Текст: Андрей Цунский
Подсчет дней рождения
Первый день рождения, согласно метрике, или, назовем его день рождения старшего пера – 26 мая 1822 года, и событие это имело место в Париже. Младшее перышко явилось только через восемь лет, 17 декабря 1830 года в Шанрозе. Но некоторые ценители работы этого автора считают, что наиболее точно дню рождения его соответствует 2 декабря 1851 года.
Ах, дорогой мой знаток всего подряд, вы неправы, автора этого зовут вовсе не Луи Бонапарт, и не Наполеон III, и даже не Вторая Империя! А вы – не настоящий знаток истории, каким хотите казаться! Одно дело выучить даты, и совсем другое – понять, что происходило в то время. А без этого уникального автора его время понять почти невозможно.
К тому же перед другими писателями своего времени у него было солидное преимущество. И если он родился в декабре 1851 года и мы примем эту точку зрения как точку отсчета для его жизни, то литератор этот прожил всего девятнадцать лет, но зато явился в мир сразу взрослым и работал с первого и до последнего дня. А после смерти озарил своим ласковым светом литераторов самого разного качества и масштаба, от Марселя Пруста до Эльзы Триоле.
Сейчас самое время вставить здесь такие слова: «Что ж! Революция свершилась!» — так сказал, входя к нам, г-н де Бламон, кузен Бламон, приятель нашего кузена Вильдея, бывший гвардеец, ныне седеющий консерватор, задыхающийся от астмы и очень вспыльчивый. Было восемь часов утра…», но мне возразят с документами. Так что пока просто представлю вам дважды рожденного автора: прошу любить и жаловать, братья Эдмон и Жюль де Гонкур. А теперь займемся документооборотом.
Почему 2 декабря?
Именно второго декабря 1851 года двуединый автор приступил к фиксации событий в своем дневнике, который начали вести именно в этот день. День и правда необычный, на что обратил наше внимание бойкий знаток истории – да, это дата государственного переворота во Франции, день, когда Луи Бонапарт отбросил жалкие президентские полномочия и провозгласил себя императором французов номер два – первым был его дядя, Наполеон. Однако дневник братья начали вовсе не по этой причине. И все президенты со всеми императорами имели в тот день для них значение второстепенное. Ведь в этот день должен был выйти в свет их роман «В 18… году»! И более того – вышел, несмотря на переворот и гибель Второй Республики. Так что все события этого дня братья запечатлели, поскольку они украсили важнейший для них день! Свезло Наполеону III – его первый день получил блестящее литературное описание:
«Целый полк расположился вдоль набережной, сложив ружья в козлы, уставив все скамейки флягами с вином и всяческими колбасами, по-преториански пируя на виду у всех, опьянев от событий ночи, от этого утра и от вина. Одни ружейные козлы, небрежно сложенные хмельными владельцами, рухнули на мостовую, когда мы проходили мимо. К счастью, ружья не были пьяны: они не участвовали в пиршестве и не выстрелили. Это разливанное море, это изобилие вина и мяса, подстрекавшее героические банды на новые подвиги, было великолепным зрелищем…
Я уверен, что государственные перевороты протекали бы еще успешней, будь у нас оборудованы особые места, ложи, кресла, чтоб можно было все видеть и ничего не упустить. Но этот государственный переворот чуть-чуть не сорвался. Он оскорбил Париж в одном из его лучших чувств: он не удовлетворил зевак».
Как заменить роман дневником
Солдат разместили вокруг типографии, из которой должны были доставить в магазины роман Гонкуров. Так что триумф отодвинулся до 5 декабря, а потом и вовсе… не состоялся.
«…наш возлюбленный первенец, взлелеянный нами, ухоженный, книга, которую мы писали и переписывали целый год, книга несовершенная, испорченная некоторыми подражаниями Готье, но для первого произведения оригинальная до странности, первое детище, за которое можно было не краснеть, ибо в нем проявились в зародыше все стороны нашего дарования, все тона нашей палитры, еще несколько резкие и слишком яркие. Первое слово нашего скептического «кредо» было произнесено и, как нам подобает, с улыбкой. Бедное «В 18...»! Оно пришлось кстати — ничего не скажешь! Симфония идей и слов в этой свалке».
«О, если один из романов Достоевского, чья черная меланхолия расценивается с таким снисходительным восхищением, будет подписан под фамилией Гонкур, кому он будет нужен?»
«Все кончено. Наш мыльный пузырь лопнул. Такова судьба первых литературных мечтаний. … Они существуют лишь для того, чтобы взлететь к небу, провожаемые взглядом детей, сверкнуть и лопнуть».
Таким образом, в день неудачной публикации романа двух отдельных братьев Гонкур родился некий новый автор.
Господин «Братьядегонкуры»
Частенько литинститутовские профессора говорят такими формулами: ««Ильф и Петров» - это один автор!» Приводят какие-то аргументы. Более того, аргументы складываются во вполне стройную и логичную схему. А когда студенты проявляют излишнее любопытство, такое, что уже сродни занудству, отсылают к собственным словам отечественного двойного автора:
«Как мы пишем вдвоем? Да так и пишем вдвоем. Как братья Гонкуры. Эдмон бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые».
Но в самом деле, как строятся взаимоотношения соавторов, создающих и публикующих произведения под обеими фамилиями разом, готовых делить пополам и триумф, и провал, и критику, и дифирамбы – не говоря уже о гонораре?
Различные исследователи их творчества так описывают обычный способ их работы над рукописью: сначала братья пишут план, скажем, главы романа. Во всех подробностях. Затем каждый пишет эту главу самостоятельно, после оба отдельных текста они читают друг другу и складывают из них один, проводя финальную стилистическую правку. Но кто же из братьев давал тексту окончательное одобрение? Эдмон – на правах старшего? Жюль, как тонко чувствующий? В конце концов – кто ставил точку, ведь точку вдвоем поставить физически невозможно!
Говорят, точнее – пишут, что Эдмон обладал удивительной памятью и огромной эрудицией, а Жюль – удивительным даром наблюдателя с острым глазом, чутким к деталям очевидцем. Что, впрочем, не мешало Эдмону подмечать весьма важные детали, а Жюлю – цитировать газеты за минувшие годы и ссылаться на старые книги. Эдмона часто представляют рассудительным аналитиком, а Жюля – эмоциональным творцом.
Думается, все же в отношениях братьев старшинство – вещь не последняя. Идея литературного дневника изначально принадлежала Эдмону, и первое его название не Memoire de la vie litteraire – «Заметки о литературной жизни», а «Записанное со слов двоих», или ближе к тексту «Продиктованное двумя». Еще в публикациях, особенно в онлайновых, встречается формулировка «Двойная диктатура». Что делать, если авторы не понимают разницы между Dictée à deux и Double dictature. Молчать! (Это я сам себе. Учусь быть добрее.) Двойной диктатуры не бывает. Диктатура всегда от одного. А в предложенном рабочем названии Эдмон де Гонкур отразил сам метод работы: братья по очереди диктовали друг другу текст и вместе потом его правили. И опять, все тот же вопрос: за кем же было последнее слово?
Роли в дуэте
Цитировать собственные заметки – не дурной вкус, если снова приводишь упомянутую в них чужую цитату. Вот как писал о Григории Горине Аркадий Арканов – а эти авторы работали в литературном дуэте десять лет!
«С одной стороны, трудно, поскольку многое должно совпасть, начиная с мировоззрения и закачивая отношением к женщинам, — люди должны быть, что называется, одной крови. С другой стороны, работа в эстрадном жанре невозможна без умения предугадать реакцию зрителей на ту или иную шутку, поэтому представители нашего цеха в 99 процентах случаев писали вдвоем. Соавтор тут выступает еще и в качестве зрительного зала: он должен оценить фразу».
Жанр братьев Гонкур – не эстрада. Но об этом чуть позже. Сперва – о совместимости. Одна кровь – в случае с Эдмоном и Жюлем де Гонкур – не «что называется» и даже не преувеличение. Однако о том, каков был образ жизни братьев, трудно найти сведения на русском языке: как в России, так и в СССР об этом писали совсем немного. Иногда получалось смешно. Литературовед Владимир Шор, чья статья предваряет советское издание дневника Гонкуров в двух томах, пишет, в частности:
«В шумном и полном соблазнов Париже братья вели уединенную, чуть ли не отшельническую жизнь, и хотя имели довольно широкий круг литературных знакомств, у них не было близких друзей; не знали они и сильных любовных увлечений, ни один из них не обзавелся семьей. Вся их жизнь была заполнена напряженным творческим трудом, изучением документов, наблюдением за «кусками жизни», которые они делали предметом изображения в своих книгах…»
Как при таком образе жизни братья нажили себе столько друзей и врагов, не говоря о тех, кто перебегал из одного стана в другой? Не говоря уж о том, что, будь это правдой, Жюль не умер бы, не дожив до сорока, от той же неприятной инфекции, что и Мопассан. Другое дело, что отказ от личной жизни с заменой ее платной физиологией – это тоже выбор, и выбор в пользу искусства. И это тоже отречение. Оба брата так никогда и не женились. А то, что обет безбрачия не равен самооскоплению – уж извините за это не только братьев де Гонкур.
Отсутствие друзей среди литераторов тоже вполне объяснимо. Писатели – плохие друзья друг другу, да и люди они часто… неудобные для общения, так это назовем. Так что понять их можно.
Оба сперва хотели стать художниками.
И Жюль, и Эдмон были страстными коллекционерами.
Они вместе путешествовали по Италии, прихватив с собой холсты и тетради. Объездили Европу и север Африки. Нет, домоседами их точено не назовешь.
Оба со страстью кладоискателей погружались в архивы и запасники музеев. Эти учреждения во Франции не были местом, где власти прятали от общества то, что считали вредным. Но найти там нужное – кто бывал в архивах или в музейных непарадных помещениях – тот знает. И тут открывается еще одна их черта: они не искали документов, которые перевернут историю, они разыскивали детали, которые сделали бы объемными и понятными портреты эпох. Частные альбомы, рисунки, письма, пригласительные билеты, меню, счета, визитные карточки, записки. Эпоха ничто, если нельзя понять, как было принято наносить визиты, как дамы шнуровали корсет, как мужчины его расшнуровывали, сколько стоило пирожное, букет фиалок, бутылка вина.
Не случайно впоследствии они поддержат импрессионистов – картины которых формируются в единое целое из тысяч мелких мазков.
Такую кропотливую совместную работу, напоминающую чем-то долгое и нудное рукоделие, и правда могли бы делать вместе только идеально совпадающие характеры, абсолютно взаимоуживчивые личности.
Специалисты, годами анализирующие стиль братьев де Гонкур, не могут определить, кто из них написал тот или иной фрагмент. И это при том, что стиль Гонкуров, и это очень мягко говоря, совсем не прост! Владимир Шор приводит в своей статье примеры из текстов братьев по-французски, не давая перевода, рассчитывая на эрудицию читателя. Что ж, вооружим вас:
Une lumière d’une inexprimable teinte expirante, d’une clarté d’aube de la lune semblait être la lumière angélique de l’Avé-Marie.
Буквальный перевод:
«Свет, невыразимого текучего оттенка, ясный, как восход Луны, казался ангельским светом Аве-Марии».
Или вот еще:
Comme inèrte à elle-même, les disgrâces, la confusion, les opprobres, les affronts, les humiliations, les souffrances, les injusticesl les louanges et les mépris, le maux et les bonheurs pouvaient passer sur elle sans un mouvement de sa chair.
«Когда сами себе неподчиняемые позор, смятение, поношения, оскорбления, унижения, страдания, несправедливость в виде похвалы ли, презрения ли, горе или счастье обрушивались на нее – плоть ее не отвечала им ни единым движением».
Вот в такой стилистике, в таких деталях и красках – специалисты не могут разобраться и определить, кто из братьев что написал.
Вероятна ли большая совместимость?
Но все же стоит помнить: точку поставить может только один.
Точка Эдмона
В случае братьев точку пришлось ставить Эдмону, поскольку Жюль оставил его спустя девятнадцать лет совместной работы. Он умер в 1870 году, и семь лет старший брат молчал, потрясенный утратой самого близкого человека – и соавтора.
Дневники их изданы у нас в объеме двух томов, в то время как во Франции их полная версия составляет двадцать два тома. Отзывы об этом уникальном произведении самые противоположные.
«Нет ничего менее правдивого, чем их Журналы», - писал художник Жак Бланш.
«Журнал ... в основном представляет собой концентрированную обиду и страдания, но мы подозреваем, что настоящая причина его публикации - также неудобства, из-за которых мы страдаем как читатели, - просто недостаток пространства и воздуха» – это уже американец Генри Джеймс.
Кристофер Ишервуд писал: «в творчестве и личной жизни братьев Гонкур сплетни достигают эпиграмматического значения поэзии».
Сам Эдмон де Гонкур после опубликования первой печатной версии дневников заметил, что ради таких результатов не стоило рисковать многочисленными дуэлями. Его слова вполне можно отнести и к отзывам, написанным даже после его собственной смерти. Кстати, насчет дуэлей он не шутил – многие почувствовали себя оскорбленными и требовали опровержений. А среди упомянутых в дневниках (кто-то наверняка их подсчитал, меня – не просите) Теофиль Готье, Гюстав Флобер, Поль де Сен-Виктор, Эдгар Дега. Огюст Роден, Бодлер, Ренан, Мопассан, Дюма, Гюисманс, оба Малларме, оба Дюма, Тургенев, Достоевский. Было с кем подраться.
И тем не менее именно дневники братьев де Гонкур – уникальный документ, по которому можно изучать в деталях жизнь и нравы литературной – и не только – богемы – и не только Парижа – и не только их времен. Да-да, и не только. Особенности литературного процесса. Нюансы теоретических споров…
И это только дневники. А ведь на счету братьев несколько романов, конечно не столько, сколько умудрились выпустить Бальзак или Золя, не говоря уже об Александре Дюма (отце). Но братья сумели оказать немалое влияние на того же Золя. Эдмон и вовсе претендовал на роль создателя французского натурализма – и не без оснований.
А вот отзыв на их роман «Жермини Лассертэ»:
«Книга сильная, увлекательная, она драматична, патетична, захватывает. … Больше всего восхищает меня в вашем произведении постепенность эффектов, психологическое нарастание. Жутко от начала до конца, а временами просто величественно. Последний эпизод (на кладбище) превосходит всё предшествовавшее и проводит как бы золотую черту под вашим произведением. Никогда ещё так прямо не ставилась великая проблема реализма. В связи с вашей книгой можно здорово поспорить о целях искусства».
Автор отзыва – Гюстав Флобер. К этому и добавить ничего не получится.
Когда-то можно было поспорить, чего больше в их стиле – собственно литературы или даже журналистики. Сейчас, когда эти стихии во многом сблизились, и такой спор уже неуместен. У истоков – тоже они!
И все же, кажется, что право ставить точку всегда было у старшего – Жюля. Не потому, что он был «главным». Он был опытнее и умел сосредоточиться. И действительно знал, как бегать по редакциям, что напечатают, а что нет. Он был осторожнее и бережнее. И старался оберегать любимого младшего брата. Но ведь не все было в его силах.
И наконец – Гонкуровская премия.
Prix Goncourt
Полученное от матери наследство давало братьям совсем неплохую ренту. Можно было заниматься только литературой. Эдмон оставил чиновничье место, Жюль и вовсе не знал подневольного труда.
Бальзаковские размашистые привычки им были чужды. Гонорары увеличивали счет в банке. Но в 1896 году, почувствовав, что смерть скоро навестит и его, Эдмон оставил состояние братьев – ведь ни жен, ни детей у них не было – в особый фонд. Когда-то они вдвоем так и решили. Возможно, не женился Эдмон, не желая подвергать риску принятое обоими братьями решение.
У каждого члена Академии один голос, отдать его можно только одному произведению, лауреатом премии можно стать только один раз.
Любопытно при этом, что члены Академии получают в год (в наше время) по шестьдесят тысяч евро, а сама премия немного напоминает российскую Премию Андрея Белого, «номинал» которой – рубль, яблоко и бутылка водки. Гонкуровская премия – это десять евро. Сначала было куда больше.
Жан Луи Бори получил Гонкуровскую премию в 1945 году за роман «Мое село в немецкие времена». Его отзыв о премии один из самых жестких – он назвал ее отвратительной болезнью, чем-то между волчанкой и гонореей, и пояснил, что книгу, ее заслужившую, читают только из-за того, что она отмечена этой наградой, не вникая в суть, а остальных книг того же автора и вовсе не читают – они ведь премии не удостоены.
Впрочем, имеется исключение.
Ромен Гари сумел получить премию дважды, первый раз – как Ромен Гари за роман «Корни неба», второй – под именем Эмиль Ажар за книгу «Вся жизнь впереди». Члены Академии даже не заподозрили подвоха, настолько разная стилистика, «почерк», которым написаны эти книги.
Но если два человека могут стать одним автором, как братья де Гонкур – то почему бы одному человеку Роману Кацеву (настоящее его имя) – не стать двумя разными писателями?
Кстати, среди лауреатов Гонкуровской премии – родившийся в России Андрей Макин, ставший, кстати, и членом Академии. Дерзайте! А если не хочется становиться французским писателем – учреждайте собственную премию, в России, и еще одну Академию. Правда, у нас и так их много, а Академиками готовы стать почти все – и из тех, кто еще не стал, да согласятся и по второму разу. У нас – свои чудеса.
