Интервью: Елена Васильева
Летом 2020 года в издательстве «Городец» в серии «Книжная полка Вадима Левенталя» вышел дебютный сборник рассказов Владислава Городецкого «Инверсия Господа моего». Книга вошла в Длинный список премии «Национальный бестселлер» и лонг-лист премии для молодых авторов ФИКШН35. Технологии, алгоритмы, секс, религия, национализм — вот список отнюдь не самых простых тем, фигурирующих в этих рассказах. Но за этой эпатажностью стоят намного более важные вопросы: как отличить добро от зла, что есть этика, а что ханжество, как быть, если мир катится к катастрофе.
Молодой литературный обозреватель Елена Васильева решила узнать у не менее молодого автора (Владислав Городецкий родился в 1993 году в городе Щучинске на севере Казахстана, сейчас живет в Петербурге и работает архитектором), что же было у него на уме, кем он вдохновлялся и что думает о друзьях и ненавистниках.
ГодЛитературы.РФ публикует это интервью, в котором сошлись два представителя русской литературы XXI века.
Влад, кажется, перед этим интервью мне нужно сделать некоторый дисклеймер, чтобы объяснить свойский тон общения; другими словами, сказать, что мы с тобой некоторое время уже знакомы и вообще друзья. Очистив совесть таким образом, перейду к вопросам. Первое, что сообщит нам любая аннотация или рецензия о книге Влада Городецкого — что Городецкий молодой прозаик. Не бесит ли тебя это? Считаешь ли ты характеристику «молодой писатель» имеющей отношение только к возрасту — или к какой-то социальной группе? Короче, поясни, пожалуйста, за молодость, писательство и молодых писателей.
Владислав Городецкий: Действительно. Я не задумывался об этом. Прикинь, если бы о Лермонтове говорили «молодой поэт». Надеюсь, дело не в творческой незрелости, которую рецензентам приходится оправдывать таким эпитетом. Хорошо хоть не «начинающий».
Видимо, не бесит. Ну, я действительно молод для прозаика. Был бы поэтом, так не говорили бы. Вообще ничего не говорили бы (смеётся)!
Молодые писатели, если верить классификации русских премий и конкурсов, — это люди до тридцати пяти включительно. Многовато, как по мне, — я бы на пяток лет сократил. Восемнадцатилетнему писателю почти невозможно конкурировать с тридцатипятилетним.
В прозе жизненный опыт - главный строительный материал.
Как ты пришел к прозе? Что так бомбануло, что ты начал писать? С чего все начиналось и как вышло, что это именно проза, не поэзия, не драматургия?
Владислав Городецкий: Если бы в десятом классе я не балансировал между тройкой и четверкой по литературе, я бы не стал писателем.
За сочинение по «Искариоту» Андреева мне поставили «два» — я пытался протащить какую-то крамольную мысль в духе того, что Иуда был посвятее Иисуса, потому что ради великой цели пренебрег не только прижизненным респектом, но и посмертной славой.
Чтобы выровнять положение, я вызвался делать доклад по современной литературе. Мне досталась Петрушевская.
Я прочел пару ее повестей и был совершенно обескуражен. Я не знал, что литература может быть такой. В общем, примерно тогда я решил переквалифицироваться из рэпера в прозаика, потому что понял, что проза — это гораздо круче.
Слушай, а вот с рэпом — это насколько все было серьезно?
Владислав Городецкий: Так же серьезно, как сейчас с прозой. То есть я только рэпом и жил — весь свой крошечный жизненный опыт зарифмовывал, резал минусовки, записывался дома в микрофон-палочку, сводил трэки, организовывал концерты в городском ДК или ночном клубе. Поскольку в нашем городке даже кинотеатра не было, люди с удовольствием ходили на эти самопальные мероприятия.
Это была локальная, но крепкая популярность, которой я по неумению и робости не пользовался. Вряд ли мне когда-нибудь еще доведется ставить автографы на женской груди. Было прикольно. Но читал я откровенную дичь и вторяк, в подтверждение тому в Сети осталось полсотни песен, которые неизвестно как теперь удалить.
Вот ты понял, что литература крутая, вот ты писал, писал, и у тебя вышел сборник рассказов «Инверсия Господа моего». Ты счастлив? Тебе страшно? Тебе стыдно? Как оно вообще?
Владислав Городецкий: Я радуюсь, что удалось что-то довести до ума. Теперь мне будет значительно проще заниматься прозой — жена стала более снисходительна к этому делу, окружающие. Мол, не такому уж бесполезному занятию Влад посвящает столько времени, раз кто-то это печатает.
По поводу написанного я никак не рефлексирую. Если книга получилась плохой, я когда-нибудь это пойму, если хорошей — повезло.
Видимо, за тебя рефлексируют критики. Этот сборник называли смелым, называют эпатажным. У него действительно громкое название. Что ты в него вкладывал? О каком Господе ты пишешь? И почему инверсия?
Владислав Городецкий: Тебе по-дружески расскажу правду. Нет никакого смысла. В 2017-м я написал автопортрет в негативе маслом по холсту. Работу нужно было как-то назвать. Слова-тэги сами скрепились в этой последовательности (синтаксическая конструкция позаимствована у Гребенщикова), я оглядел получившуюся фразу и понял, что это хорошо. Потом фраза и к книге сама прилепилась — я просто не препятствовал.
Булат Ханов (друг и еще один молодой писатель. — Е.В.) советовал мне скорректировать название — заменить «Инверсию» на «Перверсии», получалась забавная аббревиатура ПГМ (православие головного мозга), но это было уже слишком провокативно даже для меня.
Это официальный ответ?
Владислав Городецкий: (Смеётся.) Пусть будет так. Название правильное, я чувствую его метафизическую силу. Какова природа этой силы — хз. Надеюсь, ничего такого, за что можно было бы попасть в ад!
А ты в каких-то из этих рассказов стебешься? Или это все на серьезных щах? В каком из рассказов, на твой взгляд, ты круче всего постебался?
Владислав Городецкий: Сложно сказать. Я всегда стебусь, и всегда на серьезных щах. Круче всего, судя по фидбэку, вышло в «Гробике». Однако мне все рассказы одинаково милы.
[Сергей Лебеденко и Артем Роганов, кураторы рубрики «Опыты» журнала «Прочтение», так охарактеризовали рассказ «Гробик»: «Здесь воскресли лелеемые традиционалистами шовинизм и стереотипы, задохнувшееся от перенасыщения государство пребывает в вечном состоянии failed state, а разница между ребенком из пробирки и механической куклой возникает лишь в глазах смотрящего. Есть ли место, где можно спастись от мира, из которого постправда высосала все человеческое? Гробик, мрачно шутит Городецкий, и от черного юмора его прозы сначала становится смешно, а затем — очень жутко»].
То, каким нагловатым и разноплановым получился этот сборник, — это вот ты такой? Это твоя поза, или это интеллектуальная игра, или это органичный ты?
Владислав Городецкий: Мне кажется, что для интеллектуальных игр я туповат. Для поз — нерешителен.
Пусть на этот вопрос ответит кто-нибудь из друзей-товарищей. Со стороны виднее.
Какой-нибудь из твоих героев автобиографичен?
Владислав Городецкий: Ну, в «Сверхновой» рассказчик архитектор, как и я, у него супруга Маша, как и у меня, пес Рой, как и у меня, и живет он на юго-западе Петербурга, как и я. Разница в том лишь, что я никакую вебкам-модель не выслеживал, ни с какой экзальтированной дамой в кафешках не сидел, никого не просил читать Кьеркегора сидя на включенном вибраторе, и вообще - я богобоязненный гражданин!
[В рассказе «Сверхновая» рассказчик выслеживает через соцсети девушку, чтобы написать рассказ о том, как она выследила аналогичным способом вебкам-модель.]
Что ответишь тем, кто обвинит тебя в расовой ненависти, ксенофобии, страсти к насилию и семи смертных грехах?
Владислав Городецкий: Мне с ними детей не крестить — пусть думают, что хотят. У меня не было такой задачи — нравиться идиотам. Главное, чтобы в суд с этой ахинеей не шли. Если же мне придется толкать оправдательную речь, чтобы избежать штрафов или лишения свободы, я найду, что ответить. Попрошу писателя Былецкого (Дмитрия Былецкого. — Е.В.) провести лингвистическую экспертизу художественного текста — у него есть такой опыт.
О поэтах, писателях, коллегах. Кто на тебя повлиял?
Владислав Городецкий: Поэты: Маршалл Мэтерс, Канье Уэст, Борис Гребенщиков, Александр Бакулин, Геннадий Лабомбов, Юрий Каплан, Николай Сердюк, Андрей Позднухов, Михаил Енотов.
Не знаю, повлияли ли, но кое-чему я научился у каждого из перечисленных.
От всякого влияния писателей я пытаюсь очиститься.
Но эти влияния покамест наличествуют. Процитирую прозаика Даниэля Орлова (из личной переписки), надеюсь, он не будет против: «Ты пытаешься быть свободным, пытаешься парить в невесомости. Просто пока не получается, потому что тебя притягивает гравитация огромных планет, которые полны полезными ископаемыми прозы. Тебя и болтает между Апдайком, Миллером, Сорокиным, Мамлеевым, но ты все равно аккуратно дрейфуешь в сторону черной дыры Айтматова, где чистый звук, чистый язык и самая тяжелая правда без лишних букв». Красиво и правильно сказано, но имена не те. Соглашусь только с Мамлеевым и (сквозь боль) Сорокиным.
Почему про Сорокина «сквозь боль»?
Владислав Городецкий: Мучительно часто меня сравнивают с коричневым кардиналом отечественной литературы. Я думал, что дело в интертекстуальности, иронии, играх с текстопорождением и т.д., но оказалось, что взоры сличателей (есть такое слово?) застилают эрегированные члены и глиняные фаллоимитаторы.
Проблемы, которые я разрабатываю, я воспринимаю всерьез. Да, похохатывая, но похохатывая истерически. Я серьезен, как Джейсон, мать его, Стэтхэм! Ладно, не писать ведь методичку «читайте мои рассказы так-то и так-то».
А что ты делаешь с текстами, которые тебе вот вообще не нравятся? Отказываешься ли от них? Есть ли среди рассказов «Инверсии» тот, который бы тебя не устраивал и ты хотел отправить его в топку?
Владислав Городецкий: Нет, в «Инверсии» все тексты меня более-менее устраивают. С теми, которые не устраивают, я поступаю просто — отправляю в архив, но держу в памяти отдельные удачные сцены. Бывает, пишешь что-то новое и вдруг вспоминаешь: это уже было там-то, оттуда можно дернуть. Ну и дергаю. В итоге если из рассказа на десять страниц мне в будущем пригодится хотя бы пара абзацев, я уже счастлив.
Был у меня и такой опыт. Я пытался полностью с нуля переписать старый рассказ. Потратил неделю. Рассказ как был дерьмовым, таким и остался, разве что стал чуть глаже и техничнее. Больше я так не делаю.
Это хорошо — перерасти собственный текст.
А «Инверсию» ты перерос? Будет ли продолжение? (Надеемся, конечно, на название «Перверсии Господа моего».)
Владислав Городецкий: На сегодняшний день я потерял интерес работать с теми материями, что были в «Инверсии». Еще один рассказ допинаю (больно сюжет мне нравится) — и все, тема закрыта.
Как ты вообще придумываешь рассказы?
Владислав Городецкий: Наверное, по моим ответам уже стало понятно, что я не самый осознанный сочинитель. Умом я отвечаю за композицию, стиль, образный ряд. Остальное подолгу бродит во мне, самопроизвольно скрепляется одно с другим, образует смыслы. Я всегда пишу не то, что мне кажется, что я пишу. Чаще всего получается лучше, умнее, тоньше, чем планировал. Сам по себе я пошляк и придурок, а тексты — ничего, я бы такое почитал у кого-нибудь другого.
