Текст: Алексей Колобродов
Историко-авантюрно-мистический роман Андрея Подшибякина «Последний день лета» (М.: АСТ; Редакция Елены Шубиной, 2023 г.) в исторической своей части, безусловно, продолжает корпус текстов, сложившихся вокруг событий 1993 года, координаты которого задал Александр Проханов (назову самый яркий пример – «Красно-коричневый»), продолжили Юрий Бондарев («Бермудский треугольник»), Сергей Есин («Затмение Марса»), Леонид Юзефович («Журавли и карлики»), а промежуточные итоги подвел Сергей Шаргунов романом «1993. Семейный портрет на фоне горящего дома». Была также попытка альтернативной истории Ольги Брейнингер (“Visitation”), и предполагаю, что в этом жанре она не станет последней.
Это вообще любопытная тенденция в современной русской литературе, свидетельствующая о возвращении к большому нарративу, – осмысление ключевых дат катаклизмов, войн и революций, с идейной и стилистической полифонией. Иногда речь может идти и о внешне нейтральных временах – так, интересная ситуация складывается вокруг 1984-го оруэлловского года – «Город Брежнев» Шамиля Идиатуллина, “Victory Park” Алексея Никитина, сценарий Алексея Балабанова «Груз 200»… Нет сомнения, что и события 2014-го и 2022-го в скором будущем обрастут литературным мясом, и именно по историческому принципу сгруппируются в разделы и обоймы.
Мне в свое время (и не одному мне) доводилось писать о том, что октябрь 93-го в литературе отражен значительнее и гуще, чем август 91-го (который, по правде сказать – практически никак), и это в свою очередь свидетельствует о куда более глубоких и по сей день кровоточащих шрамах в народном сознании.
Андрей Подшибякин дополняет литературу вокруг 93-го еще одним чрезвычайно важным сюжетом – в провинции (локус «Последнего дня лета» – Ростов, Азов, Юг России, но, видимо, так бывало везде) людей занимало в ту осень не столько противостояние президента и парламента, кровавое разрешение конституционного кризиса с расстрелом Белого дома и бойней в Останкино, сколько элементарное выживание в новых экономических условиях, разгорающийся бандитский движ, именно в тот год ставший мощным фактором жизни простого обывателя, и опасное взаимодействие с невесть откуда взявшимися инфернальными сущностями – демонами, которые уверенно обосновывались в сумеречной реальности.
Другое дело, что собственно литературы в соответствующих этому нарративу эпизодах романа мало; всё, что относится к большой московской политике, проговаривается не очень внятной полупрозой, на фельетонной скорости:
Профессора Худородова потряс даже не апокалиптический характер телевизионной картинки и общего новостного фона — он все-таки был историком и понимал, что революции, путчи — закономерная и неотъемлемая часть процесса оздоровления элит, обусловленная огромным количеством политических, экономических и социальных факторов. Нет, он никак не мог примирить себя с фактом, что долго поддерживал человека, про которого в будущих учебниках истории напишут либо как про тирана, либо как про предателя. Руцкой вроде бы владел инициативой, но Натан Борисович проводил со студентами истфака достаточно времени для того, чтобы узнать этот растерянный вид, бегающие глаза и нотку истерики в голосе, — роли спасителя России всё это противоречило, а вот роли зарвавшегося гаденыша-абитуриента, который вот-вот получит по лицу от огромного страшного пятикурсника, вполне соответствовало.
Возможно, проблема здесь в том, что для автора за истекшие три десятка лет тогдашнее противостояние так и не приобрело глобальных смыслов, но осталось личной историей ростовского подростка, человека последнего советского поколения, родившегося в конце благополучных 70-х.
Здесь необходимо сказать, что в подростковой линии романа Андрей Подшибякин энергичен, точен, многими местами блестящ, убедителен и увлекателен (и это, как правило, не механическая увлекательность, но та, что идет от однокоренной вовлеченности), а манера, ритм и стиль наследуют главному русскому писателю о тревожной юности, взрослении на фоне общественных переломов и революционной метафизики – Аркадию Гайдару. (Пропущенному через Михаила Елизарова, который всё про Гайдара понимает, и о сближениях с которым чуть ниже.) Гайдару также во многом наследовали сильнейшие позднесоветские литература и кинематограф «о подростках», и эти направления у Подшибякина отзываются узнаваемо и гулко.
— Э, новый, раз на раз? — крикнул Каратист, издал боевой клич и принял боевую стойку, подсмотренную им в фильме «Выход дракона» с Брюсом Ли.
На это Шаманов, натурально, просиял, характерно встряхнул плечами и бодро сказал:
— Базару ноль, братик, погнали! Я по карате только не очень, больше по боксу.
Это была самая крутанская фраза, которую все присутствующие, включая Костю Кима, слышали в жизни (за исключением разве что фраз, слышанных всеми в видеосалонах).
— Ладно, похер, — резко стушевался Каратист. — Ты ж приемов не знаешь, размотаю тебя как нехер делать. Жалко даже. Научишься карате — приходи.
Глаза Шаманова вдруг стремно блеснули.
— Да не, братан, че ждать, — сказал он, сжал кулак и протянул его в сторону Каратиста в боксерском боевом приветствии.
Костя отскочил. Девочки захихикали. Питон в голос загоготал. Шаманов с полминуты простоял с протянутым приветственным кулаком, потом пожал плечами и радостно сказал:
— Базару ноль, братец. Передумаешь — маякни.
Гайдар, к слову, и в основном, помещал своих юных героев в южные ландшафты – Крым, часто Украина, бывал напрямую и Дон («Школа»). Другое дело, что у Аркадия Петровича неизбывным фоном драматических подчас обстоятельств его героев работала огромная, суровая и добрая, тяжело обретающая всеобщее счастье страна, всегда готовая защитить и себя, и своих быстро взрослеющих детей. У персонажей Андрея Подшибякина эту страну отняли и убили (или она самоубилась, как констатировал Эдуард Лимонов), они вынуждены искать новую общность для выживания и защиты, и пытаются обрести ее в самих себе, в своем случайном и хрупком союзе. Противопоставив ее раздробленному, погружающемуся в кровавое безумие взрослому миру. Такая вот литературная диалектика, на другом фоне – экономических реформ Гайдара-внука.
Назовем еще одного автора, не указанного в издательских аннотациях, но несомненно повлиявшего на ряд сюжетных линий «Последнего дня лета». Я говорю о Владимире «Адольфыче» Нестеренко; «бандитские» главы у Подшибякина мало чем уступают его сценариям и рассказам, но дело даже не в схожих стрёмных хронотопах, а в атмосфере городской гражданской войны и какой-то запредельно-висельной веселости.
Андрей Подшибякин объясняется в любви к Михаилу Елизарову в финальных авторских комментариях, но я почувствовал проникающее влияние Михаила Юрьевича уже в первых главах.
Когда он снял тельник, худоба его обернулась какой-то тараканьей мускулатурой, мелкой, но очень живой и рельефной. Тощий и некрасивый живот Прищепина, казалось, был выложен из мелких булыжников и напоминал фрагмент мостовой. (…) Странная мускулистая худоба Прищепина повергала меня в ужас. В ней чудилась какая-то мертвечина, сырая освежеванность трупа: эти руки, будто плетенные из коровьих сухожилий, и живот, набитый камнями, – все это было страшно.
Михаил Елизаров, «Госпиталь»
А вот мускулатура садиста-отморозка Шварца в «Последнем дне детства»:
Его руки были оплетены мелкими злыми мышцами (…) Мышцы у Шварца были рельефные, но мелкие, крысиные — словно кто-то зашил ему под кожу пригоршню мелких камешков.
Фишка не в буквальных аллюзиях, но в явно и успешно освоенной елизаровской победительной неполиткорректности. Железо и кровь сектантского боевика (под сектой Елизаров, а за ним и Подшибякин понимают не только радикальную религиозную практику, но союз, подчас случайный, отдельных и обреченных, переломанных эпохой, объединенный общим на всех no future). Еще, конечно, аккуратная, но уверенная поступь по едва заметной тропинке в топком болоте русской метафизики.
Впрочем, приходится оговориться, что мистическая линия в романе Подшибякина не столь убедительна, как условно-подростковая – сарматский демон из Танаиса, «тот, кто спит (точнее, спал. – А. К.) под курганами» слишком часто играет в повествовании сугубо служебную роль, где он типичный deus ex machina, помогающий расшивать изобретательному автору сюжетные узлы – и не всегда успешно. Любопытно, что при выстраивании романной демонологии продуктивнее для Подшибякина оказываются уроки не Стивена Кинга, но Дэвида Линча (прежде всего и разумеется, Twin Peaks), и это тоже многое сообщает о переживании места и времени.
Тут самое время сказать о некоторых романных ляпах, которые я, честно говоря, не коллекционирую специально, но кое-что бросилось в глаза, ибо при всех инфернальных поворотах роман Андрея Подшибякина – ни разу не фэнтези; реальность за ним присутствует вполне внушительная.
«Четырнадцатилетняя десятиклассница» – явный перебор, точнее недобор гумбертианского свойства: даже при тогдашнем нововведении, когда выпускным классом становился не десятый, а одиннадцатый, возраст десятиклассницы соответствовал, скорее, 16-ти годам. Разве что перед нами девочка-вундеркинд – но это никак не обговорено.
«Папаха подполковника» – мало того, что зимний головной убор не очень соответствует южной осени, папаха Геннадию Жигловатому полагается только при присвоении следующего звания, а присвоение это, судя по романным перипетиям, для подполковника бронетанковых войск весьма проблематично.
«— Однополчанин мой тут живет где-то, дембельнулись в девяносто первом, — гладко стелил Шварц, говоривший словно чьими-то чужими словами. — Кандагар прошли, ДШМГ пятого пограничного отряда». Анахронизм; в 1989-й, год вывода войск, в Афганистан уже не призывали, следовательно, дембеля 91-го Афгана уже не застали. Последний год «афганского» призыва – 1987-й (дмб-89), после вывода осенний призыв 87-го дослуживал в Союзе. Поехавший головой Шварц мог этого не знать, но участковый Рахимбеков, мечтавший попасть в Афган и уважавший его ветеранов, фальшивую легенду легко бы вычислил.
Если же говорить не о ляпах, а о недоработках – смущает, что Софья Николаевна Худородова, мама одного из главных героев – Аркадия «Пуха» – из сторонницы Верховного Совета («да что он (Ельцин. – А. К.) о себе возомнил?!») стремительно, в несколько дней, переквалифицируется в яростную ельцинистку. Впрочем, по тем временам не такая уж редкость.
Андрей Подшибякин придумал своему роману шикарный лейтмотив – трек Мистера Малого «Буду погибать молодым» (иронично оговорившись, что сам исполнитель этой программы не выполнил, в отличие от многих своих слушателей). Как литературный прием – отлично, однако исключительно из занудства отмечу, что действительно записанный в 1993-м, массовую популярность в молодежной и криминальной среде (тогда это часто пересекалось) трек обрел в последующие два-три года.
Но подлинным лейтмотивом становится щемящая, элегическая нота, которая неявно, но ощутимо аранжирует немудрящее название романа, и помогает преодолеть его драмы и ужасти. «Есть однако приметы заветные, / Предвестившие лета исход»; «Детство грусть сама есть…» – как сказал знаменитый прозаик в стихах из романа «Между собакой и волком».
В Ростове-на-Дону живет молодая и талантливая Анна Чухлебова, которая перенесла на русскую почву известный по американской прозе середины ХХ века термин «южная готика»: острый сюжет с неожиданным финалом, регулярно травестирующим хеппи-энд; практически общий для персонажей ментальный сдвиг, провоцирующий провал в инфернальное; особая интонация, переносящая трагизм бытия в бытовую категорию. Книга малой прозы Анны Чухлебовой уже «засвеченной в “Лицее”», готовится к выходу в одном из ведущих издательств – и в скором будущем можно будет вести речь о целой обойме русской «южной готики». Которая очень понадобится при описании в прозе событий 2014-го и 2022-го. Ведь это невозможно без южного драматизма и колорита.
