длинный шлейф разнообразных культурных связей, старых переводов, и в целом у нас есть представление о том, какой должна быть эта поэзия. Самое сложное — зачеркнуть это. Попытаться добиться нового языка, который мог бы показать новизну этой поэзии. И сохранить ее несходство с современной русской поэзией.
Если забыть о длинной традиции русских переводов «с латиноамериканского», то станет заметно, что Латинская Америка и Китай — ближе, чем кажется. Это регионы, где время идет быстрее, чем в остальном мире, и где в то же самое время сохраняются следы дикой архаики и древности.
Само сочетание архаичного и нового — черта современного мира, и поэзия Латинской Америки показывает это с особой ясностью.
Нильтон Сантьяго
Curiosidades de animales
El frío entra en la lágrima.
20 palestinos caminan sobre una gota de rocío y en Oaxaca han
secuestrado a un colibrí.
Nadie sabe por qué, pero el abrazo de un migrante yace sobre las vías de
un tren, abandonado entre caricias borradas con quitamanchas.
Sería su destino, diría el padre de mi madre, todos somos un ratón
de laboratorio en una partida de ajedrez.
„No obstante compartir el 95% de sus genes con los humanos,
los ratones no sueñan papá“ —le dice mi madre.
El ajedrez es un juego de viejos, abuelo.
„La higuera envejece, pero cada día me trae más mariposas“ —
me responde él.
Una farmacéutica enciende un cigarrillo y se peina con una osamenta
de pescado.
Le da igual que mi abuelo haya ido a extraerse una iguana del corazón.
Cierro los ojos: mi abuelo entra a casa con una bolsa llena de patas de pollo.
A mi abuelo le gustan más las patas de pollo que los partidos de izquierda.
Está harto porque en el sindicato hasta las peceras son una república
populista con un presidente medusa.
El cuerpo de la medusa inmortal es un 96% agua de lluvia —dice mi abuelo.
Abro los ojos: salgo del trabajo con el corazón hecho añicos.
El frío cree que la lágrima es un trozo de mar.
Han pasado tantos años, tantísimos años desde que me llamaste oso
de anteojos, oso perezoso.
No sé por qué, pero la vida de las plantas de interior le interesa más
a la prensa que 20 palestinos colgados de una estrella.
El Oaxaca han ejecutado finalmente al colibrí.
Nadie quiso pagar el rescate, aunque ahí los tulipanes son la calderilla
de los ángeles.
(Aunque también se dice que el otro día en México un policía falso
detuvo a uno verdadero).
El frío sale de la lágrima con una bufanda.
Se acaba de enterar de que el organismo del oso perezoso deja
de funcionar a las dos semanas de haber muerto.
Эти удивительные животные
Холод входит в слезу.
По капле росы идут двадцать палестинцев и в Оахаке берут
Поцелуй мигранта покоится у железной дороги, затерянной среди
застиранных ласк, — почему?
«Такая участь ему выпала, — говорит матери отец. — Все мы —
лабораторные мыши в этой шахматной партии».
«Хотя ДНК мыши на 95% совпадает с человеческим, мыши не видят
папу во сне», — возражает мать.
«Шахматы — это игра для стариков, дедушка», — говорю я.
«Смоковница стареет, но с каждым днем привлекает все больше
бабочек», — отвечает он мне.
Аптекарша закуривает и чешет волосы рыбьим скелетом.
Ей плевать, что дедушке вырежут игуану из сердца.
Закрою глаза: дедушка возвращается домой с полной сумкой.
Он голосует за куриные лапки, а не за партии левого толка,
и уже сыт по горло профсоюзом народных аквариумов.
«Эта бессмертная медуза — на 96% дождевая вода», — говорит дедушка.
Открою глаза: я возвращаюсь с работы, и сердце мое разбито.
Холод думает, что слеза — это частичка моря.
Столько лет прошло, столько долгих лет, с тех пор как ты называла
меня: ленивец, мишка-ленивец.
Не знаю, почему, но журналистам жизнь комнатных растений
интересней, чем двадцать палестинцев, подвешенных на звезде.
В Оахаке всё же казнили колибри.
Никто не хотел платить выкуп, хотя в тех местах тюльпаны —
это монеты ангелов.
(Хотя вот еще пишут, в Мексике фальшивый полицейский арестовал
настоящего.)
Холод покидает слезу, нацепив шарф.
Он вычитал, что организм ленивца продолжает функционировать
две недели спустя после его смерти.
Перевод Ивана Мишутина
Эдуардо Лисальде
Revolución
Revolución, tiendo la mano
y a veces me la muerdes.
Soy individualista,
pero el mundo no es bello.
Sólo el idiota, el loco y el canalla
piensan que el mundo es un jardín
donde florece una esmeralda
con sabor a durazno.
Mira, yo estoy contigo, en serio.
¿Cómo han de herirte a ti,
piedra del siglo,
unas palabras mías?
Ni los tiranos más abyectos han caído,
jamás, por la literatura.
Escucha: come un poco, tranquila,
de mi mano.
No es veneno esta pobre palabra deprimente,
de zorra enferma,
que te doy.
Революция
Революция, только протяну к тебе руку,
А ты возьмёшь да и тяпнешь!
Конечно, я индивидуалист,
Человек — сам по себе.
Всё же и я знаю:
Мир не идеален.
Только полный придурок,
Псих и конченый паразит
Вызовется утверждать, что вокруг райские кущи,
Где на ветвях зреют изумруды,
А пахнет магнолией.
Послушай, революция, я твой!
Неужто тебя в каменной броне столетий
Способно задеть моё бедное слово?
В конце концов, литература как таковая
За всю историю не сбросила с престола ни одного
Тирана…
На-ка поешь с руки!
Да не бойся ты — не отрава: всего лишь чириканье
Старого стреляного воробья.
Ну, подойди, не скалься…
Ешь… ешь…
Перевод Натальи Ванханен
Джина Сарачени
¿Dónde estarán los perros
que perseguían la sombra
de los pelícanos en la playa?
Eran perros de la pobreza
delgados como la madera
que las olas carcomen.
Escarbaban en la basura
la materia de su hambre
y tenían en el costado
heridas abiertas.
Olieron en nuestros cuerpos
que éramos iguales.
Fuimos una manada de perros
que abandonó la playa
y se perdió en el monte.
Куда канут собаки,
гнавшиеся за тенью
пеликанов у моря?
Это были псы нищеты,
тощие, словно дерево,
источенное волнам́и.
Они рылись в отбросах
и раскопали свой голод,
а на боках у них
красовались открытые раны.
Им несложно было учуять
в наших телах, что мы — одно.
Мы и были стаей собак,
отступившей от моря
и сгинувшей где-то в горах.
Перевод Дмитрия Кузьмина
Вингстон Гонсалес
LA VIDA ES UN FONÓGRAFO y hay días en los que sus sonidos no nos
despejan y sólo hay miedo, miedo/miedo y más miedo: un fonógrafo
y ni así aire sobre sus aguas ni agua sobre sus cielos, la vida repite lo que mi
boca dice que repita, un fonógrafo, como algo lleno de ternuras inservibles,
como un invierno perseguido por cíclopes, como símbolos, una mitología
lsd, como paisajes esotéricos pintados sobre cuerpo poblado de
un enjambre. la vida como fonógrafo
grande y triste, un fonógrafo
de noche bailable hasta las cuatro de la mañana, así es
dice a mí el extranjero — que la soledad no te perturbe, que nada es real, que
todo es maldito fingimiento sobre los faros en riveras orladas de artefactos
metálicos. ¿mirás? allá los campanarios sobrevuelan sobre el rosa de los días.
como en una película de Godard
cuánta turbación —me dice—. cuántas flores abusando del veneno, los relojes
derraman verdes colinas sobre nuestros cuerpos
Жизнь — это фонограф, и в иные дни её звуки не отпускают нас, и есть
только страх, страх-страх и ещё раз страх: фонограф
и уже ни воздуха над её вода́ми, ни вод над её небесами, жизнь повторяет
за моими губами, которые повторяют, фонограф, словно полный
бесплодных негодных ласк, словно зима, затравленная циклопами,
словно символы, мифология лсд, словно эзотерические пейзажи,
нарисованные на теле, в котором живёт целый рой. эта жизнь как фонограф
длинная и печальная, фонограф
ночью с танцами до четырёх утра, ну ведь так
тот иностранец сказал мне: ведь одиночество не встревожит тебя, ведь
ничто не реально, ведь всё это чёртово притворство, иллюзия где-то
поверх путеводных огней на реках, обрамленных металлическими
конструкциями. видишь? — там колокольни летят над розою дней. как
в фильме Годара
сколько тревоги, — сказал он мне. — сколько цветов злоупотребляют
ядом, и с часов проливаются зелёные холмы прямо на наши тела
Перевод Дмитрия Кузьмина
