Текст: Ника Железникова
Фото: на фото автор
В России — бум литературных курсов. Открываются магистратуры creative writers, знаменитые писатели и не знаменитые, но профессиональные литредакторы набирают мастерские. Можно пожимать плечами и уверять, что «писателем нужно родиться», можно кивать на американский опыт, но невозможно отрицать: предложение возникло, потому что есть спрос.Вызревают ли в новых теплицах новые сочинители, соразмерные по масштабу дарования со своими великими предшественниками? Всё-таки русская литература — не целина, которую нужно впервые поднимать, а, так сказать, давно плодоносящая нива. Как водится, определить это можно будет только по плодам. Мы же хотим дать возможность нашим читателям самим ознакомиться с творчеством нынешних студентов творческого письма.
Публикуем подборку стихотворений студентки 2-го курса очного отделения Литературного института. Девушка представила свою подборку на открытии поэтического клуба "Новые имена" в ЦДРИ.
Ника Железникова
ЧЕТВЁРТЫЙ МИР
был явлен мрак... и обезъявлен был
косым лучом, рассыпанным на блёстки, —
трёхоким ангелом в охапке влажных крыл,
белёсых и набухших от извёстки.
он шёл и тишиной шумел, как лес,
один ходить оставленный по краю,
двустворчатую ракушку небес
трёхоким взором как ножом вскрывая,
и небосводчатый изгиб его стопы
вливался в фильтрума тугую перемычку —
так светочей дрожащие столпы
развоплощают крошечную спичку.
текла, и становилась всё слышней,
и утекала по своим тропинкам
мерцающая поступь в вышине —
надломленная устрица в ложбинке.
орбита взгляда смыклась в леденце,
и целый мир был вписан в грань овала,
где смерть блуждала в розовом венце
и, наклоняясь, лоб мой целовала,
и сном таким дышала её пасть,
что взгляд хотел сойти, сбежать с орбиты,
чтоб только к ней — единственной — припасть,
чьи ногти — выдраны, костяшки — перебиты,
чтоб только с ней — одной — могла срастись
до новых чувств, болезненных и диких,
стопа к стопе, лик к лику, к кисти кисть
покинутая песней эвридика.
ПОБЕДИТЕЛЬ
два вечные взгляда узнáют себя
по шрамам, ожогам и ссадинам,
по капелькам пота, что, в брызги дробясь,
ложатся в ключичные впадины.
там сходятся молот и — воздух вспоров,
дрожа — наконечник из олова.
и та, что трепещет на стыке ветров,
и тот, отколовший ей голову,
кто в ней прорастёт, чтоб в хребте зацвести,
чьим взглядом каляным, как молотом,
зажатым в безвременья цепкой горсти,
лишь руки — не крылья — отколоты.
но крылья расправит какой-то другой,
видавший, как крепости падали,
и вырвет цветок из хребта, и ногой
скелет его втопчет, чтоб падалью
цветочной питаться могло вороньё,
и встанет, ступню в песке выставя,
и вечного взгляда поймает копьё,
но будет пронзён им.
и выстоит.
МОЛИТВА
в невспаханном овражке рос ковыль,
и образ плыл, и капала лампадка,
и огоньки на пальцах восковых
вылизывали воздух без остатка.
пусть золотистая смола будет черства —
втирайте смирну в голубое тело,
чтоб проросла в нём кормчая трава,
чтоб церковь рёбер в нём не опустела,
я помолюсь на языке своём
за возвеличенных, за венценосных:
да станет лодка вечным кораблём
с бескровным парусом и корпусом бескостным;
да возвратятся голуби в сердца,
как в гнездования из сухоцветов плоти.
я целовала сына и отца,
так пусть меня меж ними приколотят.
второй, быть может, обратит лицо,
а первый — поприветствует, как ровню.
но третий будет битым изразцом,
вибрирующей воздухом роёвней,
но третий всмотрится, простор собой стеля,
и стебли сами заплетутся в косы,
чтоб вспрянула стыдливая земля,
и в ней, невспаханной, пророс ковыль белёсый.
но третий сбудется всем страхам вопреки.
он будет там, клокочущий и горький, —
ростком полынным, болтовнёй реки,
прожилкой белой в апельсинной дольке —
поделится шуршанием дождя,
шумящим в ухе, как в морской ракушке,
и не простится, утром уходя,
но образ истинный оставит на подушке.
