Текст: Юрий Лепский/РГ
А было так. Я вышел в Тригорский парк и, не торопясь, отправился по тропинке к городищу Воронич. День выдался пасмурным с редкими просветлениями. Холодный несильный ветер срывал листья, кружил их над моей головой и аккуратно укладывал под ноги. Счастье, что мне нет никакой необходимости описывать вам красоту, которую я созерцал по пути: смотрите на фотографии - вот она. Но было в том путешествии такое, чего нельзя снять фотокамерой.
Я шел в полной тишине, если не считать звука моей шаркающей походки. Вокруг была настоящая золотая осень, молчаливое предснежье. И тут где-то далеко в небе раздался звук, не похожий ни на что. Я остановился, повернул голову и стал всматриваться в свинцовое небо над Тригорским. Это был крик. Крик о помощи. Пронзительный, отчаянный, смертельный. Там далеко в небе, над самым горизонтом, улетал из этих мест клин журавлей. Я замер, слушая и вспоминая. У Иосифа Бродского в "Осеннем крике ястреба" прекрасная птица, поднявшаяся над облаками, не может вернуться обратно, воздушный поток возносит ее все выше и выше к холодной смертельной высоте. Эта высота - для единиц, но цена ей - небытие. И птица, поняв это, кричит: "Крик, страшней, кошмарнее ре-диеза,/алмаза, режущего стекло…". У Северянина в "Октябре" это звук стали, которая "сковывает воздух" в предсмертных объятиях. У него поздняя осень тоже легко рифмуется со смертью: "И сколько смерти безнадежья/В безлистном шелесте страниц!". И вот конец - "Люблю октябрь, предснежный месяц/И смерть, развратную жену!".
Такая веселенькая "раскраска" смерти выдает возраст поэтической молодости. У Бродского смерть ветхозаветно холодна, безлична и равнодушна, не отягощена метафорой, не очеловечена, как, например, у Гамзатова в "Журавлях".
- "И начинает уставать вода,
- И это означает близость снега…
- Усталая вода сияет тускло,
- Она устала быть самой собой,
- Но предстоит еще утратить чувства,
- Но предстоит еще заледенеть
- И уж не петь, а как броня звенеть".
У него осень - тоже звук - "как броня звенеть", и тоже металл, и тоже холод, и тоже - не жизнь…
- "Морозом выпитые лужи
- Хрустят и хрупки, как хрусталь;
- Дороги грязно неуклюжи,
- И воздух сковывает сталь".
Это вновь Игорь Северянин, у которого вторая строчка четверостишья как камертон к финалу "Осеннего крика ястреба" Бродского: "Мы слышим: что-то вверху звенит,/ как разбивающаяся посуда,/ как фамильный хрусталь".
Через секунду этот звук обретет нечто доступное глазу - пойдет снег. Кто-то заметил, что облака - это застывшие вздохи человечества. Так, может быть, и снег - летящие осколочки наших душ. Случайно ли снежинки так красивы?
У Бродского в финале "Крика" дети радостно ловят снег в ладони, не подозревая, что это осколки фамильного хрустального сервиза. Ах, хорошо бы чайного. Тогда по первоснежью можно зайти в теплый дом, заварить свежего чая и, согревая ладони, прочитать у Окуджавы:
- Осенний холодок.
- Пирог с грибами.
- Калитки шорох и простывший чай.
- И снова побелевшими губами
- короткое, как вздох:
- «Прощай, прощай».
