САЙТ ГОДЛИТЕРАТУРЫ.РФ ФУНКЦИОНИРУЕТ ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ МИНИСТЕРСТВА ЦИФРОВОГО РАЗВИТИЯ.

Нескончаемые похождения Ярослава Гашека

30 апреля исполняется 140 лет со дня автора «Похождений бравого солдата Швейка», которые принято считать классикой антивоенной литературы – но не сужаем ли мы его, интерпретируя таким образом?

Ярослав Гашек. Фото: ru.wikipedia.org
Ярослав Гашек. Фото: ru.wikipedia.org

Текст: Вячеслав Немиров (магистрант МГИМО)

Ярослав Гашек родился в 1883 году, но не умер ни в январе 1923 года, как написано в любой биографической справке, ни позже. Дыхание Гашека, биение его легкого сердца очень просто уловить – достаточно открыть его неоконченный роман «Похождения бравого солдата Швейка». Причем открыть и начать читать можно действительно с любого места. Гашек настолько долго и плодотворно, буквально в промышленных масштабах, занимался написанием небольших фельетонов и юморесок для всех пражских изданий, от солнечно-желтых до вполне серьезных, что ему удается в каждом абзаце, отрывке диалога создать небольшую анекдотичную историю. Я и сам попробовал проделать такой эксперимент: взял книгу, открыл наугад:

Швейк, когда ему принесли повестку о том, что через неделю он должен явиться на Стршелецкий остров для медицинского освидетельствования, лежал в постели: у него опять начался приступ ревматизма. Пани Мюллерова варила ему на кухне кофе.

— Пани Мюллерова, — послышался из соседней комнаты тихий голос Швейка, — пани Мюллерова, подойдите ко мне на минуточку.

Служанка подошла к постели, и Швейк тем же тихим голосом произнёс:

— Присядьте, пани Мюллерова.

Его голос звучал таинственно и торжественно. Когда пани Мюллерова села, Швейк, приподнявшись на постели, провозгласил:

— Я иду на войну.

— Матерь божья! — воскликнула пани Мюллерова. — Что вы там будете делать?

И кто скажет, что это не самостоятельный анекдот? Однако стоит признаться: чем дольше читаешь о похождениях неунывающего Швейка, чем шире расползается по лицу улыбка – где-то на задворках сознания все отчетливее формируется парадоксальная мысль. Насколько же этот роман страшен, причем страшен в ключе абсурдном, можно сказать, хармсовском: образ калеки, прикованного к инвалидной коляске, хрипловато кричащего: «На Белград», – это ли не жуть? А ведь таких образов, почти деталей, незначительных, крошечных, по всему роману – сотни. Сразу хочется заявить: да просто Гашек – антимилитарист, пацифист! Но необходимо вспомнить о том, что в реальной, внелитературной жизни Гашек успел принять участие и в Первой мировой (пускай и без особого удовольствия, но, говорят, даже награды имел), и особенно в Гражданской в России. Даже военным комендантом революционной Бугульмы побыл. Неужели такова судьба убежденного антимилитариста? Вряд ли. О чем же на самом деле «Похождения бравого солдата Швейка»?

Конечно, когда заходит разговор о неприглядно, намеренно дегероизированном изображении войны, вспоминаются и Эрих Мария Ремарк с его «На западном фронте…», и Курт Воннегут с «Бойней номер пять…» и Луи Фердинанд Селин с макабрическим «Путешествием на край ночи».

Все эти романы, как и «Похождения бравого солдата Швейка», принято считать антивоенными, и, на первый взгляд, пазл действительно складывается: каждый писатель на свой лад, но постулирует бессмысленность и беспощадность всякой войны, Ремарк – меланхолически-остраненно, Воннегут – болезненно и фрагментарно, Селин – с присущей ему всепоглощающей мизантропией, а Гашек – языком праздного пражского гуляки, любителя анекдотов и вкусного пива.

Но всякий раз, как кто-то стремится в категориях наивного литературоведения припечатать сложное литературное произведение, сразу хочется спросить: неужели все настолько просто? Помнится, Оскар Уайльд писал: «Нет книг нравственных или безнравственных. Есть книги хорошо написанные или написанные плохо». В этом афоризме есть с чем поспорить, но с чем однозначно можно согласиться, так это с тем, что при попытке нарочитого морализаторства любое литературное произведение становится в лучшем случае неплохо сделанным агитматериалом. Назвать «Похождения бравого солдата Швейка» антивоенным романом и только – значит преступно приуменьшить значение этого произведения.

Хочется, не вдаваясь в подробности, вспомнить еще один литературный анекдот. Леонид Андреев, человек никогда не служивший и тем более не видевший боевых действий, в 1904 году написал пугающий рассказ «Красный смех», болезненное и жестокое произведение, рисующее ужас Русско-японской войны. Однако Викентий Вересаев, прошедший Мукден, вспоминал:

Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека — способность ко всему привыкать. «Красный смех» — произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней…

Человек, прошедший войну, уже не способен написать по-настоящему антивоенный роман, не способен ужаснуться так, как ужасается впечатлительный Андреев, сидя в уютном кресле в доходном доме на Петроградской стороне.

Двадцатый век оказался веком двух ужасающих войн и еще десятка войн поменьше. И никуда писателям, особенно мужчинам, от этих войн было не деться. Кто-то сам шел на фронт, других туда против воли вела судьба. На войне человек освобождается от многих условностей и удобств, оставаясь наедине с мыслью о собственной смертности.

Наверное, главной философской модой двадцатого века был экзистенциализм. Конечно, свой классический, французский облик философское течение обрело позже того, как были написаны «Похождения…», но ведь литература – предваряет философию. Сначала художник, пускай неосознанно, в категориях жизни формулирует философские проблемы, калибрует оптику, через которую позже умудренный чтением Платона и Гегеля философ взглянет на мир.

Именно с точки зрения экзистенциализма и стоит рассматривать «Похождения бравого солдата Швейка» и остальные упомянутые романы. Постоянная угроза смерти, осознание смерти как реальной, ежеминутной угрозы, как это ни парадоксально, утверждает жизнь, все по Эпикуру: «пока ты жив — её (смерти, – В.Н.) нет, когда она придёт, тебя не будет». А пристальное обращение внимания на факт собственного существования неизбежно вызывает сартровскую «тошноту», ощущение неестественности жизни как таковой, абсолютного непонимания происходящего вокруг. В остраненном взгляде, что формирует у художника война и кроются корни бессмысленности насилия в романах Селина, Ремарка и Воннегута, отсюда же – абсурдная анекдотичность приключений Швейка.

Еще одним жителем Праги, подарившим миру не одно завораживающее своей абсурдностью произведение, был Франц Кафка. И его с красным комиссаром Гашеком роднят не только общие маршруты внутри древней европейской столицы. Кафка, пускай и не был на войне, сумел, видимо, через затверженное, почти механическое повторение одних и тех же действий своей скучной мелкочиновной жизни, ставшей своеобразной многолетней медитацией, сформировать похожий взгляд на мир. У Кафки, как и у Гашека, есть один незаконченный роман – «Замок». Главный герой произведения, как ни старается попасть, собственно, в замок, все равно обречен остаться за его пределами. Так же и солдат Швейк никогда до фронта не доедет…

Есть что-то особенно притягательное в незаконченных романах. Они способны дарить надежду. Вот случится чудо – и где-нибудь на богом забытом чердаке найдется утерянная рукопись. «Похождения бравого солдата Швейка» настолько срослись с биографией Ярослава Гашека, что не только роман кажется незаконченным, но и вся жизнь чешского писателя будто обрывается досадным многоточием, «на самом интересном месте». И пусть сколько угодно твердят, что Гашек умер сто лет назад, – не оставляет ощущение, что вот-вот в одно из пражских изданий придет шутливое письмо, начинающееся со слов: «Как ловко я вас обманул…»