Текст: Ольга Лапенкова
Несмотря на то, что «Война и мир» — произведение художественное (то есть такое, где действуют вымышленные персонажи), многие описанные в этом романе события происходили на самом деле.
И речь идёт не только об Отечественной войне 1812 года, в ходе которой французской армии удалось дойти до Москвы, или о том, как сложились судьбы двух выдающихся военачальников — Наполеона Бонапарта и М. И. Кутузова. На страницах романа-эпопеи Лев Николаевич «поселил» не столь влиятельных, но всё-таки значимых людей, которые заслуживают, чтобы о них помнили. Одним из таких персонажей является переводчик Михаил Николаевич Верещагин, которому было всего 23 года, когда его в центре Москвы растерзала озверевшая толпа.
Как всё было в романе
В третьем томе «Войны и мира» автор описывает атмосферу, которая царила в Москве в августе 1812 года, незадолго до того, как в город вошла французская армия. Если коротко, обстановка сводилась к двум составляющим: панике и вседозволенности. Понимая, что у бонапартовских солдат есть все шансы войти в столицу, большинство жителей в спешке собирались, стараясь увезти как можно больше имущества.
(В частности, это пытались сделать Ростовы, которым жаль было оставлять свой дом на произвол судьбы и на радость мародёрам. Но сердобольная Наташа убедила родителей бросить ценности и отдать подводы раненым.) Однако были и такие люди, которые уехать не могли. Понимая, что вскоре им придётся несладко, они в отчаянии творили такое, о чём в мирное время даже не задумались бы.
Хоть как-то разобраться с происходящим был призван граф Растопчин — человек знатный, влиятельный, приближенный к самому императору. Вот только Растопчин, оставшийся в Москве на правах главнокомандующего, в критической ситуации откровенно растерялся. Ну а после того, как 2 сентября в город вошли французы, граф и вовсе оказался беспомощным. Однако признавать это главнокомандующий не собирался — и, боясь не только за свою жизнь, но и за положение в обществе, искал, на ком бы выместить злобу.
«Впоследствии, объясняя свою деятельность за это время, граф Растопчин в своих записках несколько раз писал, что у него тогда было две важные цели: сохранить спокойствие в Москве и выпроводить из неё жителей. Если допустить эту двоякую цель, всякое действие Растопчина оказывается безукоризненным. Для чего не вывезена московская святыня, оружие, патроны, порох, запасы хлеба, для чего тысячи жителей обмануты тем, что Москву не сдадут, и разорены? — Для того, чтобы соблюсти спокойствие в столице, отвечает объяснение графа Растопчина. Для чего вывозились кипы ненужных бумаг из присутственных мест <...>? — Для того, чтобы оставить город пустым, отвечает объяснение графа Растопчина… <...>
Растопчин, пылкий, сангвинический человек, всегда вращавшийся в высших кругах администрации, хотя и с патриотическим чувством, не имел ни малейшего понятия о том народе, которым он думал управлять. <...> Он хотя и знал, но не верил всею душою до последней минуты в оставление Москвы и ничего не делал с этой целью. Жители выезжали против его желания. <...>
Вся деятельность его <...> была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам испытывал, — патриотическую ненависть к французам и уверенность в себе. <...>
«Кто же виноват в этом, кто допустил до этого? — думал он. — Разумеется, не я. У меня всё было готово, я держал Москву вот как! И вот до чего они довели дело! Мерзавцы, изменники!» — думал он, не определяя хорошенько того, кто были эти мерзавцы и изменники, но чувствуя необходимость ненавидеть этих кого-то изменников, которые были виноваты <...>. Приближенные никогда не видали графа столь мрачным и раздражённым».
Вскоре после появления в городе наполеоновской армии в одном из питейных заведений произошла драка, которая окончилась гибелью человека. Неравнодушные люди обратились к Растопчину, чтобы он навёл порядок, — однако граф не только не сделал этого, но и начал отдавать одно бессмысленное приказание за другим. В частности, он повелел выпустить на улицы пациентов сумасшедшего дома с формулировкой: «Когда у нас сумасшедшие армиями командуют, так этим и бог велел».
В результате около дома Растопчина на Лубянке собралась агрессивно настроенная толпа, — и доведённый до крайности граф, вместо того чтобы хоть в последний момент попытаться всех успокоить, решил «перенаправить» народный гнев с себя на ни в чём не повинного человека, который случайно подвернулся под руку.
Таким человеком оказался Михаил Николаевич Верещагин, который незадолго до этого был арестован как политический преступник. Его «вина» заключалась в том, что, получив в своё распоряжение не пропущенные цензурой иностранные газеты, он отыскал там послание Наполеона Бонапарта к королю Прусскому и князьям Рейнского союза (одним словом — к соратникам). Возмутившись прочитанным, Верещагин рассказал об этих посланиях нескольким родственникам и друзьям (судя по показаниям свидетелей, он сопровождал чтение словами: «Вот что пишет злодей француз»). По просьбе одного друга он перевёл эти послания на русский и дал товарищу их переписать, и таким образом обращения Бонапарта стали расходиться по Москве, как тогда говорили, «в списках» (то есть на бумагах, переписанных от руки).
Долго ли, коротко ли, о распространении неподцензурных текстов стало известно Растопчину, который вознамерился наказать как самого Верещагина, так и некоего Ключарёва, из-за которого не пропущенные цензурой газеты и «вырвались» на свободу. Вот только Верещагин, не желая подставлять друга, отказался признаваться в том, что перевёл «прокламации». Молодой человек заявил, что сочинил эти тексты сам, — и на протяжении нескольких допросов так и не изменил свои показания. Естественно, это ужасно разозлило Растопчина, который понимал, что ему лгут в лицо.
«— Явилась <...> тогда, месяца два тому назад, эта прокламация. Графу донесли. Он приказал расследовать. <...> Приедет к одному: вы от кого имеете? — От того-то. Он едет к тому: вы от кого? <...> добрались до Верещагина... <...> Спрашивают у него: ты от кого имеешь? И главное, что мы знаем, от кого он имеет. Ему больше не от кого иметь, как от почт-директора. Но уж, видно, там между ними стачка была. Говорит: ни от кого, я сам сочинил. И грозили и просили, стал на том: сам сочинил. Так и доложили графу. Граф велел призвать его. «От кого у тебя прокламация?» — «Сам сочинил». Ну, вы знаете графа! <...> Он ужасно вспылил, да и подумайте: этакая наглость, ложь и упорство!.. <...> «Как же ты мог сочинить?» — говорит граф. Взял со стола эту «Гамбургскую газету». — «Вот она. Ты не сочинил, а перевёл, и перевёл-то скверно, потому что ты и по-французски, дурак, не знаешь». Что же вы думаете? «Нет, говорит, я никаких газет не читал, я сочинил». — «А коли так, то ты изменник, и я тебя предам суду, и тебя повесят. Говори, от кого получил?» — «Я никаких газет не видал, а сочинил».
И вот, оказавшись один на один с разъярённой толпой, Растопчин понял, что может убить двух зайцев разом: сделать так, чтобы возмущённый народ «выпустил пар», — и расправиться с ненавистным Верещагиным. Для этого граф произнёс пламенную речь, в которой объявил молодого переводчика виновником всех трагических событий прошедших дней.
«— Ребята! — сказал Растопчин металлически-звонким голосом. — Этот человек, Верещагин, — тот самый мерзавец, от которого погибла Москва. <...> Он изменил своему царю и отечеству, он передался Бонапарту, он один из всех русских осрамил имя русского, и от него погибает Москва, — говорил Растопчин ровным, резким голосом; но вдруг быстро взглянул вниз на Верещагина, продолжавшего стоять в той же покорной позе. Как будто взгляд этот взорвал его, он, подняв руку, закричал почти, обращаясь к народу: — Своим судом расправляйтесь с ним! отдаю его вам!»
После этого Верещагина «били и рвали», пока не лишили жизни. Что касается Растопчина, он ощутил-таки укол совести — но быстро заглушил в себе неприятные переживания. Однако историческая справедливость восторжествовала: хотя бы потому, что народ не забыл о преступлении Растопчина. И когда все разобрались, в чём дело, граф так и не смог вернуть себе доброе имя. А потом ещё и угодил на страницы «Войны и мира», где его припечатали окончательно.
Как всё было на самом деле
Расправа над Верещагиным в толстовском романе описана достоверно. Чтобы воссоздать ужасную картину произошедшего, Лев Николаевич нашёл живого свидетеля тех событий — некоего Ивана Макарыча, который, хотя и фигурировал в черновиках, так и не «уцелел» в качестве отдельного персонажа.
Почти документально изображён и граф-главнокомандующий, который, впрочем, в реальности носил немного другую фамилию, а именно Ростопчин. Лев Николаевич изменил одну букву, чтобы соблюсти формальности и в случае возмущений сказать, что это, мол, всего лишь персонаж. (Современные авторы в подобных случаях используют формулировку «Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения случайны».) Однако мотивация реального графа могла быть другой: возможно, он не столько пылал патриотическим чувством, сколько хотел выслужиться перед императором. Мол, смотрите-ка, уважаемый Александр I, какого опасного вольнодумца я поймал!
Однако вместо того, чтобы похвалить исполнительного графа, император поступил с точностью до наоборот. Николая Гавриловича Верещагина (отца погибшего переводчика) он вызвал к себе, пожаловал ему драгоценный перстень и 20 000 рублей — сумму по тем временам баснословную. А вот Ростопчина отчитал, написав: «Я был бы вполне доволен вашим образом действий при этих весьма затруднительных обстоятельствах, если бы не дело Верещагина, или, лучше сказать, не окончание этого дела. <...> Его казнь была не нужна, в особенности её не следовало производить подобным образом».
- Использованные источники
- В. Б. Шкловский. «Повести о прозе. Размышления и разборы». «Работа над сценой убийства Верещагина».
- В. Н. Земцов. «Михаил Верещагин. Житие „несвятого“ мученика».
![Памятник И.А. Крылову в Летнем саду в Санкт-Петербурге. Фотография на открытке [Ок. 1905 г.] РГАЛИ](https://glstatic.rg.ru/crop767x482/uploads/images/2024/11/20/rgali_561.png "Памятник И.А. Крылову в Летнем саду в Санкт-Петербурге. Фотография на открытке [Ок. 1905 г.] РГАЛИ")
