Текст: Андрей Цунский
Заметная фигура
Когда человеку не везет – это может быть на всю жизнь, особенно если эта жизнь так коротка. Если в детстве у человека комплекция такая, что потом интеллигентные, воспитанные дамы, преподающие литературу в школе и высших заведениях, умиляются и говорят «он был полноватый», «полненький» или «склонен к полноте» – это значит, что он был просто и откровенно толстый ребенок. Толстый, пухлый, жирный – ну, сами знаете, мальчишки обыкновенно не так деликатны и сдержанны, особенно в компании себе подобных.
Но если они забывают даже о толстом животе и боках, когда дают прозвище – о, значит есть нечто исключительное в этом человеке, и этот неповторимый дар его побеждает даже обильные телесные запасы по производимому впечатлению. Тогда человеку дают прозвище, которое отражает его воистину выдающееся качество – «Тоська-лень».
Толстый очкарик Дельвиг не просто плохо учится, он во всех науках точных кажется непроходимо тупым. Поэзия – другое дело. Вот тут в нем просыпался интерес к жизни – и к самому себе. Он знает множество стихов на том языке, на котором они написаны. Вот только языков, кроме русского и немецкого, на котором дома говорили – он не знает. Одни стихи. Как только появляется возможность, он убегает куда-то и прячется или валяется в парке на траве – непременно с книгами.
«Способности его посредственны, как и прилежание, а успехи весьма медленны. Мешкотность вообще его свойство и весьма приметна во всем, только не тогда, когда он шалит или резвится: тут он насмешлив, балагур, иногда и нескромен; в нем примечается склонность к праздности и рассеянности. Чтение разных русских книг без надлежащего выбора, а может быть и избалованное воспитание, поиспортили его, почему и нравственность его требует длительного надзора, впрочем, приметное в нем добродушие, усердие его и внимание к увещеваниям при начинающемся соревновании в российской словесности и истории, облагородствуют его склонности», – напишут о нем лицейские педагоги.
Талант и вкус (и как они друг другу мешают)
И вдруг обнаруживается у Дельвига талант поэта. Настоящий, большой. И главное – компания прекрасная, так много пишущих людей, и тоже небездарных, можно обмениваться мнениями, расти над собой в поэтическом окруже… Вот только компания эта – Царскосельский лицей 1811 года. И у лучшего друга фамилия – Пушкин.
Мало того. Уж он и лицей закончил, а друзья-то – Боратынский, Жуковский, Рылеев, Вяземский, Гнедич – и все они поэты, и даже большие. Вот только рядом с Пушкиным «я поэт» и вслух-то не произнесешь… И только одного человека угораздило понять это – да, именно Антона Антоновича Дельвига. Хотя остальные произносили, да еще как.
А, да – он еще и с Державиным был знаком. Впрочем, как знаком? Виделись.
Вы конечно помните пафос пушкинской строки:
«Старик Державин нас заметил…»
Это момент требует некоторого пояснения. А пояснять кто будет? Пушкин? Да. Он и пояснит.
«Державина видел я только однажды в жизни, но никогда того не забуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались <...> Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подперши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы; портрет его (где представлен он в колпаке и халате) очень похож».
А дальше там снова пафосно и взволнованно, про Пушкина. Но что это за лакуна, что за «<…>»? А то, что старик Державин заметил не сразу, сначала было более срочное дело:
«Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку, руку, написавшую „Водопад“. Державин приехал. Он вошёл в сени, и Дельвиг услышал, как он спросил у швейцара: „Где, братец, здесь нужник?“ Этот прозаический вопрос разочаровал Дельвига, который отменил своё намерение и возвратился в залу». Ну какое уж тут целование рук…
А с Пушкиным все еще хуже. Дельвиг как-то сразу понял, чего Пушкин стоит и кем он станет. И Пушкин знал, что тот понял. «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю» в поэтическом преломлении.
Выбранные места из чужой переписки с друзьями
«Ты все тот же — талант прекрасный и ленивый. Долго ли тебе шалить, долго ли тебе разменивать свой гений на серебряные четвертаки. Напиши поэму славную, только не четыре части дня и не четыре времени, напиши своего «Монаха». Поэзия мрачная, богатырская, сильная, байроническая — твой истинный удел — умертви в себе ветхого человека — не убивай вдохновенного поэта».
Пушкин конечно был добрый друг, но похвалу от него заслужить не так было просто. А уж пожелание писать – от Пушкина...
И много ли на свете людей могли разговаривать с Пушкиным, например, вот так:
«Великий Пушкин, маленькое дитя! Иди, как шел, т. е. делай, что хочешь, но не сердися на меры людей, и без тебя довольно напуганных! Общее мнение для тебя существует и хорошо мстит. Я не видал ни одного порядочного человека, который бы не бранил за тебя Воронцова, на которого все шишки упали. Ежели б ты приехал в Петербург, бьюсь об заклад, у тебя бы целую неделю была толкотня от знакомых и незнакомых почитателей. Никто из писателей русских не поворачивал так каменными сердцами нашими, как ты. Чего тебе недостает? Маленького снисхождения к слабым. Не дразни их год или два, бога ради!»
Карьера клерка в скучное время
По окончании Лицея в 1817 году Дельвиг идет на службу в Департамент горных и соляных дел. Если вы можете представить себе выражение лица его начальника, когда тот нечаянно смотрел в его сторону… нет, лучше не представляйте. Зато как он, наверное, радовался и чуть не плясал, когда Дельвига перевели в министерство финансов!
Чем занимался чиновник в те годы? Переписывал бумажки. Кто знает, сколько раз Дельвиг засыпал на работе. Мало того, что если нужно было провалить какое-то дело, его сразу и уверенно можно было поручать Дельвигу. Он еще и делал это с таким выражением лица, что почтенным чиновникам седьмых и восьмых классов табели о рангах приходили в головы страшные мысли «Чем мы тут все занимаемся… ведь жизнь проходит…» А потом наступали ужас и ярость – Дельвиг не просто не переписывал бумаги. Он ставил на них кляксы, мял, терял… и задремывал, прямо как в горной коллегии.
Неизвестно, надоумил его кто-то попроситься в Императорскую публичную библиотеку или он сам захотел туда – но прошение на имя Алексея Николаевича Оленина, директора этого учреждения, внезапно получило ход. И вот он входит в библиотечные залы, где чувствует себя на своем месте. Его задача – заполнять формуляры и библиотечные карточки, составлять каталоги, давать описания книг. Здесь его начальник – баснописец Иван Андреевич Крылов. Настроен он благодушно и доброжелательно. Как говорится, «ничто не предвещало беды». Дельвиг открывает книгу и начинает ее читать. Все. Чернилам гарантирована полная сохранность.
Муки Ивана Андреевича продолжаются с 1820 по 1825 год. Уж не знаю, заполнял ли он формуляры сам, но Дельвиг делал это крайне редко. Однажды он заехал в Михайловское к Пушкину и на несколько дней там задержался. Директор с радостью воспользовался представившимся поводом уволить «труженика». Написал ли Крылов об этом басню – не знаю. Что-то мне подсказывает, что лучше ее даже не воображать.
Несчастливое имя
Ну как же не везло ему с Софьями! Первая его большая любовь – Софья Дмитриевна Пономарева – и вовсе не обращала на него внимания. В ее салоне читали свои произведения солидные люди – тот же Крылов выступал с баснями, сам Гнедич (тот, что крив был, преложитель слепого Гомера, и боком одним с образцом схож был, по мнению Пушкина, и его перевод). Ну и кто был такой Дельвиг в ее глазах? Ни денег, ни должности, заурядный захудалый лифляндский барон. Был бы хоть красавец или хулиган, вроде Пушкина. И страстное признание было омрачено бесстрастным отказом.
А потом в мае 1825 года он познакомился на свою беду с новой своей любовью. Звали ее Софья Михайловна Салтыкова. Бедный Дельвиг… Забудь о ней, брось, найди кого-то другого! Да что уж отсюда-то кричать. Он бы и тогда не услышал.
«Я отдался тебе на жизнь и на смерть. Береги меня твоею любовью, употреби всё, чтобы сделать меня высочайшим счастливцем, или скорее скажи "умри, друг" - и я приму это слово, как благословенье».
В Софью Михайловну был уже влюблен один человек – и звали его Петр Григорьевич Каховский. Софья Михайловна довольно долго раздумывала, выходить за него замуж или нет – точнее, стоит ли с ним бежать и тайно обвенчаться без родительского благословения. Решила – не стоит.
А еще Софья Михайловна просто бредила поэзией Пушкина. И тут вдруг его является его друг. Конечно, не красавец. Но мил – по-своему. Ну и не занимается ничем подозрительным (а будущие декабристы так соблюдали конспирацию, что сейчас непонятно, как их не пересажали лет за пять до восстания).
«Наконец, вот я - счастливейшая из женщин, дорогой мой друг. Пишу тебе уже не из моей темницы на Литейном, а из кабинета моего дорогого Антоши. Я принадлежу ему с 30 октября. Наша свадьба свершилась... без торжества, утром. Мы сделали много визитов, что меня вконец утомило, но, благодарение Богу, они все окончены, теперь их принимаем ежеминутно, и это также довольно скучно. Мне нечего говорить тебе, что я счастлива...» – пишет она своей подруге Александре Карелиной.
А неделей позже продолжает в новом письме:
«Ты права, мой друг, - только покончив визиты и всю эту свадебную суету, вполне наслаждаешься, ничто не может сравниться со счастием жить с тем, кого любишь больше всего на свете. Я люблю теперь Антошу совсем иначе, чем любила его, будучи невестой: это небесная любовь, божественная, это восхитительное чувство, которое я не могу определить... Друг мой, какое это вознагражденье со стороны неба - добрый муж! заслужила ли я эту милость?»
И началась семейная жизнь. Первые сведения о ней нам становятся известными от племянника Дельвига:
«Софье Михайловне Дельвиг... только что минуло 20 лет. Она была очень добрая женщина, очень миловидная, симпатичная, прекрасно образованная, но чрезвычайно вспыльчивая, так как часто делала такие сцены своему мужу, что их можно было выносить только при его хладнокровии».
Двадцатилетняя Софья Михайловна писала другой своей подруге:
«Дельвиг - очаровательный молодой человек, очень скромный, но не отличающийся красотою мальчик; что мне нравится, так это то, что он носит очки».
А вскоре подруга эта вваливается в дом Дельвига на Загородном проспекте, и… впрочем, вы же ее знаете. «Я помню чудное мгновенье». Ага, Анна Петровна. Керн. Когда в доме две такие женщины – жди беды. Интриги и интрижки, ревность, кокетство. Беда…
Однажды Антон Антонович возвращается домой в неурочный час. Вот только наверняка знаем мы о таком случае с братом поэта Евгения Абрамовича Боратынского – Сергеем. А могли быть и другие. А Евгений Боратынский называл ее «вдовой великой армии поэтов».
О настоящем Дельвиге
Итак, что мы узнали, ознакомившись с лежащими на поверхности сведениями? Что был Дельвиг толст, неуклюж, неудачлив в любви, ленив и рогат.
А чего мы не узнали?
Мы не узнали, почему однажды всесильный Бенкендорф вызвал Дельвига к себе и выговаривал ему, потом начал кричать, совершенно потерял лицо и орал, как уличный хам – и сам устыдился. И пришлось самому Бенкендорфу извиняться.
Мы не узнали, почему на Дельвига писал доносы известный подобными поступками Фаддей Булгарин.
Мы так и не узнали, где и кому написал Александр Сергеевич Пушкин:
«Вот первая смерть, мною оплаканная… Никто на свете не был мне ближе Дельвига… Он был лучший из нас… Он еще не оценен и теперь, когда покоится в своей безвременной могиле! Дельвиг… говаривал: «Чем ближе к небу, тем холоднее»… Доброго Дельвига нет».
Мы даже не узнали, кто уже в наши дни учредил премию «Золотой Дельвиг».
Если не хотите, чтобы в вашей памяти остался толстый и неуверенный в себе несчастный увалень с немецкой фамилией, который совершенно не соответствует настоящему, умному, талантливому и благородному Антону Антоновичу Дельвигу – кое-какие направления для поиска вам даны. Вам предстоит общение со многими персонажами пушкинской эпохи...
