Умберто Эко. Только Улисса нам не хватало...

Текст: Михаил Визель

Только Улисса нам не хватало...

Несколько лет назад вышел из печати, оставшись, впрочем, малозамеченным из-за того, что написан на таком малоупотребительном языке, как английский, странный роман (роман?), принадлежащий перу Якова Йойса, или Иоиса, как пишет Пьовене¹, или Джойса. И теперь, пытаясь дать о нем представление читателю (поскольку в распоряжении образованных людей появился французский перевод), я испытываю немалое смущение; будучи жертвой чрезвычайно противоречивых чувств, которое внушило мне это произведение, я избрал для своих дальнейших рассуждений форму отдельных замечаний, которые я позволил себе пронумеровать, чтобы не создавалось впечатление, будто эти абзацы связаны между собой какой-то логической последовательностью.

¹Гвидо Пьовене (1907 – 1974) — выходец из аристократической семьи, писатель и журналист, снискавший в этом последнем качестве в конце 30-х годов сомнительную репутацию поборника расовой чистоты и просто антисемита – что, впрочем, не помешало его успешной литературной карьере в послевоенные годы.

1. В Италии это произведение, как ранее и другие книги Джойса, привлекло внимание немногих, впрочем, пожалуй, более чем «немногих», сколько можно судить по толкам в литературных кружках и интеллектуальных салонах. Так что малочисленные экземпляры книги под названием Ulysses (которую правильнее было бы называть «Улисс», потому что ее заголовок – это то, каким образом британцы называют гомеровского героя) переходили из рук в руки, ею нетерпеливо одалживались, тщетно пытались понять и отступались в недоумении, еще больше сгущая вокруг нее обескураживающую атмосферу смутного скандала и монструозной хаотичности.

2. С другой стороны, уже при чтении его предыдущей книги, «Портрета...», было видно, что в конце концов книга разваливается на куски: и сам текст, и содержание – все оканчивается пшиком, как подмоченный порох.

3. Скажем сразу, после первого же утомительного чтения и не располагая временем на другое: «Улисс» не является произведением искусства.

4. С точки зрения исполнения, Джойс не привнес ничего, кроме своего рода психологического и стилистического пуантилизма, нигде, однако, не достигающего синтеза, и поэтому не только Джойс, но и Пруст и Свево, подобные ему – не более чем модное явление, которое не окажется долговечным.

5. Не случайно Джойс – второразрядный ирландский поэт, жительствующий в Триесте, считается первооткрывателем Свево (еще одного ужасного писателя)². Как бы там ни было, Свево, пожалуй, – итальянский писатель, ближе всех подошедший к той вяло-аналитической литературе, что нашла свое наивысшее воплощение в Прусте; это искусство ущербно – если считать искусством произведение живых и полнокровных людей, если художник – это нечто большее, чем просто зеркало.

²Итало Свево (Аарон Этторе Шмитц, 1861-1928) родился и прожил всю жизнь в Триесте. Его главный роман «Самопознание Зено» (1927) несет на себе отчетливое влияние Джойса, который действительно помог Свево обрести европейскую известность (и, как считается, сделал его одним из прототипов Леопольда Блума).

6. Джойс, в сущности, из тех, чье предназначение – увековечивать дурой вкус итальянских буржуа. Но, благодарение Богу и Муссолини, в Италии живут не одни буржуи, низкопоклонствующие перед Европой и Парижем.

7. Но, как мы видим, на берегах Сены кому-то же припала охота перевести это творение. И тот, кто доберется до последней страницы, испытает страх и тошноту, словно выбравшись из бесконечного тоннеля, забитого мусором и населенного чудищами. Джойс — это какой-то удушающий пепельный дождь. От него ждали чего-то романтического, чего-то в духе падшего ангела, и вот пожалуйста – этот несносный исповедник убеждает, что вы – просто ленивое животное с эротическими наклонностями и с подспудным стремлением к угрюмой звериной волошбе. Ваши собственные сны, не делающие вам чести, эти реалистичные ночные шабаши, безумие материи, желающей участия в оргиях вашего воображения. Выхода нет, повторяю... конечно, его произведение – плод невероятного усердия, почти безумного, почти изощренного, если не гениального, но реальность Джойса – это не более чем реальность вторичная, преходящая, слишком привязанная к нашему эмпирическому опыту.

8. Один из поэтов, принадлежащий к направлению так называемых «герметиков», некий Унгаретти, уверяет, что усмотрел связь между Джойсом и Рабле. Конечно, можно отметить некий параллелизм в отчетливо наблюдаемом разложении миров (раблезианского и джойсианского), естественный беспорядок, в который сбиваются, в одном случае – вся мощь классической фантазии и поэтических представлений, в другом – мощь современного интеллекта, вкуса, человеческих представлений и психологии. Повторяю: ясно видно разложение в том, что Рабле берет материал эпопеи и делает из него абсурдный и метафизический фильм-гротеск, материал текучий и бесформенный, бессвязный, негармоничный, но всё-таки синтетический; населенный пестрой толпой персонажей, которые вполне могли бы выступить храбрыми героями классической поэмы, только подвергнувшимися преобразованию в анормальные, окуклившиеся, избыточные типажи. В то время как у Джойса, на очень простой, почти сентиментальной фабуле, основанной на примитивном психологическом этюде – утреннее пробуждение человека, создаются капиллярные эффекты, дивизионистские³ результаты, мрачные и при этом монструозные иллюзии, при всей своей фантастической сложности вычислений, обращенных к атому, к клетке, к высшей степени химической композиции мысли. Коротко говоря, один обращается к сверхчеловеческому царству бессмыслицы, опираясь на архитектонику абсолютной фантазии. Другой – пребывает на континенте недочеловеческой фантазии, где продвигаться можно, исключительно вооружившись скальпелем, лупой и пинцетом разума dernier cri⁴.

³Дивизионизм – то же, что пуантилизм.

⁴По последнему писку (моды). (фр)

9. Пожалуй, Джойса можно было бы отнести к тому сорту литературы, которая носит название «психоаналитической», но некоторые демонстрируемые им качества обособляют его и от подобных творений. Он принимает человека «как он есть», – во всем неотделанном смятении его чувств, во всей его глубине (которую можно также назвать «низменностью») и, как уже говорилось, со всеми присущими ему отпечатками глупости, предрассудков, неопределенных культурных реминисценций, хаотичной сентиментальности и всеобъемлющей сексуальности. Психоанализ предоставляет метод, который, в конце концов, служит ему хорошую службу, позволяя не отклоняться ни от избранной им линии, ни от получаемых результатов. В этой сфере его свидетельства носят исключительно научный, а не литературный характер. И следует ясно понимать, что в истории литературы он относится к достаточно древнему и проверенному направлению, в котором должен рассматриваться как поздний и бледный эпигон, пристроившийся рядом со славными фигурами Достоевского, Золя и, в какой-то степени, Сэмюэла Батлера⁵.

⁵Сэмюэл Батлер (1835 – 1902) – эксцентричный британский художник и писатель, пропагандист итальянского искусства, отшельник и рьяный дарвинист. Автор многочисленных произведений, не нашедших понимания у современников, но снискавших позднее одобрение писателей-модернистов, в том числе и Джойса. В числе этих произведений – роман «Путем всякой плоти», отличающийся автобиографизмом и откровенностью содержания и по этой причине опубликованный, по воле автора, посмертно.

10. Некоторыми Пруст и Джойс воспринимаются как фигуры первого ряда того исторического момента, который их породил. Но мы считаем своим долгом со всей определенностью заявить, что сейчас, в настоящий момент, они не предоставляют собой образец современной духовной жизни; их картина мира, тот особый Weltanschauung⁶, который она выражает, не имеет более для нас никакой ценности, как раз в силу своей неразрывной связи с менталитетом того общества, продуктом которого она и является – в то время как мы, говоря о «коллективном романе», говорим о том, что наконец получили такой роман, в котором человеческие отношения, социальная жизнь и вообще вся та жизнь, которую мы проживаем, оказалась рассмотрена под тем новым углом зрения, который дается новой моралью и новым способом преодолевать жизненные трудности. У нас уже был случай упомянуть эту нашу новую всеобъемлющую этику, которая оказывается неизбежным последствием социального и человеческого феномена Коллектива, нами интенсивно проживаемого как нового способа организации нашей жизни; и у нас также был случай указать, что именно по этой причине для нас неприемлемы все жанры упадочнического романа, буржуазного и индивидуалистического (автобиографизм, самодовольная дневниковость, психологические самокопания).

⁶Мировоззрение (нем, термин предложен Кантом и активно использовался Гумбольдтом).

11. Истина заключается в том, что такие иностранные писатели как Джакомо Джойс, Давиде Эрберто Лоуренс, Томмазо Манн, Джулиано Хаксли и Андреа Жид поступились своей правдой и своей серьезностью своей поэтики, принуждая себя к небольшим и элегантным акробатическим трюкам... Все эти с трудом отличимые друг от друга «европейцы» носят на лице дьявольскую усмешку – усмешку того, кто, располагая настоящей истиной, пускается в игрища вокруг нее. Истина, которой они обладают, и вокруг которой устраивают свои опасные игры, – истина поэтическая, их подлинное чувство, которое они дружно растрачивают. Кто-то – на свой собственный лад, а кто-то – склоняясь перед вкусом одного и того же арбитра, словно желая воздвигнуть целую башню интеллектуальной лжи. Вот что нерасчетливо породил Джойс – словно коза, вынужденно породившая пса.

12. Джойс очевидным образом охвачен демоном аллюзий и ассоциаций, а также стремлением сочинить страницу прозы так, словно это страница самой настоящей музыки – нелепая затея, привнесенная в литературу вагнерианским поветрием конца прошлого века. Джойс переплетает Leitmotiven, без конца играет густейшими контрапунктами аллюзий. Мало того: он хочет гармонизировать свои эпизоды в соответствии с цветовой гаммой: здесь преобладающим цветом оказывается назначен красный, там – зеленый и т.д. Подобное смешение искусств, исподволь начавшись с Бодлера, сделалось общим местом декадентства после знаменитого сонета Рембо о цвете гласных. Цвет читаемых вслух слов, оркестровка глаголов... По этой дорожке, как мы знаем, можно дойти до картин из газетных страниц и бутылочных донышек. Язык Джойса есть язык расплющенный и – да позволена мне будет джойсовская игра слов – распущенный. Джойса искушает демон эсперанто.

13.Суть проблемы – в необходимости преодолеть влияние романов коммунистического подпевалы Томмазо Манна. Джойс всего лишь превратил в словесный понос внутренний монолог, изобретенный скромным Дюжарденом⁷, портя заодно превосходные «слова на свободе», искусно придуманные нашими футуристами, истинными художниками Режима.

⁷В романе символиста Эдуара Дюжардена (1861 — 1949) «Лавры срезаны» (1888) впервые была использована стилистика, получившая позднее название «потока сознания».

14. Не следует предавать дух собственной нации. Джойс в погоне за славой достаточно быстро освоил новый артистический интернационализм, оставив подлинные чувства; его новые произведения – это проявления самого злостного восстания против того национального духа, от которого он отталкивается, подвергая осмеянию народный дух, язык и религию своей родины. После «Портрета...», в котором трусливо отдал долг собственному человеческому началу, он вернулся в хаос, в кошмары, в подсознательное, оказался задавлен собственным демоном-погубителем. Все, что осталось в итоге – рассудочные и стерильные дерзости психоаналитического свойства, который он прививает к методу Фройда – к вящему возмущению его знатоков. Фрагментарному духу, склонному скорее к мимолетности, чем к основательности, каким и является дух ирландский, женственность свойственна не в силу того прямого благородства, которым окроплена постоянно эллинизированная душа настоящего художника, а в силу той наглой позы псевдоинтеллектуала, что задается с одной стороны физиологической ущербностью, а с другой — безумием. Невозможно обойтись без того, чтобы не уподобить эти творения выставке уцененных образчиков, едва ли заслуживающих большего, чем распространение из-под полы торговцем порнографическими книжонками. Джойс – типичный образчик современного упадка, гнойный и заразный нарыв и в нашей литературе тоже. Почему? Потому что антиклассицизм привел его в противоречие с латинским характером, как античным, так и современным, о которых он высказывается в сатирическом ключе. Свой бунт он усугубляет дерзким и порочным персонажем, при помощи которого он низвергает с алтаря Римский мир ради того, чтобы заменить его на позолоченного идола еврейского интернационализма – того интернационализма, который в последние годы слишком уж активно себя проявляет в области современной мысли. На самом деле Джойс весьма потрафил определенным еврейским кругам, продвигающим определенных людей и определённые идеи, что свили себе гнездо в первую очередь в Париже. Джойс – противник всего латинского, он против имперской цивилизации, против католицизма; он исключительно анти-латинский. Его выпады против Рима и папы, полные фиглярства и низостей, были бы не столь возмутительны, если бы в них исподволь, в скрытой форме не протаскивалось бы восхищение сынами израилевыми.

15. Но неужели в самом деле современный роман должен из чистой воды упасть в грязь – именно у нас, в нашей Италии, горниле этического обновления и духовного возрождения, и должен принять за образец Джойса – автора, для которого мораль, религия, семейные и общественные ценности, добродетели, долг, красота, храбрость, героизм, жертвенность, иными словами, вся западная цивилизация и подлинная человечность подлежат забвению, и еврейский жучок-долгоносик превратит их в труху?!

16. Такова истина, и мало кто смог поднять свои голоса (проданные – кому?) в защиту Джойса. Это Коррадо Паволини, Аннибале Пасторе, Адельки Баратоно. Что уж говорить о Монтале, о Бенки, о Линати, о Чекки и Паннунцио. Как выразился этот последний, «насущная проблема итальянской литературы — стать по-настоящему европейской, пересадить себя на мощный ствол других литератур и остаться при этом по-настоящему оригинальной, уметь сказать что-то свое, увиденное, любимое, пережитое, то, что взято из окружающей нас действительности и не является при этом простым повторением никому не нужных нравоучительных историй из жизни монашки Терезы и дядюшки Микеле или, хуже того, приторными пересказами сказочных странствий, бессмысленных возвращений, поездок на трамвае в пригороды (сколько их уже было!)».

17. Подлинное покушение на дух новой Италии осуществляется в повествовательной прозе, которая вся, от Итало Свево, чистого иудея, до Альберто Моравиа, иудея сверхчистого, только и делает, что плетет зловредную сеть, чтобы выловить на илистом дне общества жалкие фигуры «мужчин», которые более не являются мужчинами, но жалкими, безвольными существами, перепачканными низменной и постыдной чувственностью, больными нравственно и физически... И учителя всех этих так называемых «повествователей» – два патентованных психа по имени Марчелло Пруст и Джакомо Джойс, иностранцы, евреи до мозга костей и пораженцы до корней волос.

Джеймс Джойс, составленный из текста. Фото: ru.wikipedia.org

Примечание

За исключением связок между абзацами, все пассажи извлечены из критических статей, появившихся в двадцатые-тридцатые годы. Вот они в порядке появления:

1. Карло Линати, «Джойс», в Corriere della Sera, 20 августа 1925;
2. Читательский отзыв, вложенный в рукопись Portrait of the Artist as a Young Man, 1916;
3. Сантино Карамелла, «Анти-Джойс», в Il Baretti, 12, 1926;
4. Валентино Пикколи, «Кто этот Джойс?», L`Illustrazione Italiana, 10, 1927 и «Послевоенный итальянский роман», в La Parola e il Libro, 4,1927;
5. Guido Piovene, «Рассказчики», в La Parola e il Libro, 9-10,1927;
6. Курцио Малапарте, «Сверхстарна и сверхгород», в Il Selvaggio, IV, 20, 1927;
7. Дж. Б. Анджолетти, «Aura Poetica», в La Fiera Letteraria, 7 luglio 1929;
8. Элио Витторини, «Джойс и Рабле», в La Stampa, 23 agosto 1929;
9. Элио Витторини, «Литература психоанализа», в La Stampa, 27 settembre 1929;
10. Лучано Анчески, «Коллективный роман или коллективисткий роман», в L'Ambrosiano, 17 maggio 1934 (в оправдание того, кто станет впоследствии вдохновителем одного из самых радикальных авангардистских течений в итальянской культуре после второй мировой войны, не будем забывать, что в то время ему было 23 года, а к тому времени, когда фашизм занялся его образованием, ему было десять);
11. Витальяно Бранкати, «Европейские романисты читают итальянские романы», в Scrittori Nostri, Milano, Mondadori, 1935;
12. Марио Прац, «Комментарий к Улиссу», La Stampa, 5 agosto 1930;
13. Филиппо Томмазо Маринетти и др, «Синтетический роман», 1939 (воспроизведено в: Teoria e invenzione futuristica, Milano, Mondadori, 1968);
14. Эннио Джорджанни, «Расследование Джеймса Джойса», в Epiloghi di Perseo, 1, 1934;
15. Ренато Фамеа, «Джойс, Пруст и современный роман», в Meridiano di Roma, 14 aprile 1940;
16. Марио Паннунцио, «Потребность в романе», в Il Saggiatore, giugno 1932;
17. Джузеппе Бьондолилло, «Иудаизм в литературе», в L'Unione Sarda, 14 aprile 1939

Всеми источниками я обязан книге: Джованни Чанчи, «Судьба Джойса в Италии», Bari, Adriatica, 1974.

[Опубликовано в: «Альманах библиофила. Запоздалые рецензии: антология остроумных и необыкновенных презентаций литературных произведений древности и современности, знаменитых, малоизвестных и неизвестных», под ред. Марио Сконьямильо. Milano, Rovello, 2009]