Текст: Андрей Васянин
Саров – уникальное место на карте России. Тут как нельзя более тесно сошлись, казалось бы, противоположности: православная святость – и страшное оружие, монашеская надмирность – и научный прагматизм. В монастыре, до того прославленном именем преподобного Серафима Саровского, работали выдающиеся физики, создавалось ядерное оружие.
Сергей Шаргунов, главный редактор журнала «Юность», писатель и депутат, попробовал осмыслить и описать это соединение. На встречах с читателями он сейчас рассказывает, как «гнулся и скрипел под грузом информации», как днями сидел в саровских архивах и общался с сотрудниками ядерного центра, поражаясь сплетениям судеб и событий. Не стоит противопоставлять здесь два подвига, духовный и материальный, и то и другое – щит для государства, одно без другого не существует, убежден автор «Сарова…». В котором видит сегодня «расширенный очерк», конспект более крупной книги, не исключено, что и художественной.
Ниже – отрывки из труда Сергея Шаргунова.
Сергей Шаргунов. "Саров: Два подвига"
М.: Молодая гвардия, 2021
…Как жил Серафим Саровский? Просто и незатейливо. Но был очень начитан, изучил всю библиотеку обители... Не следует думать, что пустынники — если уж они обитали в удалении, — жили по собственному усмотрению, руководствуясь только необходимостью и внутренними правилами, которые формулировались спонтанно и так, чтобы не выходить, как это обозначается ныне, из «зоны комфорта». Нет. Известно, что чин пустынножителей состоял из целого десятка пунктов, каждый из которых был непререкаем.
Вот основные положения этого кодекса. Во-первых, отшельник должен многие годы прожить с монастырской братией и заслужить право на уединение, при этом обучиться воздержанности и безропотности. Во-вторых, живущему на удалении монаху нужно держать чистой свою совесть и неукоснительно соблюдать молитвенное правило. В-третьих, необходимо быть в поступках скромным и постоянным, при встрече с заезжими и захожими людьми блюсти крайнюю воздержанность и почтительность, не думать о госте плохо, а помнить, что самый грешный человек — это ты сам. В-четвертых, жить собственным трудом. Деревянная келья, возделывание огорода, смиренное принятие от монастыря того немногого, что положено: белья и обуви, постного масла и крупы. При этом пустынник обязан хранить связь с монастырем и в каждую субботу, а также по праздникам приходить в монастырь и стоять всенощную службу и раннюю обедню. После этого, взяв то, что ему дарует монастырь, получив благословение от настоятеля, пустынник может удалиться.
«Пища по совести» — так это называлось. Святой Серафим незадолго до смерти сознавался, что три года питался отваром травы. В-шестых, живущие в уединении пустынники обязаны приходить на общие монастырские послушания, такие, как сенокосы, жнитво, огородные уборки. И так далее.
Валентин Степашкин в книге «Серафим Саровский» указывает: «Легко понять — жизнь пустынника была строго регламентирована и не позволяла своеволия». Когда спустя полтора столетия здесь возникнет «объект», где будут делать атомную бомбу, в регламенте появится немало похожих пунктов, главный из которых — отсутствие своеволия. Только вместо огородов будут полигоны, а вместо монастырской братии — строго дисциплинированный коллектив ученых. …
Все свое время отец Серафим проводил в молитве, чтении Священного Писания и трудах: рубил сучья, хворост, работал на огороде, делал отвары, собирал на болоте мох. Принимал, кормил, наставлял гостей. В этих трудах, как эталон, выкристаллизовывались главные проявления настоящего русского человека: справедливость, милость к падшим, терпение, настойчивость, совестливость, душевная щедрость, великое трудолюбие. Чудесное чувство прекрасного — только побывайте в тех местах, где жил святой Серафим, ведь не случаен был его выбор! Гостеприимство и искренность. И да — соборность: русские люди всегда умели объединяться, жить общим началом, едиными целями и устремлениями, пусть эти объединения и назывались по-разному — дружины, артели, товарищества, монашеские общины…
Кто-то верит в чудо, кто-то нет. Многие стороны науки тоже кажутся невероятными. Оспаривать можно все что угодно. Оспаривали же аутентичность советского термоядерного заряда. «Отец ядерной физики» Эрнест Резерфорд не верил в возможность создания атомной бомбы. В этом мире слишком много того, что нелегко постичь (…)
Не бомбой единой
Дата 29 августа 1949 года (в этот день была успешно испытана советская атомная бомба. – А. В.) стала водораздельной в истории «объекта». Схлынуло чудовищное напряжение тех дней. Но долго праздновать было некогда: впереди были другие высоты.
Нет, поводов для торжества хватало. Награды и почести посыпались на атомщиков одна за другой. Так, шесть руководителей грандиозного проекта получили звание Героя Социалистического труда. Это Игорь Курчатов, Юлий Харитон, Яков Зельдович, Кирилл Щелкин, Владимир Алферов и Николай Духов. Как позже утверждали первопроходцы и старожилы Арзамаса-16, награды за удачное испытание ядерной бомбы распределялись сообразно мере наказания за испытание неудачное. Дескать, в случае, если бы РДС-1 не взорвалась, расстрельный список был уже готов: по высшей мере на брата…
А между тем именно в 1948 году был выполнен наибольший объем работ и по строительству «объекта», и по обустройству поселка. Медленно, но верно поселок Сарова приближался к той тонкой черте, что отделяла его от статуса города: появились централизованные теплосеть и водопровод, канализация и телефон, стадион, дороги с твердым покрытием и другие атрибуты цивилизации, которых и в помине здесь не было еще пару лет назад. Именно Зернов отправит в Верховный Совет РСФСР письмо с предложением переименовать поселок Сарова в город Ясногорск и учредить городской Совет.
Почему Ясногорск?
Да потому, что ясные, светлые умы собраны в светлейшем месте русской земли.
В этот момент в Сарове живут около двадцати тысяч человек, и лишь пять тысяч из них напрямую участвуют в реализации ядерной программы.
Быт этих людей (а среди них очень много детей),не имеющий никакого отношения к прямой деятельности «объекта», тем не менее требует внимания руководства в лице Зернова и Харитона.
Юлию Борисовичу не до того, а Зернов начинает действовать.
Взят на баланс местный совхоз. В те сложные годы и специалисты ядерного центра, и местные жители с легкой руки Зернова переходят на индивидуальное огородничество. Сейчас, спустя несколько десятилетий, кому-то это может показаться малозначимым, а тогда, в трудную послевоенную пору, было важно — пустить корни, прокормиться своим хозяйством.
Отсюда и ученые, уделявшие немало внимания рыбалке, охоте, сбору грибов и ягод... Эта традиция, к слову, существует в Сарове и сейчас.
К тому же времени относится и возникновение сети продовольственных магазинов. Самый старый из них был открыт в 1947 году в здании монастырской гостиницы и стал очень популярен. Неофициально он именовался как «магазин на горе» или «Сотсков» — по фамилии директора:
— Где взял?
— На горе.
— А, у Сотскова!
Уже нет ни магазина — в нем открыта православная театральная студия, — ни товарища Сотскова, а первопроходцев горожане помнят.
Мало-помалу Саров приобретает городские очертания, а его жители — городские привычки и запросы, и начало всему этому положено именно там, в «хозяйстве Зернова».
На первых порах существования «объекта» людей селили в бараки с печным отоплением (при этом часто не было дров) и в общежития, под которые были переоборудованы бывшая монастырская, конюшня и дом в близлежащей деревне Балыково.
В декабре 1947 года Павел Михайлович Зернов, вдоволь насмотревшись на эти, с позволения сказать, общежития, издал приказ об улучшении жилищных условий рабочих. К делу он подключили самих сотрудников — меньше чем через год субботники и воскресники становятся массовыми.
Под эгидой КБ-11 создается сеть учреждений здравоохранения и медицинская служба «объекта», которая помогала всем местным жителям.
Интересный факт: с 1946 по 1950 год, то есть большей частью в то время, что подверглось беспощадной критике уполномоченного СМ СССР, в поселке Сарова было введено в строй свыше 350 зданий и сооружений — лаборатории и производственные цехи, гражданские объекты… Словом, всё, что положено и что уже перечислялось выше.
Городок преображается.
Другое дело, что достижения часто сопровождаются потерями, и потерями горькими. Это касается и людей, и городов.
Величественная гармония старой обители столкнулась с эпохой взрывчатого натиска.
Безусловно, среди атомщиков были и те, кто чувствовал глубоко и сильно обаяние этих мест, величественность куполов здешних храмов. Учёные ценили подлинную красоту — музыку, архитектуру, поэзию, живопись. Но судьба многих саровских шедевров оказалась печальной.
Что-то удалось спасти, что-то нет.
Успенский собор обители и храм Живоносного Источника во времена, когда у руля «объекта» был Павел Зернов, уцелели — он всячески противился их сносу и отстоял.
Но в 1950 году у Павла Михайловича случился инсульт и по состоянию здоровья он не смог продолжать работу в Сарове. И уже на следующий год новым руководителем, Александровым, был поставлен вопрос об «устранении» собора «по соображениям безопасности» — сообщалось, что южная стена собора дала крупную трещину, а постоянные мощные взрывы на местных полигонах могут стать причиной разрушения старинного здания. Санкция Москвы была получена — и Успенский собор перестал существовать. Вслед за ним не стало и храма Живоносного Источника.
Под угрозой оказалась и знаменитая монастырская колокольня, которая благодаря своей высоте — 81 метр — видна с большого расстояния. Именно это обстоятельство использовали сторонники ее разрушения: мол, демаскирует «объект».
Но помогла смена руководства: пришедший на место Александрова Борис Глебович Музруков — тот самый, что был директором комбината № 817 и отмечал 45-летний юбилей Курчатова вместе с Харитоном и Ванниковым, — не допустил того, в чем увидел варварство.
Колокольня и поныне остается одним из символов закрытого города и напоминает о благородных людях, которые сумели сохранить достояние старого, доатомного, монастырского Сарова.
В то самое время, как начальник «объекта» товарищ Александров воевал с церквями, команда Харитона готовила новую бомбу — РДС-2, оригинальную, по собственным разработкам, а не по данным разведки. Бомба будет вдвое легче американской и вдвое мощнее: «забабахнет» знатно, если использовать бытующий среде термин, образованный от фамилии одного из творцов РДС-2 — Евгения Ивановича Забабахина. Более того, той же осенью 1951 года на Семипалатинском полигоне будет запланировано еще одно испытание — впервые с участием бомбардировщика Ту-4, способного нести атомную бомбу.
Однако за день до испытания РДС-2 Игорь Васильевич Курчатов, который должен был вылетать в Семипалатинск, неожиданно едет не на аэродром, а в Новодевичий монастырь. И, по преданию, долго стоял там перед Смоленской иконой Богородицы Одигитрии – с греческого переводится как «Путеводительница», «Указующая путь»…
Курчатов, конечно, отлично знал, куда лежит его путь после испытания РДС-2 и РДС-3.
К термоядерной бомбе.
(….)
Звездный десант
«Мы требуем безусловного запрещения атомного оружия как оружия устрашения и массового уничтожения людей. Мы требуем установления строгого международного контроля за исполнением этого решения…»
Это тезисы из Стокгольмского воззвания, принятого на сессии Постоянного комитета Всемирного конгресса сторонников мира в марте 1950 года в столице Швеции. Его инициатором стал знаменитый французский физик-пацифист Фредерик Жолио-Кюри, а воззвание подписали сотни миллионов человек по всему миру, в том числе десятки миллионов граждан СССР.
Однако никакого серьезного воздействия на реализацию ядерных программ этот благостный текст не оказал: в стране, первой и единственной допустившей боевое применение ядерного оружия, мистер Теллер продолжал работу над термоядерной бомбой.
В Арзамасе-16 после обнародования Стокгольмского воззвания было сочинено исполненное горькой иронии стихотворение — подражание известным ильфопетровским «куплетам про Гаврилу»:
- Встал Гаврила утром рано,
- Взял из сейфа кус урана,
- По секрету вам сказать,
- Уран был 235.
- Потом недрогнувшей рукой
- К нему подносит кус другой,
- Наливши чан воды тяжелой,
- В него Гаврила лезет голый,
- Пока не поздно, в назиданье
- Прочти Стокгольмское воззванье!
- Кипит тяжелая вода —
- Исчез Гаврила навсегда.
Авторство этих строк приписывается Виктору Александровичу Давиденко — начальнику Отдела ядерных исследований, тому самому, кто вставлял детонаторы в РДС-1 на Семипалатинском полигоне.
…Никто не строил иллюзий: работа не могла быть остановлена. Напряженность в мире росла, оставалось каких-то три месяца до печально известной корейской войны. Поэтому в Арзамасе-16 ждали подкрепление из группы первоклассных ученых: звездный десант во главе с великим Игорем Таммом, призванный работать над сверхбомбой. В том же марте 1950 года в вагоне поезда, следовавшего из Москвы до станции Шатки Горьковской области, ехали двое молодых людей. Один был долговязый, но сутулый и худощавый, второй поплотнее; оба были неброско одеты и напоминали скромных туристов, решивших проведать глубинку. Едва ли кто заподозрил в них физиков-теоретиков из группы Тамма: тот, второй, был Юрий Романов, в скором будущем один из создателей первой советской водородной бомбы, разработчик заряда термоядерной РДС-37; а худой, длинный и сутулый — Андрей Сахаров, которого представлять не надо.
…Сейчас в массовом сознании образ того Сахарова, гениального физика, в основном вытеснен представлениями о нем как об общественном деятеле и диссиденте. Но это было много позже. А вот те, кто видел его в деле в первые месяцы пребывания на «объекте», поражались возможностям молодого ученого. Это прежде всего потрясающая интуиция, с которой он угадывал, где лежит истина. Сам Зельдович говорил, что не может понять, на каких принципах строится его мысль. Сахарову словно заранее был доступен конечный результат.
Коллеги по Арзамасу-16 вспоминали, что Зельдович — сам мастер гениальных ходов — однажды во время обсуждения поставил очень сложную задачу. Сахаров практически сразу задал такой наводящий вопрос, что Зельдовичу стало очевидно: он знает ответ. Неизвестно откуда — за счет чистого интеллекта или все-таки с помощью сверхчеловеческой интуиции, — но знает. Зельдович попросил Сахарова выйти и вернуться спустя определенный промежуток времени, чтобы остальные участники рабочей группы тоже смогли найти решение задачи. Когда молодой ученый возвратился, выяснилось, что мгновенно найденное им решение совпадает с тем, что больше часа искали прочие специалисты.
Правда, был у него и недостаток: человек рассеянный, самоуглубленный, он порой не мог внятно сформулировать то, что было ему внутренне ясно. Позже он овладеет этим искусством — объяснять сложнейшие вещи простыми и доступными словами и двумя-тремя фразами вскрывать суть проблемы. А тогда, в первое время работы на «объекте», к нему будет приходить на помощь Тамм. Уж этот человек, курировавший самое сложное направление деятельности «объекта», термоядерное, мог с легкостью говорить на любые темы: научные, культурные, литературные. Он был блестящим рассказчиком, способным покорить любое общество. Порой был резок в суждениях, не боялся критиковать высшую государственную власть. Радовался каждой новой идее молодых коллег. Любил лыжи, поездки на природу, детективы Агаты Кристи, шахматы. И людей… Именно поэтому в пору своего пребывания в Арзамасе-16 (завершившегося в 1954 году, после испытания термоядерной РДС-6с) он был неизменным центром притяжения для всех, кто имел возможность знать его и работать с ним…
Тамм быстро ушел из «заброшенного мира Харитона», из быстро разраставшейся научной Нью-Москвы. Возможно, его, человека внутренне свободного, тяготил «периметр». Однажды его любимый ученик Андрей Сахаров, увлекшись разговором с коллегами, зашел в лес дальше, чем следует, и уперся в охраняемую границу закрытой зоны. Их тут же схватили, под дулами автоматов заставили лечь на дно грузовика, предупредили: если что, будут стрелять, и доставили в комендатуру. Впрочем, когда там появились Харитон и Тамм, Сахарова с коллегами моментально отпустили. Сам Сахаров зла не держал и мгновенно уловил уважительное отношение к себе, когда охрана узнала, что он физик-ядерщик. «Я чувствовал себя стратегическим объектом», — напишет потом Андрей Дмитриевич. Но дно грузовика, автоматные стволы, комендатура...
