Дневник читателя. Апрель-2024

Текст: Денис Безносов

1. Sunjeev Sahota. The Spoiled Heart

Harvill Secker, 2024

В своем постколониально-букеровском романе China Room британский писатель Санджив Сахота рассказал непростую историю индийской семьи, коснувшись сразу многих актуальных вопросов. Были там противоречащие современному миру и здравому смыслу многовековые традиции, женщины, не владеющие правами на собственное тело, и социокультурный контраст покинутой Индии и обретенной Британии. То есть едва ли книга могла похвастаться оригинальностью, но явно затронула несколько важных тем. Кроме того, Сахоте действительно удалось и дроблено-фрагментарное повествование, и населяющие его персонажи.

Однако понравилась книга критикам именно из-за постколониальности. «Все постоянно отмечают, что мои протагонисты — темнокожие, — сетовал автор, — и никто толком не обращает внимания, что все они принадлежат к рабочему классу». В итоге Сахота решает действовать решительней и сочиняет почти максимогорьковский The Spoiled Heart — книгу исключительно о рабочем классе, то есть буквально о противостоянии двух персонажей, желающих возглавить рабочий профсоюз на Дербиширской фабрике. Хотя и оба протагониста по-прежнему из эмигрантской среды.

Профсоюз возглавляет некто Найан Олак, завоевавший авторитет благодаря многолетней работе. Его уважают, а он многое делает для улучшения условий труда: выбивает повышение зарплат и соцпакеты, ведет переговоры с начальством, совершенствует рабочие места. Но откуда ни возьмись появляется молодая восходящая звезда, Мега, которая обвиняет Найана в старомодности, указывает на расовое неравенство в коллективе, предлагает бороться за свои права по-новому. Она считает лидера профсоюза ретроградом, неспособным разглядеть истинные проблемы общества, а Найан видит в ней лишь максималистскую тягу к разрушению прежнего порядка. Рассказывает их историю местный провинциальный писатель Саджан, своего рода alter ego Сахоты.

Словом, The Spoiled Heart — самое что ни на есть остросоциально-производственное сочинение, «Дело Артамоновых» с оттенком Кена Лоуча. Единственное, что вновь спасает Сахоту — это персонажи. При всей искусственности сюжета и декоративности повествования практически все герои, как и в China Room, вышли живыми. Кажется, что вполне себе настоящие, обыкновенные люди оказались впутанными в заведомо неинтересный, поучительный сюжет, при помощи которого автор пытается сообщить что-то невероятно важное, но выходят банальности.

2. Jenny Erpenbeck. Kairos (translated by Michael Hofmann)

Granta Books, 2023

Kairos начинается как классическая история утраты. Протагонистка Катарина узнает о смерти Ханса, мужчины, которого когда-то любила. К двери квартиры доставляют коробки с его записями и дневниками, и после некоторого замешательства она принимается за их изучение. И постепенно, согласно правилам жанра, перед ее глазами из крупиц и запечатленных на бумаге мыслей воссоздается давно утраченное прошлое.

Первая встреча, непростые взаимоотношения (ей девятнадцать, ему тридцать четыре, он женат и с ребенком), периодические ссоры, неясное будущее. На фоне больших исторических перемен и падения Берлинской стены (и вместе с ней всей Восточной Германии). С самого начала оба персонажа уверены, что обрели истинное счастье, но через некоторое время Ханс начинает вести себя свысока, поучая Катарину. Еще позднее он перестает держать себя в руках, на пустом месте становится грубым и агрессивным, и все ожесточеннее воспитывает ее. В конечном итоге девушке приходится изо всех сил стремиться к обретению свободы.

Очевидно, что Дженни Эрпенбек размышляет вовсе не о человеческих взаимоотношениях или, по крайней мере, не только о них. Уроженка ГДР, она всегда в той или иной степени говорит о политическом (потому что все всегда имеет отношение к политическому). Переживаемое героями выступает в роли — пускай и довольно прозрачной — метафоры ситуации с Восточной Германией накануне окончательного распада и воссоединения с Западной. Ключевое в этой ситуации ощущение — необходимость последовательного изживания прошлого ради хоть сколько-нибудь приемлемого будущего.

Параллели личного-политического в романе Эрпенбек буквально наслаиваются друг на друга (чему способствует исключительно настоящее время глаголов и высушенные интонации). Так, однажды Ханс натыкается на записи Катарины. «В феврале 1956-го Хрущев впервые говорит о сталинских преступлениях. В марте 1956-го Брехт заболевает, в августе умирает. Аллея Сталина в Берлине переименована в Аллею Карла Маркса… Проходит три недели между ночью, которую Катарина проводит в студии, и днем, когда она спешно уходит купить пирожные, пока Ханс отвлекается на поиски пустого клочка бумаги». Все происходит параллельно и взаимоотражается. Ханс пытается скрыть ложь, в том числе от себя, и не замечать собственного разрушительного поведения. Катарина пытается выбраться из-под его влияния, гнета, чтобы жить в тишине и спокойствии.

3. Scarlett Thomas. The Sleepwalkers

Scribner, 2024

Ричард и Эвелин в свадебном путешествии на греческом Кастосе, в изысканном отеле Вилла Роса, которым управляет таинственная вдова Изабелла. Все вокруг кажется идиллией, но, конечно, на самом деле это не так. Связь с окружающим миром пропадет, двери закроются («ради безопасности постояльцев»), разговоры начнут прослушивать, а прислуга будет навязчиво преследовать. Вскоре выяснится, что подобное в Вилла Росе уже происходило: пару лет назад здесь тоже останавливалась пара, которая, согласно обрывкам информации, якобы будучи во сне вошла в воду и утонула. А владетельница Изабелла даже написала по мотивам трагедии сценарий для фильма и вроде бы должна встретиться с голливудским продюсером. Однако все скорее всего завершится концом света.

Заигрывающий с киноклише новый роман Скарлетт Томас устроен примерно как House of Leaves Данилевского. Вместо более-менее линейного повествования — фрагменты, обрывки, вырезки, расшифровки интервью и аудиозаписей, рисунки, фотографии с комментариями и без, страницы из отельных книг и чьи-то чистосердечные признания. Сюжет строится детективно и действительно увлекает жанровостью. То есть затягивает, как способен захватить очередной остросюжетный нетфликсовский фильм или сериал, сконструированный аккурат под запрос аудитории.

Но, как всегда у Томас, это сатира. Пародия на погрязшее в консьюмеризме и постиронии, отгородившееся в башне из слоновой кости от всего и вся высшее общество. И тут в пару к Данилевскому возникает неизбежная параллель с Triangle of Sadness и White Lotus — пожиратели лотоса у Томас, Sleepwalkers, тоже озабочены социальными проблемами, слушают правильные подкасты и сочувствуют правильной стороне, но в действительности им в основном плевать. Поэтому одной героине (той самой, что во сне погрузится впоследствии в воды морские) местный лагерь беженцев напоминает «Гластонберийский фестиваль, но без рыдающих детей», а когда Эвилин (актриса и сценаристка) говорит продюсеру по телефону, что находится на парковке возле хосписа, тот восторгается: «Ой божечки, как интересно!»

Томас иронична, в меру желчна, но в целом действует в некоторой хорошо знакомой традиции. The Sleepwalkers — не только пародия, но и самопародия, то есть роман как бы потешается над собой. Отсюда нарочитое пренебрежение логикой повествования, бесконечные сюжетные твисты и гротескно-катастрофический финал. Поскольку все что угодно, по заветам Фостера Уоллеса, должно прежде всего развлекать и радовать, а не возбуждать в неокрепших мозгах никому не нужные размышления.

4. Salman Rushdie. Knife: Meditations After an Attempted Murder

Jonathan Cape, 2024

12 августа 2022 года во время лекции в Институте Шатокуа, шт. Нью-Йорк, двадцатичетырехлетний выходец из семьи ливанских мигрантов Хади Матар ворвался на сцену амфитеатра и нанес десяток ножевых ранений писателю Салману Рушди. В результате атаки был поврежден глаз, печень, разорваны нервы на одной из рук. В интервью «Нью-Йоркеру» более-менее оправившийся Рушди рассказал, что в результате полученных травм он утратил чувствительность в кончиках пальцев и вновь переосмыслил отношение к безопасности. Новая книга — как раз о постепенном переосмыслении.

По злой иронии лекция, с которой выступал Рушди в Шатокуа, касалась насилия и защиты писательской свободы. В развернутом эссе-мемуаре Knife Рушди пытается разобраться в природе насилия, исследует метафизическую связь с нападавшим (который фигурирует в тексте под именем «the A») и проговаривает первые дни в больнице. При этом он, как всегда, остается собой — наряду со страшными, толком невербализованными пока подробностями и ассоциациями, возникает и сентиментальная интонация («любовь — сила, способная в самой полной концентрации сдвигать горы»), и физиологический гротеск (пораженное глазное яблоко он называет «огромным яйцом всмятку»), и параллели с прочими текстами (прежде всего, разумеется, с The Satanic Verses).

С одной стороны, Knife является (к сожалению) продолжением увесистого мемуара 2012 года «Джозеф Антон», в котором Рушди преподнес подробную хронику преследований с момента публикации романа в 1988-м и печально известной фетвы Хомейни, появившейся годом позже. С другой, новая книга устроена куда прихотливей, нелинейней и импрессионистичней. Форма «meditations», указанная в подзаголовке, более чем верна. Рушди размышляет, будто прямо изнутри ситуации, из больничной палаты или даже все еще лежа на полу институтского амфитеатра, в луже собственной крови, о сущности насилия и нарративных закономерностях, которые свели его с молодым фанатиком.

«Искусство — не роскошь. Оно — суть нашей человечности, и оно не требует никакой особой защиты, кроме права на существование». Knife — охранная грамота искусства и свободы слова, не для каких-то сторонних целей, но ради искусства и свободы слова. Это проза на грани поэзии, что, кстати, в некотором смысле сближает исповедально-лирический текст с художественными сочинениями Рушди, прежде всего, с последним на данный момент и, пожалуй, совершенным с точки зрения формы Victory City. И к тому же это очередное свидетельство неуклонности, поскольку что бы ни происходило, писатель должен продолжать писать.

5. Hwang Sok-yong. Mater 2-10 (translated by Sora Kim-Russell and Youngjae Josephine Bae)

Scribe, 2023

Большой корейский писатель Хван Сок Ён. Большая историческая сага о Корее, длящаяся от японской оккупации через разделение и вестернизацию к глобализованной современности. Нынешнюю Корею писатель называет «государством общенациональной бездомности», понимая под «домом» не столько буквальные территории и родившихся на них людей, сколько ощущение целостности культуры и общества. И поэтому страна как будто зависла в вакууме и безвременье в ожидании чего-то, что никак не осуществится, неизбежно привыкая и приспосабливаясь. В той или иной степени все творчество корейского классика — об этом состоянии.

Mater 2-10 (который в оригинале звучит как «Три поколения железнодорожников») строится на метафоре скоростного локомотива (привет Сорокину), который движется по Корейскому полуострову. Первоначально выстроенный под Сеулом поезд ходил между северокорейскими Кэсоном и Пхеньяном, но потом оказался на юге, в провинции Кёнгидо. Примерно там же в конце 1950-го вражеский поезд Mater 2-10 был уничтожен американскими войсками и впоследствии брошен посреди демилитаризованной зоны, выведенный из строя, обгорелый и проржавелый. В 2004 году поезд отреставрировали и перевезли в парк Имджингак, недалеко от демаркационной линии, и поставили, устремив на север.

История Кореи, как и следует из оригинального названия, рассказывается через историю семьи железнодорожников. Сначала 1940-е под японцами, которые они проживают как «рабы, лишенные нации», которым запрещено говорить на собственном языке. Затем — рабочее движение и классическая дилемма — пойти на коллаборацию или продолжать отстаивать права. Эйфория свободы в 1945-м. Бомбардировка Нагасаки. Разделение, когда «победоносные Штаты и поверженная Япония объединились против общего врага — Советского Союза». И дальше — десятилетия разделенной страны, где так никогда и не рухнула своя Берлинская стена.

Хван Сок Ён рассказывает, что замысел романа возник у него в 1989-м. Во время визита в Пхеньян он заметил, что сопровождающий его человек, в прошлом участвовавший в войне железнодорожник, говорит на сеульском диалекте. В ходе беседы выяснилось, что они жили в одном районе, и даже оба помнят, как однажды горела деревянная школа. Позднее они встретились снова, и из рассказов этого человека стала вырисовываться большая семейная история, безнадежно раздробленная на две части. «Этот роман — одновременно и насыщенная детскими воспоминаниями история моего родного города, и история рабочих, которые там жили». Балансируя между притчеобразной сказовостью Маркеса-Грасса-Токарчук и реалистичной хроникой Гурны, Хван Сок Ён пытается быть достоверным — не только в исторических фактах, но и в переживаниях, которые зачастую важнее конкретных событий.