Юрий Лотман: «Обстоятельства не могут стать определяющей логикой жизни»

Текст: Татьяна Кузовкина (старший научный сотрудник Лотмановского архива Таллинского университета)

«В книге представлены 356 писем семьи Лотманов 1940–1946 годов. Это все письма, обнаруженные на сегодняшний день. Из них 329 публикуются впервые. Основные участники переписки: Юрий Михайлович Лотман – литературовед, семиотик, профессор Тартуского университета, и его сестры: Инна Михайловна Образцова – музыкальный педагог, композитор и музыковед; Лидия Михайловна Лотман – литературовед, исследователь русской литературы XIX века, сотрудница Пушкинского дома; Виктория Михайловна Лотман (в семейном кругу – Ляля) – врач-кардиолог».

«Духовный мир этой интеллигентной еврейской семьи можно представить по «Воспоминаниям» Лидии Михайловны: совместные чтения вслух (читали русскую и мировую классику), прогулки по Ленинграду с отцом, всегда радостные посещения музеев и театров <…> Ю. М. Лотман в «Не-мемуарах» вспоминал о подаренном отцом двенадцатитомнике Достоевского: «У нас в семье детям дарили только книги. На это денег ни при каких обстоятельствах не жалели <…>. Инна, Лидия, Виктория и Юрий учились в одной из лучших школ города – „Петришуле“, в которой до 1928 года уроки шли на немецком языке».

«К осени 1940 года Инна Михайловна, окончив композиторское отделение Ленинградской консерватории по классу Б. В. Асафьева, уже несколько лет преподавала во Дворце пионеров. Виктория Михайловна была студенткой Первого Ленинградского медицинского института. Лидия Михайловна, окончив русское отделение филологического факультета Ленинградского университета, поступила в аспирантуру Пушкинского дома. Юрий Михайлович, пошедший по ее стопам, учился на втором курсе филфака».

«В октябре 1940 года в университетских занятиях Юрия Михайловича наступил вынужденный перерыв: он был призван в армию. Уже в дороге, через несколько часов после прощания, со станции Бологое он послал первую открытку домой <…>. Начавшаяся переписка продлилась до 20 ноября 1946 года, вместив в себя не только годы войны, но и еще полтора года срочной службы, которые ему пришлось провести в советской оккупационной зоне Германии.

Сохранилось 30 писем, посланных Юрием Михайловичем родителям и сестрам с дороги и из воинской части в Кутаиси. В них – путевые заметки, сценки восточного базара, подробности армейского быта, фольклорные записи (на украинском языке), портреты сослуживцев, впечатления от прочитанных книг и увиденных фильмов. Предвоенную переписку завершает письмо от 24 мая 1941 года из полевого лагеря под Винницей, куда был передислоцирован сформированный на территории Грузии 437-й Корпусный Артиллерийский полк Резерва Главного Командования. 19 июня 1941 года, за три дня до вторжения немецких войск на территорию СССР, полк начал движение к прежней (до 17 сентября 1939 года) границе «в точном соответствии с учебным планом, на новый этап боевой подготовки». То, что это передвижение не было учебным, все поняли после предупреждения комиссара: «Кто будет ночью курить – расстрел на месте» <…> С этим полком Ю. М. Лотман прошел всю войну. Он был награжден боевыми орденами Красной Звезды и Отечественной войны II степени, медалями «За отвагу», «За боевые заслуги», «За оборону Кавказа», «За освобождение Варшавы», «За взятие Берлина», «За Победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.» и отмечен пятнадцатью «Благодарностями от Верховного Главнокомандующего» за участие в боевых действиях; закончил войну в звании гвардии старшего сержанта и в должности командира отделения связи».

«В феврале 1944 года Ю. М. Лотман был представлен к своей первой награде – медали «За боевые заслуги» (которую он считал одной из основных своих наград): „<…> за то, что в наступательном бою в районе совхоза Кубрисострой (На Кубани) в марте месяце 1943 года под сильным артиллерийским огнем противника держал непрерывную связь наблюдательного пункта с огневыми позициями. В этом бою тов. Лотман, рискуя жизнью, лично три раза восстанавливал перебитую линию связи. Будучи оглушен разрывом снаряда, продолжал оставаться на линии, благодаря чему на протяжении всего боя было обеспечено бесперебойное управление огнем батареи. Во время исправления линии в этом же бою задержал крупного немецкого шпиона“ (из наградного документа)».

«Итак, боевой путь Юрия Михайловича шел от Днестра через Ростов-на-Дону, Кавказ, Крым, Западную Украину в Белоруссию, потом в Прибалтику, Польшу и закончился в Восточной Германии. Для полка война закончилась 5 мая на Эльбе».

«Темы писем разнообразны, но о самом трагическом и трудном умалчивается. Так, сестры не стали сообщать брату о смерти отца – просто перестали упоминать о нем. Нет в письмах и жалоб на болезни и бытовые трудности. Для Юрия Михайловича типичны следующие фразы: «Я жив, здоров и чувствую себя отлично» <…>. Военный быт описывался даже как не лишенный комфорта: «Однако мы уже окопались в уютном, правда, низковатом блиндаже, при двойном свете печки и коптилки не особенно горюем. Некто, сидящий справа, играет на гитаре, а прочие (и я в том числе) поют на разные – весьма страшные – голоса» <…>.

Во-первых, близкие люди берегли друг друга: жаловаться в семье Лотманов было не принято. Во-вторых, все письма военного времени подвергались цензуре, которая вычеркивала топонимы и упоминания о военных операциях. Зная об этом, Юрий Михайлович намекал на свое местоположение, приводя цитаты из известных текстов или упоминая факты биографий родственников, исторических деятелей и литераторов. Родные без труда расшифровывали эти намеки. В бумагах Инны Михайловны сохранилась следующая запись: «Мы писали, что живем хорошо, а что можно было писать? Мы получали фронтовые письма исчирканными цензурой. И с нашими письмами происходило то же. Мы писали, взвешивая каждое слово. Главная информация наших писем: „Мы живы, нам можно писать“. Это же была главная информация писем «оттуда», из-вне блокады. Все остальное – архитектурные украшения. Получая письмо, мы успокаивались, но только если оно не было фронтовым. Слишком хорошо было известно, как легко там каждый день погибают люди. И Бог весть, что могло произойти, пока письмо шло к нам».

«Члены семьи стремились помогать друг другу».

«Бóльшая часть сохранившихся писем (261 письмо) – от Юрия Михайловича. Значительное место в них отведено темам, связанным с его самообразованием. Собираясь продолжить учебу в университете, он занимался независимо от обстоятельств: в перерывах между боями и особенно интенсивно и планомерно после войны. Сестры активно поддерживали его».

«Свои филологические наблюдения Лотман начал уже в первые дни пребывания в армии. 24 ноября 1940 года он пишет из Кутаиси: «Лингвистические возможности у меня самые широкие, т. к. в нашей батарее насчитывается около 15 различных национальностей: русские, грузины, армяне, евреи, чехи, украинцы, мордва, татары, казахи и т. д.».

Но прежде всего он продолжал заниматься французским. На первой страничке дневника, начатого 30 декабря 1943 года, отмечено: «Обязательно выучивать в день не менее 10 французских слов (при любой обстановке)». Записи слов с переводами сохранились».

«Юрий Михайлович совершенствовал и свой немецкий. Хотя общение с местным населением было фактически запрещено, полностью исключить его было невозможно: иногда Лотмана призывали переводить разговоры с пленными или местными жителями. В письмах упоминаются и прочитанные немецкие книги, и переводы по памяти стихотворений Генриха Гейне. Свои переводы он посылал сестрам на оценку».

«Историю России он изучал по хронологии, начав с древнерусского периода. Инна Михайловна посылала ему труды C. М. Соловьева и В. О. Ключевского, а также специальные исследования по эпохе XVI века, времени формирования русского государства и русской светской культуры. Сделав солидный конспект по изученной теме, Юрий Михайлович сообщал: «По истории, разделавшись наконец с Грозным, берусь за Петра и послепетровский период» <…> В круг чтения Юрия Михайловича входила литература и по другим предметам<…>».

«В переписке ясно прослеживается интерес Лотманов к разным видам искусства, привитый с детства. Юрий Михайлович сообщал о трансляциях классической музыки и опер по радио как о самых радостных событиях в своей армейской жизни. Сестры писали о культурных событиях подробнее, чем о бытовых деталях».

«Интересный эстетический опыт был приобретен Юрием Михайловичем в послевоенный период до демобилизации. В полку организовали театр, в котором он «исполнял роль художника – писал декорации» <…>. Лотману удалось познакомиться с современной немецкой живописью, балетами Т. В. Гзовской, постановками Немецкой государственной оперы».

«Примечательно, что в эти годы шло формирование идей, которые позже воплотились в семиотических трудах Лотмана. Например, рассмотрение культуры как единого целого в ее системных связях прослеживается уже в письмах 1943 года. Эта концепция формировалась как под влиянием обсуждавшихся в письмах идей Г. А. Гуковского, так и, возможно, в ходе чтения книги Освальда Шпенглера «Закат Европы», которая случайно попала Юрию Михайловичу в руки. При этом он уже тогда задавался вопросом о различии синхронии и диахронии культуры и о методах их изучения <…>. Опыт войны приводил к мысли о закономерности и случайности в истории и в жизни каждого человека».

«Впоследствии в работах о Пушкине Юрий Михайлович подчеркивал: «Обстоятельства могут сломать и уничтожить большого человека, но они не могут стать определяющей логикой его жизни» (письмо Б. Ф. Егорову, октябрь 1986 года)».

205. Юрий – матери, Инне и Лидии, 27 января 1945 года, действующая армия

27. I. 45 г

Salvate, clarissimi¹!

Сажусь с благим намерением написать «большое», давно мной уже обещанное, письмо.

По порядку – место действия. Я сейчас в большом помещичьем доме. Дом сей за время войны переменил уже многих хозяев, и каждый период оставил на нем свой след. До войны хозяином его был помещик-поляк, от которого остался беккеровский рояль в нижнем этаже, роскошные зеркала и кожаная мебель. Когда немцы оккупировали Западную Польшу, помещика арестовали и сослали в Дахау², а на его место сел немец. От его хозяйничания в доме остались казарменного стиля мебель, груда немецких романов, гравюра «Прусская дева-победа» и другое. Последние наслоения – драпающие фрицы, которые ночевали здесь две ночи. От них осталась солома во всех комнатах, пустые бутылки и нечистоты на паркете. Мы здесь остановились на ночлег, кое-как очистили одну комнатку на втором этаже и сидим у камина в кожаных креслах не хуже, чем например, Pan Rodziwill³. На столе передо мной разложены книги. Мой книжный парк значительно увеличился: 1) я получил бандеролью от своих университетских друзей 4 книги (Кнут Гамсун, О. Уайльд, А. Франс и Г. Гейне). Вы можете себе представить, как я был тронут.

2) В порядке трофеев мной захвачено 4 французские книжки, а именно: 1) роман J. Sand “Jeanne” 2) Виконт де Бержелон⁴ – оба в таком же издании, как у Лиды были 3 мушкетера 3) “Le Renegat”⁵ и 4) “Le Dieu est-il franşaic?»⁶ – название весьма интригующее, пока при помощи французско-русского словаря осиливаю «Jeanne». Вообще подается сравнительно легко, но места, где почтенная авторша вдается в рассуждения, для меня представляют непреодолимое препятствие, нечто вроде морального минного поля. Конечно, вы по газетам знаете о наступлении⁷. Столь стремительного и успешного продвижения я не видал за всю войну. Это наступление мы начали на маленьком плацдарме (так называемой «малой земле») на западном берегу Вислы. Мы участвовали в прорыве южнее Варшавы, решившем судьбу польской столицы. В Варшаве я не был, но многочисленные беженцы рассказывали мне, что города – нет. Мстя за восстание, а оно имело очень широкий размах и длилось около двух месяцев, немцы планомерно сжигали и взрывали дом за домом – весь город. Жителей, которые не успели разбежаться, – перебили. Вообще Немцы проводили совершенно планомерное истребление польской интеллигенции. Во всех городах и селах костелы закрыты с 1939 г. Ксензы все или расстреляны, или увезены в концлагерь в Дахау. После всех этих и тысяч других фактов понятно, почему нас встречают так радостно. Помещик, к которому мы недавно заезжали три дня подряд, зазывал к себе и кормил в огромном столовом зале всех проходящих мимо по дороге красноармейцев.

Немцы, отступая – взрывать и жечь они ничего не успевают, – бросают многочисленные трофеи. Особенно это связано с явной нехваткой горючего. Из-за этого они вынуждены бросать не только автомашины и орудия, но даже исправные самолеты. Машины, даже легковые, они пытаются перевести на топку дровами – сделать их газогенераторными.

У меня один методологический вопрос. Когда я встречаю во французской слова книге незнакомые слова, стоит ли их всех выучивать или просто запоминать то, что запоминается.

Я все незнакомые слова выписываю⁸ и выучиваю, но это сильно замедляет чтение, и я вынужден каждую главу мусолить, пока она мне не надоест.

Ну пока все.

Жму руку.

Юрий

_____________________

TÜR, ф. 135, ед. хр. 1937, л. 3. Чернила. Два тетрадных листа. Письмо-треугольник: «г. Ленинград Невский пр. д 18 кв 17 Лотман А. С», адрес отправителя: «Полевая почта 30691-Г Лотману Ю. М.» Штамп: «Просмотрено Военной Цензурой 07850». Штемпели: «СССР Полевая почта а 511459»; «СССР Ленинград Дзержинский а -924518» «СССР Ленинград 193 е 1024510».

• ¹. "Приветствую вас, дражайшие"! (лат.)
• ². Один из первых концлагерей на территории Германии, в котором поляки составляли большую часть заключенных.
• ^3. Радзивиллы (Radziwiłłowie; польск.), знатный род в Великом княжестве Литовском.
• ^4. Имеется в виду роман Александра Дюма «Виконт де Бражелон».
• ⁵. Неоднократно издававшийся приключенческий роман Андрэ Арманди.
• ^6. Правильно: “Dieu est-il Français?”; речь идет об издании французского перевода сборника эссе “Gott in Frankreich?” (1929; «Бог во Франции?») немецкого писателя и публициста Фридриха Зибурга; см. Sieburg 1930.
• ^7. В Лотмановском архиве хранится «Благодарность Верховного Главнокомандующего» от 23 января 1945 года «<…> за отличные боевые действия при овладении городом Быдгощ (Бромберг) – важным узлом железных и шоссейных дорог и мощным опорным пунктом обороны немцев у нижнего течения Вислы».
• ⁸. В дневниковых записях сохранилось несколько страниц с выписанными французскими словами.
• ⁹. Число в дате (5.11.45) на штемпеле места отправления ошибочное. Об этом свидетельствуют и дата в письме, и даты на штемпелях Ленинграда: 9.02.45 и 10.02.45.