В этом году музей-усадьба «Ясная Поляна» провел очередную — вместе с прошлогодней поэтической уже четвертую — Школу литературной критики. По традиции, ее выпускники писали рецензии на книги короткого списка одноименной литературной премии. В рамках сотрудничества с премией «Ясная Поляна» и Школой литературной критики «Год Литературы» отобрал несколько работ из числа наиболее интересных — и с удовольствием их публикует.
Текст: Мария Лебедева
Книга, десять лет назад задуманная и не случившаяся у известного писателя Эдуарда Веркина, дописалась и вышла сейчас — чтобы сразу быть названной критиками не иначе как opus magnum. Основные мотивы, герои, локация — все в «снарке снарке» настолько веркинское, как будто он сам себе нейросеть: в этой книге угадываются все его книги разом, и все жанры — и почти-детектив, и магический реализм, и психологический триллер.
Тридцатилетний Виктор, после успешного прозаического дебюта перешедший на коммерческую литературу о российских городах, приезжает в Чагинск нулевых, в котором провел детство. Он должен написать одну из тех книг, что дарят почетным гостям — с локальной историей, местными легендами и знаменитыми личностями. Между бесконечными попойками, философскими и не особо разговорами с напарником-фотографом и их новым приятелем-танцором, рассказами о вымученном местном бренде (легендарном генерале Чичагине), воспоминаниями о друзьях детства (паскуднике Мишке, ставшем милиционером, и отважной доброй Кристине, мечтавшей быть писательницей, но выросшей в безработную соло-маму подростка) и знакомством с выморочной реальностью провинции — между всем этим вдруг выясняется, что в городе пропали два мальчика. Один из которых — как раз сын Кристины. Формально сюжет первой книги после двухсотстраничной завязки переходит в вялые поиски пропавших детей, которых искать явно никто и не собирается. Во второй же книге семнадцать лет спустя немолодой неписатель Виктор получает пахнущую кровью посылку с мальчишечьей кепкой — и начинает свое расследование. Охота на удвоенного снарка, кэрролловская «агония в восьми приступах» здесь становится агонией Чагинска, героев, сюжета, а может быть, и какого-то читателя. В двух частях общим объемом почти в полторы тысячи страниц: с ненадежными рассказчиками, многоуровневой авторской игрой, отсылками к самым разным пластам культуры и полным крахом любых читательских ожиданий.
Больше всего из книг Веркина «снарк снарк», как ни удивительно, походит на куда более светлое подростковое «Осеннее солнце», где в вымирающей деревне Туманный Лог живет всего несколько семей, а школьников — три подростка. Там особенно ярко проявит себя и нервный смех над странным миром с праздниками вроде Дня огурца (действительно кладезь для постиронического осмысления: так, недавно российский бренд одежды Vereja сделал эффектную фотосессию-фантазию о суздальском Дне огурца, где модели стоят с плакатами против помидоров, а юноша в расшитом пайетками костюме овоща отстраненно смотрит в камеру), и густеющее чувство грядущей беды, и хрупкая дружба-ревность, и то спасительная, то выматывающая бессобытийность деревни. Все ровно то же сохранится в «снарке снарке» в воспоминаниях Виктора — и станет страшным, переродясь, в его настоящем.
Потому что если «Осеннее солнце» — книга-отблеск заката перед темнотой, то «снарк снарк» — книга-морок, тьма наступившая. Нереальность захватывает исподволь — если вглядеться в детали, которые запросто можно потерять в общей безумности Чагинска: музей, где главный экспонат — удав из носков, выставка-продажа песцового жира, истории про «он ее щукой избил, она его топором уговорила», подаренный писателю мертвый бобер и серебряный клоп. Роман часто сравнивают с книгами Кинга, но «снарк снарк» куда ближе Линчу в российских реалиях, с трешем совершенно исконным: если в Твин Пиксе появляется дама с поленом, то здесь из березы сготовят много питательных блюд. Где твинпиксовский дьявол — и где веркинский шушун, который, может, и изнасиловал жадного до лесных даров мужика, но его же и наделил особым даром травоискателя, где жалкий вишневый пирог — и где непрекращающиеся банкеты с чагинскими растебяками и водкой.
В общей чагинской пестроте героям легко не заметить, что реальность путается: вот мужики в автобусе никак не реагируют на придуманную историю о съеденном коте; вот мышь кусает безымянного фотографа Хазина, а от укуса лечиться будет бесфамильный Виктор — а танцор и вовсе скажет, что все было наоборот и это Виктор съел мышь. Чагинск смыкается, проникает под кожу, мысли главного героя мешаются с внешней хтонью, и от слияния темноты внешней и внутренней уже никому не скрыться. Противостоять ей ни сил, ни желания нет — разве что стать ее частью.
