Текст: Андрей Мягков
Книга — один из сложнейших музейных экспонатов. Обычно спрятанную за стеклом, ее даже нельзя взять в руки и полистать. Но остается ли она тогда книгой и чем может поделиться со своим «читателем»?
Ответить на эти вопросы в рамках весенней non/fictio№ взялся Государственный музей А. С. Пушкина и его методист по научно-просветительской деятельности Ольга Устинова. В основном здании музея на Пречистенке есть целый зал, посвящённый роману «Евгений Онегин» — благодатный опыт как раз для такой беседы.
Ольга Устинова заметила, что основная цель экспозиционных решений, использованных в оформлении зала, — дать посетителям возможность увидеть литературный памятник таким, каким его видели современники. Содержание зала как бы становится объёмной иллюстрацией, комментарием к тексту — а текст в свою очередь и сам благодаря экспонатам «перерастает свои границы и становится частью живой жизни тогдашней эпохи»», которая «продолжается за границами текста».
Например, в экспозиции, по словам Устиновой, получилось сделать уголки, связанные с тем или иным героем романа. Есть там и уголок Ленского: перо, чернильница, небольшой бюст Гете (ведь Ленский приехал из Германии), открытая книга «Страдания юного Вертера», а рядом с чернильницей – пустой лист бумаги, символ его ранней гибели. Все эти предметы одновременно и работают на объемность текста, и через текст рассказывают о себе и своем времени. А сколько их еще здесь: и турецкая, она же янтарная трубка Онегина, и знаменитые «щетки тридцати родов и для ногтей, и для зубов»...
Многое могут рассказать и иллюстрации к «Евгению Онегину», как случившиеся, так и лишь оставшиеся в черновиках. Известно, например, что первую главу Пушкин хотел выпустить с определенным рисунком – даже набросал эскиз и отправил его брату Льву. Поэт просит брата найти «легкий карандаш» – художника, который сможет быстро осуществить задуманное; неважно в каком стиле, только бы все было в точно таком же положении. Глава в итоге вышла без рисунка – а когда он все-таки появился в 1929 году в «Невском альманахе», все в нем было не так. Еще меньше Пушкину понравилась Татьяна в исполнении все того же художника А.К. Нотбека. Александр Сергеевич не стеснялся в выражениях и даже написал по этому поводу:
- Пупок чернеет сквозь рубашку,
- Наружу титька милый вид!
- Татьяна мнет в руке бумажку,
- Зане живот у ней болит:
- Она затем поутру встала
- При бледных месяца лучах
- И на подтирку изорвала
- Конечно «Невский Альманах».
Современники поэта негодование в основном разделяли – так, Пётр Вяземский писал другу: «Какова твоя Татьяна пьяная в „Невском альманахе“ с титькою навыкате и с пупком, который сквозит из-под рубашки? Если видаешь Аладьина (хотя на блинной неделе), скажи ему, чтобы он мне прислал свой „Невский альманах“ в Пензу: мне хочется вводить им в краску наших пензенских барышень. В Москве твоя Татьяна всех пугала».
Все эти иллюстрации также можно увидеть в экспозиции музея и сравнить впечатления – кто знает, быть может, из сегодняшнего дня Татьяна Нотбека вам даже понравится.
