1 сентября 2022 года Аполлону Борисовичу Давидсону исполнилось 93 года. Век-волкодав кинулся ему на плечи уже в момент рождения. "В моей жизни было и такое, чего я никак не желаю другим. Родился в ссылке, в тайге. Отец почти всю жизнь провел в ссылках. Голод ленинградской блокады. Тяжелая послеблокадная жизнь. Безотцовщина. ...До 52 лет не мог побывать даже в тех странах, историю которых изучал. Ни в Африке, ни на Западе". Но Аполлон Борисович не озлобился ни на время, ни на страну, ни на людей. Его воспоминания - это записки доброго человека. Доброта - именно этим словом следует охарактеризовать отношение исследователя не только к миру или коллегам по научному цеху, но и к своим любимым героям, и прежде всего - к поэту Николаю Гумилеву.
Текст: Аполлон Давидсон (академик РАН, доктор исторических наук)/журнал "Родина"
В общем, все делалось, чтобы его забыть. Если же он упоминался, то как "знаменосец безыдейности"1. Или как "поэт второго сорта". А в связи с его интересом к Африке - еще и "на всю жизнь заблудившийся между жирафом, бегемотом и конквистадором"2.
Так было при жизни нескольких поколений. Больше шестидесяти лет.
Как тут не забыть?
Но - нет! Не тут-то было.
Мы видим, что его книги выходят во множестве издательств. Выходят собрания его сочинений. Бесчисленные книги и статьи о нем. Научные конференции. И диссертации по изучению его наследия. В 2011 году в нашей стране создано Гумилевское общество, организуются Гумилевские фестивали.
Все это привело к тому, что появилось исследование "История культа Гумилева"3.
Когда же произошел переход от стремления забыть Гумилева к такому бурному интересу к нему? Не в сентябре ли 1991 года, когда в Верховном суде России был отменен приговор, вынесенный Гумилеву в 1921 году?
Нет - началось раньше.
Ошибка Довлатова
15 апреля 1986 года Сергей Довлатов сказал по радио "Свобода" :
- В апреле исполняется сто лет со дня рождения Николая Степановича Гумилева, а еще через четыре месяца исполняется 65 лет со дня его гибели, но я почти не сомневаюсь, что ни первая дата, ни, тем более, последняя, не будут отмечены в советской печати даже беглым упоминанием.
Не тут-то было.
В 1986 году в "Литературной газете" вдруг появился его портрет с надписью "К столетию Гумилева" и его стихи. И шесть статей со справедливой оценкой его творчества. Статьи В. Енишерлова "К столетию со дня рождения Н.С. Гумилева"4, Е. Евтушенко "Возвращение поэзии Гумилева"5, В. Карпова, одного из руководителей Союза писателей, "Поэт Николай Гумилев"6. Статьи Р. Тименчика...
Как могло это произойти?
Конечно, только по разрешению "сверху" - от советских властей. Почему это случилось в 1986 году? Началась перестройка - важные перемены в советской государственной политике. В ряду перемен оказалась и смена отношения к Гумилеву и ко всей культуре Серебряного века. А значит, возникла возможность публиковать и произведения Гумилева, и литературу о нем. Но где взять материалы? Ведь больше шести десятилетий они не печатались. Делать наспех? Очевидно, так писал свою статью В. Карпов. И на это немедленно откликнулось Русское Зарубежье в Америке: показали, что Карпов многое заимствовал у американца Г. Струве, автора многих работ о Гумилеве⁷.
Но все только начиналось.
Уже в 1988 году в разных городах России вышли шесть сборников стихотворений Гумилева и одиннадцать статей о нем. В 1991 году - не только семь сборников стихов и прозы, но и трехтомное собрание сочинений. Вскоре началась подготовка полного собрания сочинений - в десяти томах.
А попутно появились любители гумилевского творчества, печатавшие небольшие брошюрки с названием "Мой Гумилев" - подборки его стихов.
И все это - лишь преддверие того, что назвали культом Гумилева.
Мамин сосед с улицы Радищева
Шесть с лишним десятилетий запретов на память о Гумилеве привели не к забвению, а к обратному результату - огромному росту интереса к нему. Гумилев, его стихи и литература о нем заняли одно из первых мест в Самиздате советской эпохи. До нас доходило очень мало литературы Русского Зарубежья, но Гумилев пробивался через железный занавес. Да и как утаить такое наследие! В библиографии литературы о Гумилеве, изданной в США в 1988 году, тысячи названий!⁸
Вот одно из типичных мнений из Русского Зарубежья, высказанное в 1980 году:
"...Хотя его творчество до сих пор находится в Советском Союзе под запретом и имя его произносится полушепотом, а в научных трудах набирается петитом, да и то преимущественно в сносках, все же какими-то неведомыми путями - из уст в уста - его стихи доходят до современного читателя, до читателя молодого, а его книги, как рассказывают свидетели, расцениваются там (в России. - Авт.) на вес золота"9.
Я - один из многих, кто шел этими "неведомыми путями - из уст в уста". Кто собирал гумилевские стихи и сведения об их авторе - в десятилетия их запрета.
Интерес, а затем и любовь к этим стихам начались у меня с детства, с 1930-х. Мы жили в Ленинграде на улице Радищева, где в 1918-1920-х годах жил Гумилев.
Первый раз я услышал это имя еще дошкольником. Мама в разговоре с подругой, кивнув на соседний дом, сказала:
- Тут вот, на втором этаже, он и жил.
В беседах мамы со знакомыми звучали отрывки стихов Гумилева. А конец его судьбы поминался и в связи с репрессиями 1930-х, под которые подпадали друзья мамы. И еще раньше - ссылка отца.
Правда, говоря со мной, взрослые старались избегать этой темы. Как - еще больше - и обсуждения того, о чем писали газеты: пропагандой была перенасыщена даже "Пионерская правда". Хотели, чтобы я читал романтически-приключенческие книги Жюля Верна, Райдера Хаггарда, Луи Буссенара, которыми сами зачитывались в детстве. И конечно, африканские стихи Гумилева. У нас дома был его сборник "Шатер".
И если я со студенческих лет стал заниматься историей Африки, одна из причин: африканские стихи Гумилева.
Да разве мне одному он помог определиться в жизни!
Завадовский, Гнедин, Некипелов...
В годы запрета на Гумилева я встречал многих людей, на судьбу которых повлияло его творчество.
Вот известный арабист Юрий Николаевич Завадовский. В 1970-х мы с ним работали вместе в московском Институте востоковедения. Как-то в разговоре с ним я признался, что сборник стихов "Шатер" вызвал у меня интерес к истории Африки. Завадовский улыбнулся:
- Тогда уж послушайте и меня. Знаете, что пробудило мой первый интерес к Африке? Не догадаетесь... Тоже гумилевский "Шатер". Из-за него-то я и стал арабистом.
Он вспомнил, что о расстреле Гумилева узнал в 1922 году, когда его семья вместе со многими русскими эмигрантами была в Константинополе. Один из его старших товарищей увлекался стихами и был знаком с Мариной Цветаевой, которая высоко ценила Гумилева. Этот-то товарищ и подарил тринадцатилетнему Завадовскому только что изданный "Шатер", написав на нем: Hic est Africa mea ("Вот моя Африка"). Юного Завадовского поразили строфы, посвященные африканскому городу Тимбукту (теперь мы пишем - Томбукту):
- И жемчужиной дивной, конечно, означен
- Будет город сияющих крыш, Тимбукту,
- Над которым и коршун кричит, озадачен,
- Видя в сердце пустыни мимозы в цвету,
- Видя девушек смуглых и гибких, как лозы,
- Чье дыханье пьяней бальзамических смол,
- И фонтаны в садах, и кровавые розы,
- Что венчают вождей поэтических школ.
Тимбукту стал городом его мечты. В июне 1922-го он и несколько его друзей поклялись, что ровно через десять лет они встретятся там, у главного колодца.
Юрий Николаевич клятву сдержал. Поступил в Парижскую школу живых восточных языков, окончил ее в 1931-м и отправился в Африку. Несколько лет работал в Сахаре. А впоследствии в Москве издал очерки об арабских диалектах Северной Африки.
От самых разных людей я узнавал, как стихи Гумилева приходили к ним в самых разных жизненных ситуациях. Бывало и в трагических. Евгений Александрович Гнедин рассказывал мне, как вспомнил эти стихи в страшные дни своей жизни. Гнедин занимал крупный пост в Наркоминделе, а с конца 1930-х находился несколько лет в тюрьмах и лагерях. У него добивались показаний против М.М. Литвинова, бывшего наркома иностранных дел. Гнедин отказывался - и его пытали, избивали до полусмерти. Слава Богу, выжил. Потом в своих воспоминаниях написал:
"Избитого, с пылающей головой и словно обожженным телом, меня, раздев догола, поместили в холодном карцере... Я снова стоял раздетый на каменной скамейке и читал наизусть стихи. Читал Пушкина, много стихов Блока, поэму Гумилева "Открытие Америки" и его же "Шестое чувство".
Там, в карцере на Лубянке, ожидая казни или таких пыток, что страшнее смерти, он старался обрести силы, вспоминая гумилевскую Музу Дальних Странствий.
Один ли Гнедин?
Поэт и правозащитник Виктор Некипелов в январе 1974-го в одиночной камере Бутырской тюрьмы написал:
- И в памяти снова и снова,
- Усталую душу садня,
- Всплывают стихи Гумилева,
- Чеканно и нежно звеня.
- ...Вот так, уже скоро полвека,
- В воздушных скитаясь струях,
- Везут они к отчему брегу
- Поэта опального прах.
Сбывшееся предсказание
Весной 2006 года на вечере памяти Гумилева в московском Доме литераторов я познакомился с Валентиной Анатольевной Поповой. Она подарила мне сборник стихов ее покойного мужа Вадима Гавриловича Попова (1925-1991). Его арестовали в 1949-м, когда он был студентом-медиком, и отправили на медные рудники Джезказгана. Там он подружился с профессором Владимиром Иосифовичем Эфроимсоном, генетиком, ученым с мировым именем, которого сослали после лысенковского разгрома генетики. По вечерам они вели беседы на разные темы. Эфроимсон читал сокамерникам стихи Гумилева - он помнил их наизусть. Попов переписал их в тетрадку (ее хранит его жена).
Валентина Анатольевна подарила мне посмертный сборник стихов самого Попова "В газетах о нас не писали...". Есть там и стихотворение "Лагерный университет":
- Подогретый общим интересом,
- На грядущий неспокойный сон
- Нам читает лекции профессор
- Он теперь зэка Эфроимсон.
- ... Да вдобавок после этих лекций
- Гумилева шпарит наизусть.
- ... Мужеством балладным Гумилева
- Осветляет мрачность бытия.
А историк Николай Ульянов признавался, что, находясь под немецкой оккупацией во время Великой Отечественной войны, старался "заполнить образовавшийся умственный вакуум", записывая по памяти стихи, в том числе и Гумилева.
Увы, мы, боюсь, не знаем и сейчас чего-то важного о Гумилеве. Ведь неизвестно даже, где его могила.
Но сбывается его предсказание, что его книги будут в библиотеках и "В год две тысячи и двадцать пять".
Сведения, которые я собрал о Гумилеве в запретные десятилетия, помогли мне подготовить книгу "Муза Странствий Николая Гумилева". Она стала первой или одной из первых книг о нем, изданных после запрета. И первой из моих книг о нем.
Возвращение к себе
О его судьбе я думал снова и снова. Его расцвет как поэта пришелся на три последние года его жизни, с лета 1918-го до лета 1921-го. Собратья по перу метались, не зная, что делать. Один за другим уезжали в эмиграцию. А он вернулся в Россию после участия в боях Первой мировой войны и долгих командировок по военным делам в Англию и Францию, награжденный двумя Георгиевскими крестами. И отчетливо понимал, что чекисты за ним придут.
- После стольких лет
- Я пришел назад.
- Но изгнанник я,
- И за мной следят...
Но до самого ареста руководил созданными им кружками начинающих поэтов. И с таким увлечением, что заслужил восхищенные отзывы¹⁰. Вот один из них:
- Я занималась в студии "Звучащая раковина" и видела и слышала рядом с собой великого поэта нашей эпохи. Каждый день моего пребывания на занятиях я ощущала как счастье. Это самое светлое, что у меня было, что согревало меня в самые холодные дни...
- 1. Звезда. 1947, N 1. С. 174-181.
- 2. Книга и революция. 1922. N 13. С. 23.
- 3. Тименчик Р. История культа Гумилева. М., 2018. 632 с.
- 4. Огонек. 1986. N 17.
- 5. Литературная газета. 14 мая 1986 г.
- 6. Огонек. 1986. N 36.
- 7. Хургин Б. Поэт Николай Гумилев и плагиатор Владимир Карпов // Новое русское слово. 28 сентября 1986.
- 8. Крейд В. Н.С. Гумилев. Библиография // Orange (USA) : Antiquary, 1988.
- 9. Бахрах А. Гумилев и его письма // Новое русское слово. 7 сентября 1980 г.
- 10. Полушин В. Николай Гумилев. М., 2006. С. 691-692.
Размышления академика Аполлона Давидсона "Культ Гумилева" (стр. 98) о феномене расстрелянного в 1921 году поэта мы решили дополнить песней на его знаменитые стихи в исполнении Романа Насибова.
ЖИРАФ
- Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
- И руки особенно тонки, колени обняв.
- Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
- Изысканный бродит жираф.
- Ему грациозная стройность и нега дана,
- И шкуру его украшает волшебный узор,
- С которым равняться осмелится только луна,
- Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
- Вдали он подобен цветным парусам корабля,
- И бег его плавен, как радостный птичий полет.
- Я знаю, что много чудесного видит земля,
- Когда на закате он прячется в мраморный грот.
- Я знаю веселые сказки таинственных стран
- Про черную деву, про страсть молодого вождя,
- Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
- Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
- И как я тебе расскажу про тропический сад,
- Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
- Ты плачешь?
- Послушай… далёко, на озере Чад
- Изысканный бродит жираф.
- 1907 год
