Текст: Роман Сенчин
Как-то так у нас принято – если кто-либо из писателей, дирижеров, режиссеров, актеров становится противником, врагом чего-то или кого-то, то в глазах этого «кого-то» мгновенно теряет талант или объявляется изначально бесталанным. А то и вообще становится для него «мертвым», а «о мертвых ни слова».
Так произошло и с Захаром Прилепиным. Люди, еще не так давно готовые простить ему «многое за талант», теперь упоминают о нем или как о бесталанном, или как о «мертвом».
Я много раз писал, что считаю Прилепина очень талантливым писателем, наверное, самым талантливым из тех, кто пришел в литературу в нулевые. Одни книги или отдельные рассказы я считаю шедеврами, другие не понимаю, третьи не принимаю. Но слабых вещей у него нет – везде очевидно, что слово его слушается, причем слушается с готовностью и благодарностью.
Книгу «Есенин: Обещая встречу впереди» я читал с удовольствием. Радовался, мучился, страдал – у читателя ведь удовольствие особое… Да, книга вышла больше двух лет назад. Но я нечасто клюю на новинки, не обладаю навыками скорочтения, нет у меня способностей быстрописания рецензий. Зато я прочитал «издание второе, исправленное». А по опыту знаю, что критика приносит автору, кроме раздражения, и пользу – указывает на ляпы, ошибки, просто опечатки, которые исправляешь при переиздании.
Так получилось, что за эти два года я встретил лишь один отзыв на эту прилепинскую книгу – Леонида Юзефовича в интернет-издании «Горький». Рецензия называется «Больше чем биография: Сергей Есенин глазами Захара Прилепина».
«…Это не вполне биография, – написал Юзефович. – Это документальная проза…» Сейчас, прочитав «Есенина…», могу добавить: документальная проза с элементами беллетристики. Ничего плохого в этом нет – это ведь не научный труд; автор попытался представить, как происходили определенные сцены, что и как говорили персонажи – персонажи и истории, и его книги.
Другие рецензии и статьи о «Есенине…» я разыщу и почитаю после того, как эти мои заметки будут опубликованы. Сейчас есть опасность ввязаться в спор. Единственное, на что хочется сразу обратить внимание: «В последний день ноября [1925] три тома собрания сочинений Есенина уходят в печать».
Да не в печать ушли они, а в набор. После этого предстояла работа с гранками, о пересылке которых в Ленинград Есенин договорился с Иваном Евдокимовым, служившим в Госиздате. А печать – это уже когда набор в станок загружают, и станок выплескивает страницы…
Вряд ли Есенин поехал 23 декабря 1925 года в Ленинград с чувством, что мечта (а издание собрания сочинений на протяжении двух лет была его мечтой) сбылась. Издание еще могли запретить, набор рассыпать или потребовать изменить содержание… (Кстати, после смерти Есенина состав собрания сочинений претерпел изменения.) Так что в Ленинград не умирать отправился Есенин, как дает нам понять автор, а попытаться продлить жить.
Но у автора своя логика: герой книги Прилепина стал стремительно саморазрушаться, а после и искать смерти сразу после того, как связался с Айседорой Дункан – в октябре 1921 года. Пьянки, драки, попытки самоубийства…
С 366 страницы (а общий объем книги тысяча страниц) динамичность повествования резко возрастает. Разговора о поэзии всё меньше, содержание почти целиком составляет хроника скандалов. А лучшие места книги, по моему мнению, посвящены «маленьким поэмам» Есенина 1917 – 1919 годов, поэме «Страна негодяев».
У Прилепина вообще дар, без преувеличения, интересно, заразительно прочитывать стихи. Его статья из книги «Terra Tartarara» открыла для меня Мариенгофа как поэта; поразил когда-то точный и поэтичный разбор песни Башлачёва «Случай в Сибири»…
Но, видимо, книга «Есенин: Обещая встречу впереди» писалась не столько для того, чтобы рассказать о Есенине-поэте, сколько убедить кого-то, что он покончил с собой. И потому автор фокусирует свое и наше внимание на том, как Есенин мчится к печальному концу, подстегивает себя, торопит.
Начиная с отъезда героя книги и Дункан за границу, сюжет начинает напоминать монтажный лист известного сериала о поэте. Но именно сюжет. Слог спасает – пишет Прилепин больно. Когда я читал главы о Есенине 1924 – 1925 годов, было чувство, что где-то рядом, может, в соседней квартире, умирает человек. И жена, привыкшая вроде, что я человек не очень веселый, часто в эти дни спрашивала: «Что-то случилось?»
Да, давно чтение не оказывало на меня такого воздействия. Но, странное дело: я не видел в герое ни Есенина, ни Сергея Безрукова (сыгравшего в сериале Есенина), а видел автора, которого неплохо знал в течение нескольких лет. Конечно, любой писатель пишет прежде всего о самом себе, но здесь этот закон подтверждался для меня с обостренной очевидностью.
К автору и герою вернусь позже, сейчас же попытаюсь понять, зачем Захар Прилепин так упорно доказывает, что Есенин покончил с собой.
Есенина он, очевидно, любит. Есенинская нота звучит во многих его произведениях. Особенно в ранних рассказах. Знаю, что Прилепин если и не писать книгу, то собирать материалы о нем, начал давно. Лет двенадцать назад в еженедельнике «Литературная Россия», где я тогда работал, вышла очередная статья, в которой доказывалось, что Есенина убили. «Зачем вы печатаете такую дичь?» – спросил Захар. «Напиши ответ», – предложил я. Он ответил, что собирается писать о Есенине книгу.
Прилепин не просто талантлив, но и грамотен в писательском деле. Знает, что сюжет нужно найти не только для повести или романа, но и для биографии. Начать с того, что герой родился, а закончить, что умер, в середину же поместить летопись жизни – скучно. Необходима интрига, сюжет. И вот, видимо, таким сюжетом стал путь Есенина к петле в «Англетере».
Тем более причина, вроде бы, есть – уже почти тридцать лет часть исследователей, сценаристов, режиссеров доказывает: Есенина убили. Надо ведь им ответить. Прилепин отвечает.
Но, во-первых, зачем? Русский народ верит, что Есенин покончил с собой. Не мог он долго быть на этой земле. Измучился и улетел. Оставил нам стихи, песни, свой портрет на стенах, полках, в сервантах. Наложивших на себя руки на Руси любят и жалеют. Есенина до сих пор любят и жалеют как сына, брата, дядю. У многих были такие сыновья, братья, дяди – необыкновенно талантливые и непутевые, сгинувшие, исчезнувшие или повесившиеся в сарае, в сенях, на опушке. Их воплощением и стал Есенин. И никакие остросюжетные книги и фильмы криминально-детективного толка образ этот уже не разрушат.
А во-вторых, взявшись доказывать версию самоубийства, явно собирая доказательства многие годы, Захар Прилепин, по моему мнению, не выполнил задачу убедительно. Отмел то, что ему мешало, отсёк могущее смутить читателя. Вот два примера.
Автор цитирует фрагменты стихотворения Василия Князева, который провел ночь рядом с телом Есенина. Стихотворение потрясающее, необычное. Дело происходит в покойницкой, поэт не в гробу, усыпанный цветами, а на лавке.
Вот первая строфа: «В маленькой мертвецкой у окна/ Золотая голова на плахе;/ Полоса на шее не видна –/ Только кровь чернеет на рубахе».
А вот последняя: «В ледяной мертвецкой у окна/ Золотая голова на плахе;/ Полоса на шее не видна;/ Кровь, и лист, приколотый к рубахе».
Их Прилепин не привел. Наверное, потому, что пришлось бы как-то объяснять, почему Князев упорно не видит полосы на шее, почему акцент делается на крови, что может скрываться за упоминанием о плахе и что это за плаха – деревянная ли колодка или символ казни...
Да, кровь была – на руках Есенина были порезы, да, полоса была укрыта подбородком, потому что голова была резко поднята этой самой колодой, и Князев мог ее – полосу – не видеть в тот момент, когда писал, наверняка с натуры, свое стихотворение. Но так как автор книги не процитировал эти строки, то закрадывается сомнение в его объективности.
Или вот.
«Клюев прожил еще более десяти лет. Языком своим неуёмным, фантазийным говорил такое, что не стоило бы говорить никогда. Однако в чём не усомнился ни разу – так это в самоубийстве своего ученика, соколика, любимого».
Ну как – «не усомнился». Писать, кажется, не писал, но есть свидетельства, что говорил. Например, такое:
«Вечером, накануне его смерти, меня точно кто толкнул к нему. Пошёл я к нему в гостиницу. В „Англетер“ этот. Гляжу, в номере дружки его сидят. На столе коньяки, закуски. На полу хлеб, салфетки валяются. Кого-то, видать, мутило. В свином хлеву чище! Ох, думаю, зря пришёл! Дружки его увидали меня и, как жеребцы, заржали: „Кутя пришёл! Кутя!“ Я их спрашиваю: „Серёженька-то где?“ А они толкать меня в дверь зачали. „Иди, — говорят, — старик! Иди! Он ушёл и придёт не скоро. Баба его увела“.
А на кровати, смотрю, вроде человек лежит. Одеялом с головой укрыт. Храпит вроде. Я хотел было глянуть, кто это, да они меня не допустили. Взашей выгнали… А наутро слышу: Серёженька повесился!..»
Это из воспоминаний писателя Николая Минха (1900 – 1985). Цитату эту Прилепин наверняка знает – она приведена в книге Сергея Куняева «Николай Клюев», которая указана в «Библиографии» в конце прилепинского труда.
Есть и более откровенные слова о гибели Есенина, приписываемые (или действительно принадлежащие) Клюеву: «Удавили они его!», – но дошедшие до нас не через вторые, а третьи уста. Доверять им на сто процентов нельзя – у Клюева действительно был «неуёмный, фантазийный» язык, да тем более отношения с Советской властью в 1930-е испортились. Но и заявлять «не усомнился ни разу» вряд ли справедливо и объективно.
Видимо, чтобы уж наверняка убедить читателя, что Есенин повесился, автор, уверенный в силе своего таланта, решает реконструировать этот процесс.
- «Выстроил себе пирамиду из подходящей мебели.
- Снял с чемодана веревку».
Нет, не буду цитировать… За восемьсот страниц я уже привык, что это не совсем тот Есенин, о каком я знаю по сотням предыдущих книг и статей, по крайней мере, не мой Есенин, но читать было… Стыдно, в общем, было за автора. Не надо трогать такие вещи. Какой-то у людей есть закон, несформулированный, существующий на уровне инстинкта, что ли, что не надо.
Ну придумай своего Павла Федоровича Смердякова, инженера Кириллова или Бедную Лизу, и описывай, как они вешаются, стреляются, топятся. Но зачем придумывать, как умирал Есенин? И чем в этом смысле Прилепин отличается от тех, кто описывает, снимает, рисует, как Есенина убивали? Да ничем почти, за исключением того, что режиссер сериала «Есенин» Игорь Зайцев мне совершенно неинтересен и другие его работы я смотреть желанием не горю, а Прилепин один из важнейших для меня писателей.
Но тут и язык начинает автора не слушаться: «Что касается глаза (вытекшего – Р.С.) – Павлу Лукницкому всё это явно примнилось. Такой зрительный эффект могла создать деформация одной половины лица, вошедшей в соприкосновение с трубой». «…вошедшей в соприкосновение с трубой» – хотя бы закавычил этот стилистический ужас…
Продолжение – здесь:
