Текст: Юрий Борисёнок/РГ
Коллаж: ГодЛитературы.РФ
Трагическую судьбу своего гусляра едва не повторил сам Янка Купала: в 1930 году поэта обвинили в контрреволюции. Фото: Арлен Кашкуревич/nlb.by
Будущему классику тем летом исполнялось всего-то 28 лет, корифеем молодой человек себя еще не ощущал, но писал уже как подобает большому поэту, способному имя свое увековечить.
"Курган" появился в печати только через два года, в июне 1912-го, а к массовому белорусскому, а потом и всесоюзному читателю пришел уже при советской власти. Петербургский период биографии Купалы, начавшийся в конце 1909 года, получился весьма насыщенным. Интенсивное творчество сопровождала учеба на учрежденных педагогом Александром Сергеевичем Черняевым (1873—1916) четырехлетних общеобразовательных курсах. Просвещали у Черняева всесторонне и знатно лучшие столичные ученые кадры, не исключая профессоров. Для Ивана Луцевича, которому предстоит принести свое настоящее имя в жертву творческому псевдониму Янка Купала, питерские годы оказались полезными чрезвычайно. Впитывая качественные знания, он совершенствовал и свой поэтический язык, и свое видение мира.
"Курган" стал на этом пути вехой важнейшей. Эта "символическая поэма", как выразился в своей статье в "Известиях" в мае 1930 года, посвященной 25-летию творческой деятельности Купалы, первый нарком просвещения РСФСР Анатолий Луначарский, символична во многих отношениях. Недлинный поэтический рассказ из 12 глав уже в первой строке указывает на место действия, белорусскую землю, а затем излагает печальную историю о князе и приглашенном им на свадьбу дочери гусляре. Седой гусляр с большим внутренним достоинством омрачает княжеский пир дерзкими песнями об угнетении простого народа. Луначарский подметил, что через подобные речи Купала "ненавидит панство", и привел в доказательство такой фрагмент "Кургана":
ликующий князь,
Под хоромами страшное дело;
Там бряцанье цепей,
братья втоптаны в грязь;
Черви точат живое их тело.
Судьба гусляра, "выродка тьмы сермяжной", бесконечно трагична - князь не только лишает его жизни, но и посмертной памяти, повелев "старца и гусли" закопать "живцом в землю". Большой поэт всегда пророк в своем отечестве, и двадцать лет спустя подобная участь едва не постигла самого автора. В конце 1930 года и власти БССР, и ОГПУ пришли к убеждению в "контрреволюционной" деятельности Купалы, поэту в духе нравов своего времени пришлось каяться, он совершил даже неудачную, к счастью, попытку самоубийства. Расправа могла быть короче и круче, если бы не тот самый текст Луначарского в центральной газете несколькими месяцами раньше. Там предельно ясно и в привычном для того времени марксистском духе было написано вот что: "Историческое прошлое белорусского народа не блещет красками и славой. Но оно дорого Купале и за проблески счастья и самостоятельности, и за свою многострадальность. В будущем, предвидя расцвет своего народа, он претендует только на равноправие его с другими. Ни малейшей тени империализма, ни малейшего отзвука господского национализма, жадного национализма мещанства вы в любви Купалы к своей родине не отыщете".
После таких слов у "отца новой белорусской поэзии", как выразился Луначарский в самом начале своего текста, появилась серьезная охранная грамота от привычного для эпохи уровня преследований. В итоге, как известно, и в конце 1930-х годов Купала избежал попадания в маховик репрессий, а его шедевры, и "Курган" в том числе, вошли в самосознание белорусов, начиная со школьного обязательного чтения. Но ведь претензии властей к классику были, скажем откровенно, абсолютно обоснованными. Хитрый советский нарком обнаружил в Купале прежде всего представителя "бедняцких грамотеев" и, как выделено в статье жирным шрифтом, "яркого выразителя беднейшей части крестьянства во всех ее переживаниях".
Дело было в том, что часть этих переживаний в 1930 году оппонентами белорусского классика уже не разделялась. Луначарский совсем не случайно только единожды, причем в стихотворной цитате из самого Купалы, употребляет в большой газетной статье вообще-то любимое большевиками слово "свобода". Уже в "Кургане" забитый и затюканный лирический герой первых стихов большого белорусского поэта предстает внутренне совершенно свободным человеком. Главные слова поэмы - в этой вот части ответа гусляра повелителю:
Силен, княже, карать,
голову силен снять, -
Не скуешь только дум
ты цепями.
Именно свобода мысли и цепи, "ланцугi" по-белорусски, особо возмущали многих критиков Купалы. В одном из "писем во власть" 1926 года недовольный большевиками автор написал в сердцах: "Пусть злобствуют Янки Купалы в своих окопах и змеями шипят… и лают псами за ланцуги сгнившие". Белорусский классик в "Кургане" сделал шаг от одного героя Некрасова к другому. "Высокорослый больной белорус", несчастный строитель железной дороги, уступил место размышлениям из стихотворения "Рыцарь на час":
Пламя юности, мужество, страсть
И великое чувство свободы -
Всё в душе угнетенной моей
Пробудилось...
Великое чувство свободы, так ярко зароненное молодым Купалой в своей поэме времен питерской учебы, впоследствии передалось новым поколениям белорусов. И совсем не случайно именно по мотивам "Кургана" в конце 1970-х годов на музыку замечательного композитора Игоря Лученка и в исполнении блистательных "Песняров" Владимира Мулявина появилась рок-опера, которая и через сорок с лишним лет производит внушительное впечатление. Творения настоящих классиков со временем только получают новые симпатичные оттенки звучания. Таков и белорусский "Курган" с петербургской родословной.
