Текст: ГодЛитературы.РФ
Да, именно так – в скобках – пишется название нового романа Никиты Немцева, лауреата «Лицея» за 2019 год. Если хотите поближе познакомиться непосредственно с Никитой – можете почитать наше интервью с ним, если хотите что-то узнать о его прозе – можете поглядеть фрагмент его предыдущего романа «Русский бунт». Ну а если вас все-таки нестерпимо интересуют скобки, просто листайте вниз, к тексту – сами все поймете.
Но перед этим все же скажем, что «(Апокалипсис всегда)» – бодрая, задиристая, ни секунды не скучающая проза. Что, впрочем, понятно уже по аннотации: «детектив абсурда, действие коего разворачивается в Питере. Иконописец (контрабандист? (шизофреник?)) Будимир пытается добиться Авроры (бледной, как актриса немого кино, холодной, как Серебряный век) и найти иконы, которые украли из его монастыря (а вместо них – подсунули неканонических (и второканонических) Псоглавцев, Троеручиц), попутно беседуя с Автором и пытаясь сломать роман...» Все-все, больше не отвлекаем вас разъяснениями – читайте.
Немцев Никита. "Апокалипсис всегда" - М.: 2022
ЧЧШ
- Однажды монахи западного и восточного
- крыла ссорились из-за кошки…
- Мумонкан. Случай XIV
Сбегая по ступенькам, Будимир вдруг заметил миску-времянку (ребристое донышко пластиковой бутылки), полную кубиков колбасы; и возле неё – котёнок-заморыш: с торчащими ушами, прозрачной шерстью и пугливыми глазищами.
– А! Тоже неприкаянный? – Будимир поставил чемодан и подсел к нему на корточки. – Будем знакомы, я детектив-бомжара. – И ласково потрепал его за ушком.
(– Надеюсь, ты не собираешься с ним таскаться?)
– А что? Детектив-бомжара с котёнком – по-моему, неплохо. И ещё мне нужен кабинет. Как думаешь, скамейка в Летнем подойдёт?
(– Ну. Тогда тебе нужно продвижение, реклама.)
– У Сида попрошу. А называется контора «Бездомные расследования».
(– Котёнок-то при чём?)
– Для стиля. А вообще, что хочу – то и делаю. Ты сам так сказал.
(– Ну да. Но есть же ответстве…)
Будимир подхватил котёнка в ладошку (у того не хватило сил даже испугаться):
– Я назову тебя…
(– Только не Будимир.)
– Назову тебя…
(– И не Аврора.)
– Назову я тебя – Булейжайк.
(– Чего???)
– По-моему, подходящее имя для карманного котёнка.
С грацией фокусника, Будимир посадил котёнка в правый карман – тот моментально провалился в полу и забарахтался где-то там (у плаща вместо карманов были дыры: что, конечно, делало его незаменимым для картофельного вора). Как ни в чём ни бывало, Будимир выудил котёнка, подхватил одной рукой, взял другой рукой чемодан – и через двор вылетел на щебечуще-яркую улицу. Прямо перед носом пузатый таджик в кепке подкатывал контейнеры к мусоровозу.
– Извините. У вас не будет булавки? – спросил Будимир.
А тот вырвал булавку из нагрудного кармана:
– На! Счастливая! – И вскочил на уезжающую подножку.
– Спасибо! Салям алейкум! – бросил Будимир вслед и подколол Булейжайку своеобразный воротничок (его лысая башка любопытно оглядывала мир, не смея мявкнуть), и пошёл по набережной канала, размахивая свободным чемоданом.
(– Нет, ну ты, конечно, главный герой и можешь быть кем угодно, но – как насчёт навестить старообрядца, про которого говорил Сид?)
ЧЧШШ
- Всё это до того пошло и прозаично, что
- граничит почти с фантастическим.
- Ф.М. Достоевский. Подросток
– Кем угодно? Значит, я буду якобинец!
(– Чего??)
– Катись пропадом твой чёртов роман! Всех на эшафот! – Будимир запустил чемоданом прямо в канал. – Свобода, равенство, братство!
На вопли озирались люди, а он шёл – в размётанном плаще (Грибоедовский весь сотрясался под его шагами): мимо галдящей студентами дуги СПбГУ, мимо крылатых львов Банковского моста, мимо мускулистой задницы Казанкого собора и колонн (с торчащим небом).
На переходе горел красный, а за ним – (аляпистый) стан Спаса на Крови. Будимир резко встал – руки в боки – и бросил по взгляду на каждую из сторон: перспектива налево, перспектива направо – от стелы до иглы Адмиралтейства, докуда только глаз хватает – нет конца Невскому проспекту! – молодому (лицами), вечному (в принципе). Вон – мужчина в сюртуке, с сигарой и небывалыми усами, – а на самом деле один сюртук да усы (мужчины нет). Или вон, по телефону трындит оживлённая девушка с фиолетовыми волосами, а на том конце – никого, тишина (девушки нет). Он и она целуются на фоне Казанского, фотаясь для «Инстаграма» (платформа, принадлежащая экстремистской организации Meta, запрещенной на территории РФ - прим ГЛ), – но даже не касаются до губ (равнодушные электричкинские лица). Велосипеды пролетают, – а колёса не вертятся. На витрине заманчивые булочки, – а двери не открываются (все эти дома только притворяются, что они дома!). Асфальта под подошвой – просто нет (всё равно никто не заметит). С шаловливой мыслью, Будимир внезапно обернулся на собор (развалился, что твой папа римский на диване), – а тот появился как бы на тысячную долю секунды запоздав. Будимир покивал, покивал и надул губы глумливо: какой мошенник этот Невский проспект! – как ловко прячет он изнанку куда-то за затылок: фасады букв, а за ними ничего (и нет конца этому мареву явлений).
Красный светофор был какой-то бесконечный, а с той стороны (мнимым фасадом) дом Зингера манил: с зелёными валькириями, модернистскими водорослями и перевёрнутым кубком из стекла.
– Нет, ну Волочай и скотина! – Будимир весело шагнул прямо на красный, который тут же сменился зелёным.
На мосту сбился какой-то народ: небольшой джаз-бэнд у голубого дома, под балкончиком, – вытворял что-то несусветное. Придерживая котёнка, Будимир встал на цыпочки, но разглядеть мог только белого арлекина (в каких-то химических блёстках), долбящего в маракасы, и гитариста в балахонной футболке и точно таких же штанах. Он странно походил на Лёню Фёдорова:
- И день и ночь, и день и ночь –
- Словно псы у твоих ног –
- Ждут послушные во всём…
Раскачиваясь под саксофон, Будимир одним жестом стрельнул у кого-то сигарету и задымил (оказалось неожиданно сладко). В перерыве между песнями он затянулся и проскандировал:
– Свобода! Равенство! Братство!
Народный клич поддержал его: «ВАААА!», – превратился в бурное «Рус-ские вперёд! Рус-ские вперёд!» – и стих. Будимир глянул на заборчик, подумывая взлезть, и прикрикнул:
– Писательскую власть в массы! – (Но уже скромнее, уже незаметнее.)
Музыканты безразлично заиграли следующую:
- Тут клоуны со всех сторон,
- Шуты, лишённые имён…
- Их не понять, им не помочь,
- Кривляки убирайтесь прочь…
– Это что – реально «АукцЫон»? – спросил Будимир какого-то доходягу (как бы выдергивая его из пейзажа).
– Ага.
– А нахрена они на улице играют? Да ещё днём?
Парень пожал плечами и отвернул лицо в чью-то спину. Будимир (совсем ненавязчиво) пощёлкал пальцами возле уха:
– Эй! Ты вообще в курсе, что мы тут все герои романа?
Парень улыбнулся неуверенной улыбкой (как будто и рад бы подсказать дорогу, но сам не местный).
(– Не лезь, Будимир. Я не собирался его прописывать.)
– Автор, не бузи! Дай парню посуществовать.
(– Нет, ну он, конечно, человек…)
– И значит, какие-то мысли у него есть. – Будимир растоптал кончившийся окурок. – Тебя как звать-то?
– Эдик. – Он как будто подавился грушей. – Эдик Видал.
– Да повернись ты, – сказал Будимир и за руку отволок от концерта.
Эдик был одет в задрипанную, всю в краске, спецовку и (жаркий) рабочий комбинезон.
У него был лоб странной формы и какие-то чумазые, неясные черты: чуть-чуть носат, коротко-белобрыс, с забитым взглядом и едва намёком на первые усики (скорее, пушок). Булейжайк недоверчиво зашмыгал носиком.
– Поди в техникуме учишься? – кивнул Будимир.
– Бросил. Я обычно на стройке работаю, – ответил Эдик уже повеселее.
– В Девяткино живёшь?
Он улыбнулся смущённо:
– А откуда ты знаешь?
– Централы всё знают!
Эдик уставился в ботинки. Будимир пошарил по карманам и вспомнил, что денег нет (котёнка же отдавать было жалко и странно) – вместо этого он бодро хлопнул Эдика по плечу:
– Ну ты не переживай. Птицы вон не сеют и не жнут, а Бог их как-то кормит. Меня Будимир зовут. Я человек, конечно, говёный, но давай дружить?
– Давай. – Эдик пожал ему руку. – Ты где тут работаешь?
– Я тут типа главный герой.
– А-а-а! Мы говорили о тебе на стройке. Сочувствую про десять тысяч.
– В смысле? – Будимир отшатнулся шагов на восемь.
(– Я же просил тебя не лезть! Он эпизодический – в схеме его нет. А чем дальше от центра истории – то есть, тебя – и ближе к периферии, тем больше герой в тексте растворён. У него сознание негерметичное.)
Довольно беспардонно, Будимир пятился от «АукцЫона», толпы и лыбящегося Эдика:
– Да ну [к черту] такое равенство!
Он развернулся и побежал.
ЧЧШШШ
- Если тебе дали разлинованную бумагу,
- пиши по-своему.
- Х.Р. Хименес
Булейжайк истошно пищал, «АукцЫон» вяз в Грибоедовском, машины гнали навстречу – всё озираясь, Будимир нёсся галопом (хотя никакой погони-то не было – только плащ разлетался). Ногам ужасно понравилось бежать прямо да прямо, – но Будимир специально остановился, чинно перешёл канал по Итальянскому мостику – и снова побежал: мимо лавок с магнитами, матрёшек, ушанок.
(– Ты бы, может, хоть котёнка отпустил?..)
– Я могу просто погулять? Просто! Без рацей!
(– Но ты – если что – скорее бегаешь…)
У Спаса на Крови (ломаные углы, костлявые чешуйки, изразцы – старорусский кубик-рубик) вилась густая толпа: дистанцию никто не соблюдал – зато масок, масок!.. У забора, в замысловатых чугунных цветах, торговали картины; какой-то паренёк с калифорнийскими кудрями играл на ситаре, а рядом – индус в рыжем тряпье, не по погоде голый, в позе лотоса – висел в воздухе (метра полтора над землёй). Одной коленкой он опирался о бамбуковую палку, которую держал товарищ-индус (тоже в лотосе), другой – опирался о пустоту. Будимир подошёл и провёл ладонью между индусом и асфальтом: там ничего не было.
– Они что – реально маги? – спросил Будимир.
(– Да шарлатаны обычные. Ну ты сам подумай: в иллюзорном мире романа творить всякие фокусы – это же раз плюнуть.)
– Да?
Будимир внезапно лягнул бамбуковую палку – индус рухнул, как сидел (мультяшно посеменив руками в воздухе) и сложился пополам. Парень с ситаром – ничтоже сумняшеся, продолжал играть, – ну а второй индус завился рядом, кроя Будимира тарабарским матом:
– Ик гадха! Джяо Па́кистан! (Ослёл! Ехай в Пакистан! (Хинд. Ред.))
Ну а Будимир – с каким-то ритуальным видом – три раза обернулся вокруг своей оси, задрал плащ и показал Спасу на Крови голую жопу (рухнувший индус смотрел с неподдельным интересом; апостолы в иконах – тоже).
(– Да это террор!)
– Ну я же якобинец!
Застёгиваясь на ходу, Будимир вспрыгнул на забор (в Бодлеровых цветах), – хотя рядом стояли ворота нараспашку. Отпинываясь от индуса, он забрался наверх и спрыгнул на возлюбленных, уединившихся под липой – девушке на плечо: перекувыркнулся и дальше побежал по серым газонам, перескакивая дорожки (Булейжайк, уже давно сорвавший свою крохотную глотку, – ошарашенно наблюдал). Вместо того, чтобы повернуть на Марсово поле, Будимир побежал к Русскому музею, – вспрыгнул на парапет, в кураже пнул прожектор-другой и уже тогда – сметая цепочку, вышибая дверь – прямо в пролёт.
– Но билет!.. – пожилая билетёрша сжалась в девчонку.
Будимир поцеловал её взасос и проскочил под турникет. Не глядя по роскошным сторонам, он пробежал гулкий зал с лестницами – и оказался на ступеньках у Площади Искусств (сходящейся прямо для него). Навстречу смотрели туристические рожи, на постаменте откинул руку Пушкин, – но Будимир им не поверил: дальше, дальше.
Бежать ему очень понравилось – и именно поэтому он вдруг резко поплёлся как черепаха: с снобским видом озираясь по сторонам, иногда поправляя Булейжайка (тот уже вполне поседел), – прямо по брусчатке проезжей части. Сзади подъехала «Волга» и разгуделась – Будимир приподнял фалды и сел на капот: «Волга» осторожно поехала. Смотря по жёлтым сторонам, Будимир болтал ногами и улыбался.
Вдруг – Павловским штыком задиристо погрозил Михайловский за́мок – на светофоре Будимир спрыгнул с капота и стал искать в заборе самое неудобное и неподходящее место. Пики и топорики казались слишком мелким препятствием, но ничего серьёзней не находилось – пришлось лезть так.
Спрыгнул и немного похромал. Вокруг были тонкие – по линеечке – де́ревца и мирно гуляющие люди с классическими лицами. Солнце снова замяли серые облака (свет как сквозь кальку), Будимиру уже не хотелось ни бегать, ни прыгать, ни ходить, ни лежать, ни даже купаться (да и до канала высоко): он подошёл к ступенькам и поглядел на бронзовых греков.
Потом выбрал среди гулявших парня покрепче (в кепке-беляше) и попросил:
– Можете меня подсадить, пожалуйста?
– Да не вопрос.
Будимир за руку отвёл его в бежевый угол, запрыгнул к нему на плечи, вцепился в сточную трубу – и полез, как обезьянка по канату: цепляясь за балконички и портики, не обращая внимания на разрезающий сердце скрип (котёнок тем временем постигал дзен). Будимир уже добрался до анфилады, до самого последнего карниза, цепляясь из последних сил ногтями, болтаясь и ища опоры в лепнине, он оглянулся – издалёка-далёка-снизу парень в кепке показал большой палец – Будимир набрал дыхания, (кое-еле-еле-как) подтянулся и очутился на зелёной жести с домиками труб (изнутри за́мок оказался розов и раним).
(– Молодец. Ну и что дальше?)
– Да ты погоди ещё! Погоди!
Задыхаясь как собака, – но смеясь – Будимир поскакал в сторону шпиля. Запрыгнул на скользкую луковку, на будку (не то колокольную, не то наблюдательную), подтянулся, вцепился в ненадёжный штык (под ногами скользкое золото, на маковке – крест), оглянулся – и чуть не заорал.
В сторону Невского и Марсова поля всё было совершенно нормально: домики послушно вырастали, укрытые ржавой и не очень жестью, деревья расправляли свои кости, пустующие клумбы разыгрывали симметрию, болтала бликами Мойка, расползалась Нева. Но в сторону Фонтанки и Литейного – (квадрат Михайловского замка грубо обрывался по косой черте) – неохватная пустота развалилась. Там и сям торчали разные предметы – Литейный мост, Мухинское училище, какая-то башня, трубы, прогрузившиеся дома, шпили (можно было даже рассмотреть крейсер «Аврора») – плашмя, как брошенные игрушки. А на горизонте, смыкаясь в невидимый контур, эта пустота упиралась в стену какой-то белой коробки.
(– Ну поздравляю, Будимир. Ты вылез за текстуры.)
Будимир вцепился в шпиль (как в мамину ногу).
– Как – за текстуры? – проговорил он, дрожа голосом. – Это же роман, а не компьютерная симуляция…
(– В твоём микрокосме – именно симуляция. Ну типа: буквы складываются в слова, слова складываются в образы, образы соединяются в модели. Если присмотреться, можно увидеть все фазы. Но я вообще не советую – так и ослепнуть можно.)
Будимир всмотрелся в эту белую стенку и увидел строчки – чёрные по белому: «квадрат Михайловского замка грубо обрывался по косой черте» – к этой фразе вязались другие, получаясь в целый абзац, в страницу (и буквы чернилами горят). Но если не вглядываться в фразу, не читать её слева направо, то даже эта натыканная пустота исчезала, делалось всё трудней сосредоточиться – как будто экран перед глазами исчезал, превращаясь в белый лист с чёрными закорючками, и рука, держащая…
(– Прекрати немедленно! Тебе что – жить надоело?)
– Да я… просто…
Ветер нахлынул и повалил Будимира на невидимый пол (прямо под ним люди спокойно ходили по парку). Он полежал немного, потом сел и постучал кулаком: звука не было – преграда ощущалась никак.
Тут Булейжайк собрал остатки голоса и жалобно пискнул из кармана.
– И что нам теперь делать? – спросил Будимир, растерянно пытаясь его погладить.
(– Можешь попробовать идти в сторону Литейного. Авось, где-нибудь выкинет.)
Будимир встал, потрепал ещё Булейжайка и, подозрительно сутулясь, пошёл в пустоту.
ЧЧШМ
- – В этом мире жить невозможно, но
- больше негде.
- Дж. Керуак. Бродяги Дхармы
(– Теперь ты видишь? Всё подчинено закону. У всего свои границы и своя физика.)
Будимир уже перешёл невидимую Фонтанку: всякое подобие Петербурга осталось позади.
– Ну а писатели-фантасты?
(– У них своя физика, специально объяснённая. У абсурдистов – физика в отсутствии физики. Ну это как если бы я пытался придумать тридцать четвёртую букву алфавита, а она всё равно походила бы на «я» с бантиком, на «ш» с палочкой, на «ер», на сигму какую-нибудь.)
Будимир внимательно смотрел под ноги: даже когда в этом ничто появлялись объекты – они расползались по линиям и глючили (как бы сомневаясь ещё – развернуться им или нет).
– Интересно, этот роман можно заспидранить?.. – проговорил Будимир, плутовато озираясь по пустым сторонам.
Вдруг, ниоткуда, прямо под ногами выросли ступеньки – несомненные, чёткие – ровно четыре штуки: вцепившись в поручень, Будимир спустился и оказался на очень плотном и объёмно ощущаемом перекрёстке. Два жёлтых дома скошенными уголками обрамляли резко-серое небо (и католический храм выглядывает робко); с правого дома на Будимира смотрел гигантский угрюмый лоб – и подпись розой ветров: «Хармс».
– Это я сейчас на Маяковского, да? – спросил Будимир.
(– Угу. На перекрёстке с Ковенским переулком.)
Будимир, как ни в чём ни бывало, развернулся и пошёл в сторону улицы Некрасова.
– Нормальные пацаны называют её Ухабы, – буркнул Будимир.
(– Ну-ну-ну, коренной петербуржец, а Жуковского как называют?)
– Э-э… Жуковка?
(– Жуки! Так или иначе – Загородный проспект в другой стороне. Ты вообще собираешься идти к тому старообрядцу?)
– Не-а. Я направляюсь в бар, где планирую надраться как самая последняя сука.
(– Господи. Днём? Это и есть твоя хвалёная свобода?)
– Это я не хочу твоим тупым расследованием заниматься!
Мимо ползли, в подтёках, фасады, небо свинцово угрожало. Будимир миновал бритую голову Маяковского (возле неё паслись голуби и ниферы), перешёл Ухабы и ещё переулок.
Напротив кружевного дома он нырнул в арку (с надписью «Библиотека») – и попал в жёлтый двор-колодец с козырьком подвальчика и скромной вывеской:
«Приют убогого чухонца»
