Тредиаковский, Шкловский, Синявский: три неновые новинки лета 2024 года

Текст: Михаил Визель

«Езда в остров любви». Поль Тальман в переводе Василия Тредиаковского

• М.: Носорог, 2024 – 272 с.

Не случайно вопреки обыкновению я выношу название книги впереди имени автора и ставлю имя переводчика на одну строчку с ним. Потому что русский перевод салонного аллегорического романа XVII века оказался не просто концептуальным жестом или даже культуртрегерским актом, но выполнением государственной установки, донесенной до поповича Васи Тредиаковского его патроном и покровителем, сыном петровского сподвижника Александром Куракиным.

Сейчас приходится прилагать некоторые усилия, чтобы представить эффект, произведённый ею в 1730 году. После ускоренной и, прямо сказать, насильственной европеизации России в неё хлынули западноевропейские книги, но все они были посвящены естественным наукам и инженерному делу, в чём страна действительно остро нуждалась и что действительно было непросто осуществить. «Сам творец тоё книги такой стилус в оной употреблял, что зело трудно ево мнение разуметь и тому, кто оному делу [переводу. – МВ] и сам искусен, а наипаче в Геометрическом вымерении и вычитание», – жаловался на медленность переводческой работы умнейший и образованнейший Яков Брюс заказчику, у которого дедлайн действительно мог стать «смертной чертой» – самому Петру.

Осознание, что есть книги, развивающие «нежные чувства» и подающие пример «вежества», пришло далеко не сразу – и работа выучившегося во Франции поповского сына Василия Тредиаковского оказалась настоящей сенсацией. Оказалось, что и любовное томление, и любовные измены, выраженные и через аллегорические фигуры, и через донельзя конкретные описания, прозой и стихами, могут быть предметом печатной книги! А следовательно – достойны внимания.

Не меньшей сенсаций стал сам язык. Чрезвычайно архаичный и как бы даже не совсем русский, на наш нынешний взгляд, для своего времени он стал революционным. Вот, значит, как можно изъясняться о любви по-русски, не прибегая к церковнославянизмам и библеизмам. Василий Кириллович, поповский сын, пишет порою чудно, но не прибегает к заимствованиям и не пишет, как современные насельники социальных сетей, иностранные слова русскими буквами. А приспосабливает русские – порой довольно энергично. Так, чтобы выразить саму идею кокетства, он пишет: «то есть ГЛАЗОЛЮБНОСТЬ, хотя и многие с неучтивой ненависти называют оную ЧЕСТНЫМ Б**ДОВСТВОМ, и не надлежит вам о сем удивляться, что она мне паче всех ласковости чинила, понеже я был еще новоприезжий в том месте».

Виктор Шкловский «Zoo. Письма не о любви, или Третья Элоиза»

• Художник Пётр Переверзенцев
• М.: Август, 2024 – 144 с.

Больше года, с апреля 1922 до июня 1923 года 29-30-летний Виктор Шкловский провёл в Берлине. Мучимый, с одной стороны, тоской по оставленной им России – неважно, коммунистической, эсеровской или какой-либо еще, а с другой – любовью к недоступной ему женщине Але Каган, вошедшей в историю русской литературы как Эльза Триоле, будущая на тот момент жена писателя-коммуниста Луи Арагона. Понимающая масштаб влюблённого в него и уже знаменитого литератора-ученого, но умная и расчётливая Эльза запретила писать Виктору ей о любви, и он использовал всю мощь своего незаурядного ума и литературного дарования, чтобы писать о чём угодно, кроме любви. Но, разумеется, писал о любви. Хотя впоследствии уверял, что никакого романа не было и Аля его писем не имеет никакого отношения к реальной Эльзе. Но факты, в том числе инкорпорированные в книгу письма самой Эльзы Виктору, прямо-таки кричат об обратном.

Умберто Эко полвека спустя после Шкловского сформулировал принцип постмодернизма как невозможность сказать прямо «я люблю тебя» и необходимость облекать эту извечную формулу в разнообразные ироничные обёртки. Письма «не о любви» Шкловского – ярчайшее тому подтверждение, задолго до расцвета постмодернизма, ибо каждая эпоха имеет свой постмодернизм.

А поражение в борьбе за твердое сердце красавицы Эльзы обернулось для Шкловского и признанием невозможности существовать вне России. Он вернулся в советскую Москву, раскаялся в «формализме» и дожил до девяноста лет. Женившись, между прочим, на Серафиме Суок – бывшей олешевской «Кукле наследника Тутти».

Абрам Терц (Андрей Синявский). «Прогулки с Пушкиным»

• М.: АСТ, РЕШ, 2024 – 282 с.

Переиздание в год 225-летия Пушкина этой небольшой, но, не побоимся затёртого слова, культовой книги, да еще и со сроднившейся с ней обложкой Шемякина – самый неизбежный и самый экстравагантный юбилейный жест. Потому что, с одной стороны, это, конечно, классика. С другой – автор, публично декларировавший наличие с советской властью не идеологических, а стилистических разногласий, не мог, разумеется, не продемонстрировать эти разногласия как можно явственнее – в жестких цензурных условиях. Потому что эта книга неотделима от того, как она бла создана. А именно – как серия писем, отсылаемых Андреем Синявским, «создателем Абрама Терца», создавшим «Прогулки с Пушкиным» (сам Андрей Донатович настаивал именно на такой последовательности) своей жене Марии Розановой из мордовского лагеря.

Письма жене, очевидно, нужны были ему для того, чтобы сохранять себя в интеллектуальной форме. И не забывать о том, что за пределами ватников, кирзачей, паек и прочих примет лагерного быта есть и другие стороны бытия – которые мордовский зек справедливо связывал с Пушкиным.

Неудивительно, что книга получилась вольная во всех смыслах. И при этом глубокая. Как, собственно, взятый (вероятно, непроизвольно) за образец корпус писем жене самого Пушкина. Тогда же немногочисленных читателей (и слушателей на «голосах») выбесил первый же пассаж о том, что Пушкин вбежал в литературу на тонких эротических ножках. Это сейчас кажется естественным, на каких же еще ножках вбегать совсем молодому человеку? Но тогда, в 1968 году, это казалось недопустимой дерзостью, панибратством по отношению к классику.

Впрочем, за прошедшие почти 60 лет Абрам Терц, вопреки отчаянным усилиям Андрея Синявского, всё-таки забронзовел сам. И в новой публикации его летучая книга обросла почтительным предисловием, дополнительными материалами. Что ж, такова судьба всех классиков. Но не лишне обратиться к первоисточнику и вспомнить, откуда что взялось.